Золото и свинец

Название: Золото и свинец
Размер: мини (2500 слов)
Пейринг/Персонажи: Голубая Фея/Голд, Голубая Фея/Эмма, Регина /Эмма Категория: фем, гет
Жанр: вестерн, даркфик, агнст, АУ
Рейтинг: R
Предупреждение: смерть персонажа, ООС
Краткое содержание: Слова были произнесены настолько интимно и дико, что Эмма невольно коснулась ее спины в утешающем жесте, ее незащищенной корсетом спины… Миссис Голд вздрогнула, запрокидывая голову, и заглянула в зеленые глаза шерифа.


– Ах ты, проныра! Снова подглядывал?
Парнишка выбежал из гримерной довольным.
Была пятница и салун дребезжал от нестройного пианино и таких же глоток. Золотоискатели и шахтеры: коренастые, угрюмые, с землистым цветом лица пропивали свою удачу и жаловались на судьбу. За барной стойкой расположились погонщики и трапперы, чей характерный запах виски и коровьего дерьма соперничал лишь с потом и перегаром. Возле лестницы сидели игроки. Их никто не тревожил, предвкушая скорую перестрелку.
Генри попытался стянуть со стола шляпу и тут же получил подзатыльник от шерифа. Обманчивая леность Свон была хорошо известна, как и страсть его матери к блюстителям порядка. И если Грэм вызывал разве что сальные шуточки про свою неуклюжесть и волосатость, то новый шериф – уважение, замешанное на страхе. Никто не спрашивал, как женщина получила значок шерифа и, что стало с ее предшественником. В Колорадо-Спрингс, где вчера ты жив, а завтра о тебе уже никто не помнит, не задавали лишних вопросов.
Генри ненавидел свою жизнь: больной лихорадкой город, грязный салун с глупыми девочками, даже Регину настолько, что порой представлял себя приемным. Когда Миллс не занималась бизнесом, то виляла бедрами перед шерифом, а тот щурил глаза от сигаретного дыма и не замечал ее стараний. Ненависть делала Генри сильнее, а уверенность, что он вырастет и уберется отсюда, позволяла мириться с городом и его обитателями. Вот только ненавидеть Эмму Свон он так и не научился.
– Чего вылупился? – гаркнул пропойца на мальчонку.
– Да вот интересно, как ты подтираешь задницу своим крюком, – ответил парнишка, заработав очередной подзатыльник.
Никто кроме шерифа не мог тронуть сына Регины Миллс и остаться безнаказанным. Килли Джонс знал это не понаслышке.
Сдающий разбил новую колоду карт.
На сцену под аккомпанемент раздолбанного пианино выпорхнули голубки прерий.
В салун ввалились шахтеры, пряча за дюжими спинами жену пастора. Шатаясь, словно пьяная, она направилась к столику шерифа. Вот только представить эту набожную и честную женщину, пьющей что-то крепче кагора в компании старателей и ковбоев, посмел бы разве что сумасшедший.
– Шериф, ты здесь или снова прячешься за дамскими юбками? – взревел Лерой. Коренастый и злобный, он чем-то походил на гнома.
Рука Свон легла на сандаловую рукоятку револьвера:
– Мальчик, тебе разве не пора спать? – обратилась она к сыну Миллс
Генри завертел головой. Обычно ему удавалось оставаться незамеченным до второго акта, но сегодня в салуне намечалось что-то поинтересней кордебалета. Юркнув в лестничный пролет, мальчишка просунул голову между балясин, прислушиваясь. С высоты все казались намного комичнее.
– Свон, – простонала Блю Голд, прижав окровавленную руку к губам, и упала на плечо шерифа.
– Что-то случилось?
– Преподобного убили….
Слова были произнесены настолько интимно и дико, что Эмма невольно коснулась ее спины в утешающем жесте, ее незащищенной корсетом спины… Миссис Голд вздрогнула, запрокидывая голову, и заглянула в зеленые глаза шерифа.
– Его забрал Бог, – сказала Эмма, притягивая женщину к груди, и мысленно добавила, – или дьявол.
Генри не помнил город до лихорадки. Казалось, он вырос за сутки на отрогах Скалистых гор с шахтами, бараками старателей и замысловатой системой водоотведения из желобов, водостоков и лотков для промывания золота. Нигде так быстро не сколачивали и не теряли состояние, как в Колорадо-Спрингс. Неудачники находили покой в пройме реки, спятившие – в денверской клинике. И кому бы еще стать пастырем над животными инстинктами и людскими страстями, как не миссионеру из Уэссекса – мистеру Голду, человеку, чья фамилия олицетворяла все надежды и чаянья прихожан?
За три года преподобному удалось не только выстроить новую церковь, но и сколотить круглое состояние. Люди в Колорадо были простыми и верили, что их щедрые пожертвования с лихвой вознаградит Всевышний. Это как в игре в покер – постоянно повышаешь ставки. И мистер Голд отвечал на их потребности, помогая в нужде, одалживал из церковной кассы деньги проигравшимся и прогоревшим фермерам, субсидировал новые прииски, брал в залог пушнину и самородки у одичавших трапперов и отчаявшихся старателей, пока не скупил весь город.
В Колорадо-Спрингс не было иной власти кроме шерифа и пастора. Но и они меркли перед властью Золота.
Шериф Свон взяла со стола шляпу. Слезы Блю светлые, словно расплавленный свинец, пробивали сердце Эммы на вылет:
– Расскажи что случилось?
Джимини все еще насиловал пианино, единственную вещь, отдававшуюся ему без зазрения совести, но придурковатого тапера уже никто не слушал. Руби и Тинки замерли на сцене, разглаживая складки на платьях, словно хотели испариться. Даже Ариэль вертела головой из стороны в сторону, хватая ртом воздух и пытаясь понять, что происходит. Впрочем, Русалочкой ее прозвали не из-за золотистых волос, собранных в хвост, а за то, что девица была холодна в постели, точно плотва, но и на такую находились свои рыбаки.
– Запиши на мой счет, – бросила Эмма, не оборачиваясь.
Скрестив руки на пышной груди, хозяйка салуна проводила Свон недобрым взглядом, проклиная и Эмму, и вмиг овдовевшую миссис Голд. По сложившейся традиции шериф пил за счет заведения и записывать что-то в амбарную книгу ей не приходило в голову до сего дня. В Колорадо люди жили, придаваясь пороку, но все равно тянулись к Свету. Вот только праведной Регина Миллс и не думала становиться.

Дом священник купил на отшибе, боясь, что грязь и похоть Колорадо-Спрингс накроет его селевым потоком во сне. Дела вел в церкви, был скрытен и предпочитал уединение шумным городским компаниям, поэтому, когда миссис Голд вернулась от портнихи, не сразу хватилась своего мужа.
– Мои соболезнования, – сказал доктор Вэйл, закрывая объемный саквояж, который таскал за собой больше для вида.
– Вы закончили? – спросила Свон. Виктор слыл неплохим костоправом, но не мог успокоить даже лошадь, укуси ту овод, не то, чтобы утешить молодую вдову. – Тогда позовите Джузеппе. Нечего пастору валяться на полу.
Кабинет преподобного был тесен, темен и неуютен. Голд лежал головой к двери, точно одетый в костюм скелет, и Эмма подумала, что переодевать мертвеца не потребуется. Грязные волосы облепили лицо, нос заострился, зубы обнажились в зверином оскале. Мужчина все еще сжимал сломанную трость, которой пытался защититься от незваного гостя. Ее он привез из Индии вместе с пулей, застрявшей в ноге. Поговаривали, что бывший майор потратил все, заработанное в Вест-Индской компании, на дорогу в Америку – землю обетованную для романтиков и мошенников, рискнувших попытать удачу в Новом Свете. Знал ли Голд, что променяет индийцев на индейцев, а чопорных джентльменов и игру в бридж – на пастухов и покер? Кем был впавший в немилость Королю Георгу человек, и не это ли, в конце концов, привело его к Богу?
– Он ведь умер? – спросила Блю, обходя тело.
Мужчина лежал ничком, поджав ноги, словно копил силы, чтобы подняться.
– Да, – ответила Свон. – Если и есть что-то «навсегда», то это смерть.
Блю бросила на нее странный взгляд, как будто хотела услышать нечто иное, но Эмма не собиралась врать и уж точно никогда бы не простила лжи.
Шериф пнула носком сапога отломанный набалдашник трости, которой мистер Голд в порыве странной любви охаживал жену. Показала ли она доктору Вэйлу незащищенную корсетом спину: тонкие ключицы, словно деки пианино, выступающие клавишами ребра, на которых хотелось играть, лаская в одно касание и срывая вздохи боли и страсти? Эти пожелтевшие будто пергамент синяки, на которых писалась история семьи Голд? Шептала о том, как подгибаются колени от страха и наслаждения, дарованного холодной мазью?
Отвернувшись, Свон подняла несколько книг с пола, проверила ящики стола. Убийца что-то искал в кабинете: золото, деньги, документы? Шериф бы не удивилась, что Голд промышлял шантажом, используя тайны исповеди.
– Мне страшно, – призналась Блю, беря Свон за руку, – не могли бы вы остаться хотя бы на ночь?
Эмма кивнула. Убийца либо уже скрылся из города, либо надирается в салуне Миллс. Так или иначе, кара Господня настигнет каждого.
Священник был скуп, так же обошелся с ним и убийца, разменяв свинец на жизнь старика. Один выстрел – четыре гвоздя Джузеппе вколачивает в крышку гроба. Перекинутый через шею сантиметр и завернутые рукава рубашки делали его настоящим франтом, обвенчанным с леди Смерть. Братья Дэвид и Джеймс Ноланы погрузили деревянный ящик на телегу, забрались на козлы и поехали по узким улочкам к городскому кладбищу, где хоронили почетных жителей Колорадо-Спрингс, тех, кто мог позволить себе что-то получше погребения в общей могиле.
Почти весь город собрался у кладбищенской ограды. Шериф внимательно изучала их лица: растерянные, смущенные от собственного безразличия и напуганные грядущими переменами. Без пастыря им будет туго жить и умирать непрощенными.
– Прах к праху, – произнесла вдова преподобного, поеживаясь на утреннем ветру.
Теперь все облигации железнодорожной компании, долги городской черни и церковная касса перешли к Блю Голд, но сможет ли она удержать такую власть в руках?
Блю посмотрела на шерифа, чья тень падала на женщину, покрывая ее целиком.
Лязгнула лопата, могильщик налег на черенок, и земля ударила о крышку гроба. Кто-то ищет золото и руду, а кто-то хоронит – и все мы, как черви копошимся в этой грязи.

Возле салуна, сидя на поилке для лошадей, играли дети. Генри проводил шерифа сердитым взглядом. Вчера снова стреляли. Лерой отказался платить за Астрид, заявив, что у них настоящие чувства, о которых Миллс остается только мечтать, прильнув к груди своей обожаемой Свон и изучая торчащую из ее кобуры рукоятку револьвера. И если б не вмешательство незнакомца, его мать осталась бы наедине с толпой пьяных мужчин. А Регина старалась не оставаться в долгу, не прощать предательства и не показывать свои слабости.
– На счет три!
Мальчик улыбнулся, сжимая кулаки. В свои одиннадцать он уже знал, что ножницы режут бумагу, камень сильнее ножниц, бумага – камня, а свинец крепче золота.

Эмма Свон вошла в салун, выискивая взглядом незнакомца. Их городок был перевалочным пунктом для авантюристов всех мастей, но мало кто задерживался здесь надолго, кто-то уходил дальше на запад, а кто-то в землю. Даже следы их стирались в прерии.
– Бут! – окликнула она мужчину за стойкой.
Очередное вымышленное имя, шериф чувствовала вранье, как койот запах разложения. В памяти всплыли обрывки недавнего разговора:
– Он требовал у Голда что-то, принадлежащее его семье, а когда понял, что не получит, – Блю замолчала, в глазах загорелось синее пламя, такое же яркое, как и ее имя.
Эмма Свон знала, каким жарким оно бывает, как выгибается спина Блю и с языка слетают несвойственные жене пастора слова. Шерифу хотелось стянуть с ее груди атласные ленты, резать пальцы о шнуровку корсета, проникая в запечатанное сердце и оставлять следы своих прикосновений на коже, а не видеть чужие, поддерживая ярость дешевым виски.
– Голд дал ему три дня убраться из города, а потом… ты знаешь.
– Проклятье! – выругалась Эмма.
Они были похожи с преподобным больше, чем ей хотелось. Хищники: нетерпеливые, жадные собственники, которым и судьба не указ, но довольно хитрые, чтобы не показывать это на публике.
– Он знает, где ты?
– С Мэри Маргарет, – ответила Блю, – Голд не любит детей и никогда не посещает школу.
Удовлетворившись ответом, она откинула плотную темно-синюю юбку и провела вдоль бедра Блю, играя с перевязью чулков. Эмма не допустит, чтобы их маленький секрет стал одним из ее смертных грехов, тех самых, о которых поведала ее подруга, когда учила шерифа читать Псалтырь. Добрый поступок был оплачен вдвойне. Свон обучила жену пастора другим полезным и приятным вещам. А теперь грехи преподобного привели в город Августа Бута, и одним покойником здесь не обойтись.

– Положи руки на стойку, чтоб я могла их видеть.
Бут не шелохнулся, так и сидел, уставившись в помутневшее зеркало над баром:
– Если это из-за вчерашней драки, то вас здесь не хватало, шериф.
Она до боли прикусила костяшки пальцев. Еще вчера Свон сидела, надираясь вместе с остальными неудачниками, пялилась на полуголых девиц, изредка ловя на себе заинтересованные взгляды хозяйки салуна. Такие доступные и неприступные одновременно. Эмма с легкостью овладевала их телами, что до сердец – револьвер и шерифская звезда – ее неизменные обереги, оказались бессильны в любовных делах.
Вчера она сделала свой выбор. В конце концов, шериф Свон не могла спасти каждого в этом проклятом городе, приходилось думать о собственной шкуре.
Жалостливо заиграл тапер.
– Ты арестован, – выйдя из ступора, сказала Эмма.
– За что?
Регина не жаловала нового постояльца, но после вчерашнего скорее бы предложила работу вышибалы, чем побежала бы жаловаться шерифу на дурное поведении Августа Бута.
– За убийства пастора.
– Серьезно?
– В твоей комнате нашли это. – Свон бросила на стойку засаленный сверток.
– Так вот оно что.
Бут поджал волевой подбородок, понимая, чем вызвана симпатия Миллс и ее поздний визит. В следующую секунду он выхватил кольт, но Эмма оказалась проворней, превратив табурет в треножник. Растянувшись на грязном полу, Бут хлопал глазами:
– Убьешь, как собаку? – он все еще надеялся дотянуться до оружия.
– Только не в моем салуне!
Регина облокотилась на лестничные перила, привлекая внимание к своему декольте. Казалось, впадина между ее грудей глубже, чем Большой каньон. Свон сглотнула и перевела взгляд на застывшего у входа пацана, потом снова вернулась к Буту:
– Поднимайся, - процедила она, почесывая стволом револьвера спину, и повторила. – Ты арестован.
Дорога в салун, как и вход в спальню Миллс ей были заказаны. Эмма бросила прощальный взгляд на женщину, принесшую ей столько удушающего тепла, но, если Свон правильно разыграла свои карты, ей больше не придется думать, где и с кем провести ночь, а главное, сколько это будет стоить.

Джузеппе перекинул веревку через мускулистый сук явора. Молния опалила дерево перед самым приездом пастора Голда, и жители Колорадо-Спрингс сочли это Божьим знаком. С тех пор оно не дало ни листочка.
Преподобный умело играл на людских суевериях, всякий раз давая то, что они хотели услышать и, подталкивая к тому, что сам желал получить. Сейчас они требовали справедливости, и шериф Свон держала ее на мушке револьвера. Городское собрание единогласно признало Августа Бута виновным в убийстве пастора, призвав Господа в свидетели. Распятый в душной церкви Иисус молчал, точно не говорил по-английски.
Мужчина облизал потрескавшиеся губы. День выдался адским, а если ты сидишь связанным на лошади, с просунутой в петлю головой, есть от чего попотеть. Тело его задеревенело, а нос нестерпимо чесался, словно жил своей жизнью.
– Последнее слово? – предложила Свон.
Они все играли по правилам, и не ей их менять. Перед казнью приговоренные обычно просили о сущих мелочах: промочить горло, выкурить косяк, поправить, съехавшую на лоб шляпу или завязать перед казнью глаза, но вместо этого Бут воззвал к совести шерифа:
– Я не убивал Голда!
– Я знаю, – прошептала Свон так, чтобы это осталось между ними, и улыбнулась.
Отъехав на приличное расстояние, Эмма прицелилась. С обреченностью Август отпустил последние шансы на то, что шериф перестрелит натянутую над головой веревку и обернет дело шуткой, или выстрелит прямо в сердце между ударами, прекратив его жалкое существование. Поездка на Запад теперь казалась ему одной большой ошибкой, от которой не откупиться перед ростовщиком.
Выстрел испугал лошадь, та понесла, веревка натянулась, ломая шею Бута, и шляпа слетела, покатившись по голой земле, пока не застряла в колючках. Пару минут он еще дергался в конвульсиях, потом и вовсе замер, только ветер покачивал неупокоенное тело.
Эмма покачала головой. Зря этот дурак не надел повязку – стервятники первыми выклюют глаза.
Весть об убийце преподобного разнеслась далеко по округе, и священники из соседних приходов не спешили соборовать мертвеца. Так ему и болтаться под бледным небом Колорадо, точно флаг на флагштоке.
Когда все разошлись, Генри подобрался к висельнику и долго всматривался в искаженное гримасой лицо. Кажется, мужчина обмочился, а его шея была свернута точно так же, как миссис Лукас сворачивала головы индеек в день благодарения. Оглядевшись по сторонам, мальчик подобрал оброненную Бутом шляпу. Мертвецу она ни к чему, а ему – в самый раз играть с ребятами в ковбоев.
Генри не знал, почему мать разошлась с шерифом и, за что пострадал Август Бут, но это не важно. Скоро он оставит этот затхлый городок и отправится на поиски приключений. А еще он научился ненавидеть Эмму Свон, поняв, что шериф ничем не отличается от остального отребья в салуне Миллс, разве что звездой и револьвером с сандаловой рукояткой.
По весне к ним пожаловала банда Робина, и Генри достался еще и значок шерифа. Регина долго отмывала его от крови, плача над старой истиной: стрелки меняются – пули остаются.

@темы: "OUaT", "фемслэш", "фик"

---

Темное прошлое Робина Гуда раскрыто!

в «Игра о Робена и Марион» (фр. Jeu de Robin et Marion) — пьесе Адама де ла Аля, написанойоколо 1285 года в Неаполе.
Это просто неисчерпаемый источник для АУтловеров! Надеюсь, нам покажут это в сериале * скрестила пальцы*
Я просто не могу это чудо не процитировать

ИГРА О РОБЕНЕ И МАРИОН

М а р и о н (поет)

Робен любит, он со мной,
Он со мной связан ввек и будет мой.
Для него я краше солнца,
Он мне алого суконца
Подарил для балахонца.
Беги ж, мой час!
Робен любит, он со мной,
Он со мной связан ввек и будет мой.

Рыцарь на лошади приближается, напевая песню:

Я с турнира возвращался без забот,
И одну я повстречал красу Марот,
Вся в цветах была, казалось мне, она
Или феей иль принцессой рождена.

М а р и о н:
Робен, когда ты любишь,
Так уведи меня!

Рыцарь:
Пастушка! Да хранит вас бог.

М а р и о н:
Бог в помощь, рыцарь.

Рыцарь
Если б мог
Я предложил бы нежной деве
Вопрос: зачем в ее напеве
Уже не раз призыв звучал:
Робен, когда ты любишь,
Так уведи меня!

М а р и о н:
Вот, славный рыцарь, почему:
Робен мне мил, а я ему.
Я всех ему дороже в свете;
Он подарил мне вещи эти ―
Корзину, посох мой и нож.

Рыцарь:
Пастушка, ты, чей стан пригож,
Скажи, ты птицы не видала?

М а р и о н:
Я вижу их всегда немало.
Щеглы, синицы по кустам
Весь день порхают здесь и там
И песенки поют мне дружно.

Рыцарь:
Охотникам не это нужно.
М ына охоту для добычи
Идем и ищем всюду дичи
Затем, чтоб тешить мог нас лов.

М а р и о н:
Ну да, я видела ослов!
На мельницу по той дороге
Насилу волокли их ноги.
Их, что ли, рыцарь, надо вам?

Рыцарь:
В чем дело, не пойму я сам.
Она меня дурачит ловко.

М а р и о н:
А что за зверь у вас? Головка
Из меди у него. Вот чудо!

Рыцарь:
Мой сокол это.

М а р и о н:
А отсюда
Куда вам путь?

Рыцарь:
На берег речки.

М а р и о н:
Нет, мне такие человечки,
Как мой Робен, скорей по нраву.
У нас в деревне шум на славу,
Как он начнет плясать да петь.

Рыцарь:
Пастушка милая, ответь:
Ты рыцаря любить согласна?

М а р и о н:
Трудиться стал бы он напрасно.
Что значит рыцарь ― мне темно.
Робена только суждено
Любить и называть мне братом.
С восхода солнца и закатом
Сказать спешит он мне привет
И сыр мне носит на обед.

Рыцарь:
Пастушка, полюби меня!
Вдвоем на чудного коня
Мы сядем и помчимся к роще.

М а р и о н:
Ай, ай! Уйдите, ― так-то проще!
Ваш конь брыклив, мне страшен он, ―
Идти могу я возле плуга.

Рыцарь:
Пастушка, будь моя подруга!

М а р и о н:
Как вас зовут?

Рыцарь:
Меня? Обер.

М а р и о н (поет)
Сир Обер, не ждите ничего,
Я люблю Робена одного.

Рыцарь:
Позор ли быть любимой мной,
Что презрен девой я простой?
Я рыцарь, ― род мой всякий славит.

М а р и о н:
Любви мне это не прибавит. (Поет)
Хоть пастушка я, так что ж!
Друг мой весел и хорош.

Рыцарь:
Пусть радость бог пошлет тебе,
Уйду я, покорясь судьбе.

М а р и о н (поет)
Трэри, делюрьо, делюрьо, делюрель.
Трэри, делюрьо, делюрьо, делюро.

Рыцарь:
Мчался я на коне чрез леса и поля
И встретился с пастушкой, достойной короля.
Гэ! трэри, делюрьо, делюрьо, делюрель.
Трэри, делюрьо, делюрьо, делюро.
Но ко мне холодна та пастушка-краса,
Меня не стала слушать и скрылася в леса.
Гэ! трэри, делюрьо, делюрьо, делюрель.
Трэри, делюрьо, делюрьо, делюро.
(Удалятся)

М а р и о н (одна, поет)
Ах! Робишон.
Пусть часылетят―
Приди ко мне.
Пусть часылетят―
Давай играть.
И пусть часылетят,
И пусть часылетят!

Р о б е н (за сценой поет):
О, Марион!
Пусть часылетят―
Иду к тебе.
Пусть часылетят―
Давай играть.
И пусть часылетят,
И пусть часылетят!

М а р и о н:
Робен!

Р о б е н:
Марион!

М а р и о н:
Когда сюда
Ты шел, узнала без труда
Тебя по песне я, мой свет.
А ты меня узнал иль нет?

Р о б е н:
Узнал, когда увидел стадо.

М а р и о н:
Робен, тебе сказать мне надо, ―
Ввину не ставь тытолько мне, ―
Был человек здесь на коне.
Себе напялив рукавицу,
На кулаке держал он птицу,
И он просил любить его,
Но не дождался ничего.
Тебя я огорчить могла ли?

Р о б е н:
Марион! я умер быс печали!
Уж, верно, он запел не то б,
Когда б Готье Упрямый Лоб
Да мой другой родня Бодон
Со мной его погнали б вон.
Повеселились бытут черти!

М а р и о н:
Робен, ты огорчен до смерти!
Давай устроим пир горой.

Р о б е н:
Встать на колени пред тобой
Я должен?

М а р и о н:
Нет, сядь радом, брат,
Мы будем есть.

Р о б е н:
Я очень рад.
Дай около тебя мне сесть.
Но я совсем забыл принесть
С собой какой-нибудь еды.

М а р и о н:
Так что ж! Тут нет большой беды.
Есть хлеб, и сыра есть для нас
За пазухой моей запас.
Вот яблоки. Ну чем не пир?

Р о б е н:
Творец, как жирен этот сыр!
Ешь, ешь, сестра.

М а р и о н:
И ты. Смотри,
Захочешь пить, так говори.
С водою свежей есть горшок.

Р о б е н:
Мой бог! свиньи бы съесть кусок,
Что выкоптили нынче летом.

М а р и о н:
Робен, оставим мысль об этом, ―
Она висит так высоко!
Ведь быть довольным всем легко
Ты для утра изрядно сыт.

Р о б е н:
Творец! как мой живот болит!
Я так устал, шары катая.

М а р и о н:
Робен, ты выиграл? Не скрывая,
Мне отвечай. Ах, дай-то боже!

Р о б е н:
Да, на то похоже,
Свет мой, да, на то похоже.

М а р и о н:
О, как чудесен праздник наш!
Скажи, какой приказ мне дашь?
Исполню все, даю в том слово.

Р о б е н:
Проверю, правда ль ты готова
Такой подружкой быть примерной,
Как ты нашла, что друг я верный.
(Поет)
Пастушка-лада,
Ты моя отрада,
Отдай, отдай мне свой венок!
Отдай, отдай мне свой венок!

М а р и о н (поет)
Если ты знаешь цену,
Я тебе его надену,
Чтоб сильней любить меня ты мог,
Чтоб сильней любить меня ты мог.

Р о б е н (поет)
Да, будешь ты мой мил-дружочек.
Я дам тебе свой поясочек,
Свою суму, свой посошок.
Пастушка-лада,
Ты моя отрада,
Отдай, отдай мне свой венок!
Отдай, отдай мне свой венок!

М а р и о н:
Хоть сейчас, милый мой дружок,
Исполни, брат, мою затею.

Р о б е н:
Что хочешь, я ведь все умею.

М а р и о н:
Ах, отца спасенья ради,
Покажи искусство ног.

Р о б е н:
Матери спасенья ради,
Лучше б сделать я не мог, ―
Спереди и сзади
Глянь-ка, спереди и сзади.

М а р и о н:
Ах, отца спасенья ради,
Сделай ловкий поворот.

Р о б е н:
Матери спасенья ради,
Отличусь я здесь, Марот,
Чтоб с тобой жить в ладе,
Верь мне, чтоб с тобой жить в ладе.

М а р и о н:
Покажи, отца мне ради,
Ловки ль руки у тебя.

Р о б е н:
Матери спасенья ради,
Все я сделаю любя,
Чтоб с тобой жить в ладе,
Верь мне, чтоб с тобой жить в ладе.

М а р и о н:
Ах, пройдись, отца ты ради,
Молодецки колесом.

Р о б е н:
Матери спасенья ради,
Покажусь я молодцом
Спереди и сзади,
Глянь-ка спереди и сзади.

М а р и о н:
Отвечай, отца мне ради,
Ты ль всех праздников краса?

Р о б е н:
Матери скажу я ради,
Да, ― хоть больше волоса
Спереди, чем сзади,
Стриг я спереди, чем сзади.

М а р и о н:
Робен, ты б фарандолу мог
Вести?

Р о б е н
О, если бы сапог
Я рваных не имел, то да.

М а р и о н:
С тобой мы пара хоть куда!
Ступай же, сделай, как прошу я.

Р о б е н:
Сейчас за музыкой пойду я
И братьев также приведу.
Коль рыцарь, на свою беду,
Вернется, будет мне подмога.

М а р и о н:
Робен, ступай же, ради бога.
И пусть с тобой придет Перетта,
Моя подруга. Сделай это, ―
Наш праздник будет веселей.

Р о б е н:
Тотье! Бодон! откройте! эх!
Выдома ли, красавцы братья?

Б о д о н:
Здорово, брат! Хотел бы знать я,
С чего ты запыхался так?

Р о б е н:
С чего? Тут дело не пустяк.
Устал я, выбился из сил.

Б о д о н:

Что ж, кто-нибудь тебя побил?

Р о б е н:
Нет, но нужны вы оба мне.
Явился нынче на коне
Какой-то менестрель, ― и он
Просил любви у Марион.
Боюсь, вернется он опять.

Б о д о н:
Тогда ему не сдобровать!

Г о т ь е:
Да, да! Клянусь своей башкой!

Р о б е н:
Мы пир устроим, да какой!
Сберутся все мои друзья,
Гюара и Перетту я
Сыщу.

Б о д о н:
Беги же, что есть силы.
Я захвачу с собою вилы.

Г о т ь е:
А я ― дубину

Р о б е н:
Тотье! Бодон! откройте! эх!
Вы дома ли, красавцы братья?

Б о д о н:
Здорово, брат! Хотел бы знать я,
С чего ты запыхался так?

Р о б е н:
С чего? Тут дело не пустяк.
Устал я, выбился из сил.

Б о д о н:
Что ж, кто-нибудь тебя побил?

Р о б е н:
Нет, но нужны вы оба мне.
Явился нынче на коне
Какой-то менестрель, ― и он
Просил любви у Марион.
Боюсь, вернется он опять.

Б о д о н
Тогда ему не сдобровать!

Г о т ь е
Да, да! Клянусь своей башкой!

Р о б е н
Мы пир устроим, да какой!
Сберутся все мои друзья,
Гюара и Перетту я
Сыщу.

Б о д о н
Беги же, что есть силы.
Я захвачу с собою вилы.

Г о т ь е
А я ― дубину

Р о б е н
Перонелла!
Перетта, Эй!

П е р о н е л л а
Робен, в чем дело?

Р о б е н
Марион зовет тебя, бежим!
Устроить праздник мы хотим.

П е р о н е л л а
А кто там будет?

Р о б е н
Мы вдвоем,
Готье Упрямый Лоб, потом
Бодон с Гюаром да Марот.

П е р о н е л л а
Я юбку ту, что мне идет,
Надену.

Р о б е н
Нет, Перетт! Ни-ни!
И так ты хороша, взгляни.
Ждать не заставь ты только нас.

П е р о н е л л а
Я за тобой сейчас иду,
Овец я только соберу.

появляется Рыц а р ь:
Пастушка, нынче поутру
Здесь повстречалась мне не ты ли?

М а р и о н
Вы лучше б обо мне забыли.
Любезны вы, хоть отбавляй.

Рыц а р ь
Красавица пастушка, знай, ―
Явился я не с мыслью злою.
Вторично встретясь здесь с тобою,
Ищу я птицу со звонком.

М а р и о н
Идите вдоль плетня ― на нем
Свою ищите птицу смело.
Она туда вишь улетела.

Рыц а р ь
Ну, это вроде небылицы.
Я, впрочем, не искал бы птицы,
Когда б красоткой был такой
Любим я.

М а р и о н
Дайте мне покой!
Наверно, будет он взбешон.

Рыц а р ь
Да кто?

М а р и о н
Конечно, Робишон.

Рыц а р ь
Он?

М а р и о н
Да. Узнай он все, ― и дня
Не стал бы он любить меня,
А мне в нем счастье и отрада.
Останусь здесь пасти я стадо ―
Других вы не дождетесь слов!

Рыц а р ь
Сколь жалок я, когда готов
С тобой пускаться в разговоры!

М а р и о н
Зачем так долго ваши сборы?
Сюда идут уже, мой бог. (Поет)
То в серебряный свой рог
Мой Робен трубит.
Уйдите, троньтесь же мольбой!

Рыц а р ь
Прощай, пастушка! Бог с тобой!
Тебя неволить не хочу.
(Видит Робена, который держит в руках его Сокола)
А, негодяй, я научу,
Как с птицею шутить моею!
Тот, кто тебе наклал быв шею,
Наверно сделал бы умно.

Р о б е н
Ах, рыцарь, так шутить грешно.
Он так и рвется, нет с ним сладу.

Рыц а р ь
Прими пощечину в награду.
В тебе убавить надо прыти.

Р о б е н
Гей! люди! люди! Помогите!

Рыц а р ь
Ты хнычешь? Получи взамен!

М а р и о н
Святая мать! Кричит Робен.
Наверно, на него напали.
Мне меньше было бы печали
Овец своих всех потерять.
Я вижу рыцаря опять.
Он мстит за то, что презрен мною.
Робен! друг милый! Что с тобою?

Р о б е н
Моя подружка! Я убит!

М а р и о н
Мой бог! Вам, рыцарь, право, стыд
Так истерзать его ужасно.

Рыц а р ь
Он мучил сокола напрасно
И недостоин снисхожденья.

М а р и о н
Не знает с ним он обхожденья.
Ах, сжальтесь: малый он простой.

Рыц а р ь
Охотно, но пойдем со мной.
М а р и о н

Нет, никогда.
Рыц а р ь

Яне шучу.
Другой подруги не хочу.
Яна коне умчуся с милой.

М а р и о н
Та к вы меня берете силой!
Робен, спаси! Мне страшно стало!

Р о б е н (один)
О, я несчастный! все пропало!
Придут на помощь поздно братья,
Марион ужнет, все к клочьях платье.
И как же рыцарь больно бьет!

Г о т ь е
Эй, проснись, Робен, проснись,
Увезли твою Марот.

Р о б е н
Ах, братья! Опоздали вы!
Я потерял Марион, увы!

Г о т ь е
Мы отобьем ее все вместе.

Р о б е н
Потише, будь нас целых двести,
Ему все это ни по чом.
Огромным машет он мечом,
Совсем как бешеный! Пока
Я получил лишь тумака, ―
И то забуду я не скоро.

Г о т ь е
Приди я вовремя, без спора
Ее он взять бы не посмел.

Р о б е н
Хочу я знать, каков удел
Моей подружки бедной с ним;
Из-за кустов мы поглядим,
Отнядь бы я Марион не прочь,
Лишь согласитесь мне помочь.
Теперь прибавилось от злости
Мне храбрости.

М а р и о н
Ах, рыцарь, бросьте
Меня ―умней так будет, право.

Рыц а р ь
Какая же мне в этом слава?
Нет, поезжай со мной, ― за то
Ядам тебе, уж знаю что.
К чему гордиться предо мною?
Тебя я птицею речною,
Убитой мною, накормлю.

М а р и о н
Я больше жирный сыр люблю
И мне от вас ничто не мило.

Рыц а р ь
Пусть вразумит вас божья сила!
Ну, право же, я прост, такой,
Как ты, пленившись красотой.
Прощай!

М а р и о н
Путь добрый господин!
Робен, знать, сердится один,
Что он со мною разлучен.

Р о б е н
Гу! гу!

М а р и о н
Мой бог! то гукнул он!
Робен! друг милый. Как дела?

Р о б е н
Марион! Ты мне всегда мила!
Верь, ты мне ― как сиянье дня.

М а р и о н
Целуй же, коли так, меня.

Р о б е н
Охотно, если ты велишь.

М а р и о н
Ну, поглядите, ― вот глупыш.
Меня целует он при всех.

Г о т ь е
Ведь мы родня, так где ж тут грех?

М а р и о н
Ну, он такой уж дурачок,
Что пред деревней всей бы мог
Меня обнять он горячо.

Р о б е н
Кто б удержаться мог?

М а р и о н
Еще!
Глядите-ка, каков нахал!

Р о б е н
О, как я вдруг отважен стал!
Я б показал теперь ему…

М а р и о н
Робен, конечно, ― но к чему?

Р о б е н
Спроси, как, разлучась с тобой,
Я рвался с рыцарем на бой.

Г о т ь е
Робен, мы знаем ― ты храбрец,
Но раз беде пришел конец,
Пусть нас она уж не тревожит.

П и р о н е л л а
Марион! Пусть бог тебе поможет

М а р и о н
Теперь нам остается спеть:
Мыв своем кругу веселом,
И никто скучать не сметь!

Б о д о н
Все собрались, и потому
Начнем игру.

М а р и о н
Во что?

Г ю а р
В Кузьму
Святого.

М а р и о н
Нет! Как там ни бейся,
Подымут на смех.

Г ю а р
А не смейся
Сама!

М а р и о н
А кто ж игру возьмется
Нам объяснить?

Г ю а р
Коль засмеется
Тот, кто святому дар несет,
Его он место сам займет.
Кто выиграл, тот и прав, известно.

Г о т ь е
Святым кто будет?

Р о б е н
Я.

Б о д о н
Чудесно!
Готье! Дар первый за тобой.

Г о т ь е
Прими мой дар, Кузьма святой,
А если для тебя он мал,
Тогда…

Р о б е н
Смеешься ― проиграл!

Г о т ь е
Да, правда.

Г ю а р
Ну, Марион, иди.

М а р и о н
Кто проиграл?

Г ю а р
Готье.

М а р и о н
Гляди,
Святой прекрасный…

Г ю а р
Ну, потеха!
Не удержаться ей от смеха!
Перет! Тебе идти пора.

М а р и о н
Нет, это гадкая игра.
Перетта, так ведь?

П е р о н е л л а
Хуже нет!
И, право, я вам дам совет
Другую поискать забаву.
Двум девушкам игру по нраву
Найдите, ― вас-то ведь четыре.

Г о т ь е
Давай рыгать! Нет в целом мире
Игры смешней!

Р о б е н
Готье, ужель
Смутить Марион имел ты цель?
Смотри, она моя зазноба.

Б о д о н
Сыграть с Готье готовы оба
Мыв короли и королевы.
Велите королем быть мне вы,
Я задавать вопросы стану.

Г ю а р
Нет, чтобы было без обману,
Счет по рукам мы поведем.

Г о т ь е
Десятый будет королем.

Б о д о н
А кто начнет?

Г ю а р
Готье, твой брат.

Г о т ь е
Что ж, я начну, коль все хотят.
И раз.

Г ю а р
И два.

Р о б е н
И три.

Б о д о н
Четыре.

Г ю а р
Марион, считай, коль ты в цифири
Сильна.

М а р и о н
Изволь: и пять.

П е р о н е л л а
И шесть.

Г о т ь е
Семь.
Г ю а р
Восемь.

Р о б е н
Девять.
Б о д о н
Десять. Честь
Быть королем за мной теперь.

Г о т ь е
Не станем спорить мы, поверь.
Все было ладно, по закону.

Р о б е н
Теперь не тронь его. Корону
Ему наденем.

Г ю а р
Дай, Перетта,
Свою нам шляпу, ― будет это
Его венец.

П е р о н е л л а
Возьми, король.

Б о д о н
Готье, к двору идти изволь.

Г о т ь е
Охотно! Все, что вам угодно,
Коль то с моим желаньем сходно,
Я совершить готов сейчас.

Б о д о н
Скажи, ты ревновал хоть раз?
Г о т ь е

Да! У подружки был я, ― вдруг
Яу дверей услышал стук.
Признаться, тут я начудесил.

Б о д о н
Ну, ты, Робен.

Р о б е н
Король, будь весел.
На что ответ я должен дать?

Б о д о н
Робен, скажи нам, как узнать,
Бычка нам бог послал иль телку?
Да вслух ответь, не втихомолку.

Р о б е н
Хотите знать ответ? Он прост.
Король, приподнимите хвост, ―
А больше не скажу я вам
Ни слова: это был бы срам.

М а р и о н
Вопрос был гадкий.

Б о д о н
В свой черед
Гюар пусть ко двору идет.
Скажи, ―да помни, лгать ведь грех, ―
Какое блюдо лучше всех?

Г ю а р
Свиной тяжелый, жирный зад,
С приправой чесноку я рад
Всегда до тех пор есть, покуда
Хватает сил.

Б о д о н
Ге-ге! Не худо!
Гюара выбор сразу видно!

Г ю а р
Перетту ко двору.

П е р о н е л л а
Мне стыдно!

Б о д о н
Иди, Перет, да мне скажи
Всю правду-истину, без лжи,
Когда и где тот случай был,
Что испытать любовный пыл
Тебе пришлось сильней всего?

П е р о н е л л а
Король, не скрою ничего.
Мне любо, ежели н луг
Приходит мой сердечный друг,
И близ овец мыс ним вдвоем
Сидим и ни о чем дурном
Тогда и мысль нам не придет.

Б о д о н
И все?

П е р о н е л л а
Ну, да!

Г о т ь е
Она все врет.
Б о д о н

Клянусь творцом, я верю ей!
Марион! Ну, ко двору живей!

М а р и о н
Смотри, чтоб был вопрос хорош.

Б о д о н
Скажи, ―да помни, что за ложь
Ответ пред королем ты дашь, ―
Как мил тебе молодчик наш
Робен, который так красив?

М а р и о н
Клянусь, ответ не будет лжив.
Так мил Робен мне, мой храбрец,
Как ни одна из всех овец,
Ни даже та, что стала маткой.

Б о д о н
Так быть любимым ― жребий сладкий.
Пусть все узнают твой ответ.

Г о т ь е
Марион! Беда страшней всех бед!
Волк утащил овцу из стада.

М а р и о н
Робен! Бежать скорее надо!
Ужель в беде ее я кину?

Р о б е н
Готье, дай мне свою дубину.
Быть храбрым для мужчины долг.
Го-го! Эй, волк! Го-го! Эй, волк!
Со мной тягаться волку тяжко.
Марион, возьми ее.

М а р и о н
Бедняжка!
Да как ты держишь? Что с тобой?
Хвост вышел рядом с головой.

Р о б е н
Не важно! Это я спешил.
Взгляни, где волк ее схватил.
Небось, наделал ей изъяна. Г о т ь е
Нет, погляди, что здесь за рана.

М а р и о н
Готье, какой вы нехороший!

Р о б е н
Марион, избавь меня от ноши.
Но берегись ее, ― она
Укусит.

М а р и о н
Как она грязна!
Пусти ее в траву скорее.

Б о д о н
Робен, когда тебе милее
Всех в свете Марион, когда
Ей хочешь верным быть всегда,
То лучше быбез дальних слов
Ее и взял ты.

Р о б е н
Я готов.
Б о д о н
Ну, что ж, тогда бери ее,
Не медли.

Р о б е н
Все ли здесь мое?

Б о д о н
Бери, что хочешь, да спеши.

М а р и о н
Смотри, Робен, не задуши

Б о д о н
Вот, значит, и пример Перетте.

П е р о н е л л а
Мне? Человека нет на свете,
Кто б занят был моей судьбой.

Г о т ь е
Мы парой быть могли б с тобой.
Перет, скажи, не правда ль?
П е р о н е л л а

Да.
Но не решусь я никогда
Сойтись с тобою из-за брата.
Вы с ним, как малые ребятя!
Меж вами не было бы лада.

Г о т ь е
Не хочешь, значит и не надо.
Довольно здесь одной четы.

М а р и о н
Робен, чем угостишь нас ты?

Р о б е н
Я не беден, мой дружок,
У меня есть пирожок.
Будем есть мыс поцелуем,
Рот ко рту, рука с рукой.
Мы на славу попируем,
Подожди меня, друг мой.
Я люблю тебя еще, Марот!

М а р и о н
О, да!

Р о б е н
Так слушай дальше. Вот!
Я зажарил каплуна,
У него спина жирна. Будем есть мыс поцелуем,
Рот ко рту, рука с рукой.
Мы на с лаву попируем,
Подожди меня, друг мой.

М а р и о н
Вернись, я буду ждать дружка.

Р о б е н
А вы готовьте все пока.
Ты скатерть юбкой замени:
Разложат пусть на ней они,
Что у кого найдется пищи.

М а р и о н
Охотно, коль она нужна.
Готово, вот вам и она.

Г ю а р
Теперь извольте все принесть,
Что у кого съестного есть.

П е р о н е л л а
Робен назад бежит поспешно.
Взгляни, как скачет он потешно.

М а р и о н
Всегда веселье с ним и смех.

П е р о н е л л а
Да, похвалить его не грех.
И все готов, Мароттты ради,
Он сделать.

М а р и о н
Посмотрите: сзади
За ним и музыка идет.

Р о б е н
Вот и вернулся я, Марот.

М а р и о н
Сядь ближе, Робишон, ко мне.
Они на этой стороне
Пусть будут. Ешь, мой милый друг.
О чем задумались вы вдруг,
Готье?

Г о т ь е
Я думал, что когда б
Робен мне не был братом, слаб
Я оказался б и тебя
Искать я стал бы полюбя.
Я до таких, как ты, охоч.

Р о б е н
Тыруки убери-ка прочь!
Подруга не твоя она.

Г о т ь е
Уж не ревнив ли ты? Вот на!

Р о б е н
Да.

М а р и о н

Как, Робен, ты думать мог?

Р о б е н
Он все тебя толкает в бок.

М а р и о н
Готье, прошу вас быть спокойней!
Шутить могли бы вы пристойней.

Г о т ь е
Хотите, я для вас спою?

Р о б е н
Да. Г о т ь е
Ну, так слушать песнь мою.
Одижье! Сам Ренберж вам говорит: дрянь…

Р о б е н
Готье, довольно! Перестань!
Ты слишком в шутках стал развязным,
Подобно менестрелям грязным.

Г о т ь е
Достойно было бы глупца
Бояться красного словца.
Иль не по вкусу песнь моя?

Р о б е н
Конечно, нет.

П е р о н е л л а
Хотела б я,
Робен, чтоб в праздник наш веселый
Нас всех повел ты фарандолой.

М а р и о н
Робен, ты обещал мне, вспомни.

Р о б е н
Творец, как это тяжело мне.

М а р и о н
Так дай тебя я поцелую.
Р о б е н

Я молодецки протанцую―
Так поцелуй мне сладок твой!
Но раньше мы вдвоем с тобой
Пропляшем.

М а р и о н
Начинай же живо.
Мой бог, как пляшешь ты красиво.

Р о б е н
Так хорошо сплясал я, значит?

М а р и о н
Все сердце от восторга скачет,
Что лучше пляшешь ты других.

Р о б е н
Теперь готов вести я их
И фарандолой.

М а р и о н
Ну, за дело!

Р о б е н
Скорей, мои красотки, смело
Вы все за мной, я впереди.
Марион, перчатку мне ссуди, ―
Тогда пойду я с большим жаром.

П и р о н е л л а
Робен, как хорошо, недаром
Все восхищаются тобой.

Р о б е н
За мной, все за мной, за мной по тропинке,
По тропинке, по тропинке по лесной.

Перевод: Бенедикта
Источник: Хрестоматия по истории западноевропейского театра: в 2 т. - М.:
Искусство, 1953. - Т.1. - С. 84-95.

---

Леди и вор

Название: Леди и вор
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Регина/Робин/Мэриан и др.
Категория: джен, гет
Жанр: детектив, фэнтези, АУ
Рейтинг: R
Краткое содержание: Вернувшись в Сторибрук, Мэриан узнает все о женской ревности, Эмма – о мести, а Злая Королева заглядывает в самое сердце зимы

1. Ангельская пыль

Глава 1

Феликс собрал шары в «пирамиду». Тяжелые, костяные они стучали друг о друга с характерным звуком.
Он быстро старел в Сторибруке, спешил наверстывать сверстников и годы, проведенные в Неверленде. Его мышцы завязались узлами по рукам и ногам, иссохшая кожа обтянула скелет, а волосы утратили цвет. Вечно «на мели», но севшему на мель – не достичь дна. Феликс улыбнулся собственному каламбуру, только «Кроличья нора» не располагала к веселью. Казалось, он ни чем не отличается от потерянных мальчиков, ютившихся в ней, только Питер знал правду, но Пэна больше нет.
Все свободное время они просиживали на вытертых диванах ночного клуба, перекидываясь в карты, а над потолком жужжала не убиваемая эскадра мух. Ее леность передалась завсегдатаем. Глаза подернула пелена, губы высасывали живительную влагу, смакуя, а потные ладони скрывали этикетки от бутылок.
Иногда парни отрывались от своих напитков, чтобы поиграть в дартс. Мишень висела на облупленной от тысячи косых попаданий стене, и какой-то умник нарисовал на ней с одной стороны сердце, а с другой задницу. Споры о том, кому принадлежали эти органы, не утихали до сих пор.
«Кроличья нора» преображалась ночью, когда стены трещали от музыки и наплыва посетителей, а проектор под потолком окрашивал помещение всеми цветами радуги. За час до открытия Руфио выгонял мальчишек на улицу, и грозная ватага бежала к пирсу смотреть, как солнце ныряет за горизонт, а приморский ветер выдувал сигаретный дым с их пальцев, маскируя запахом рыбы и водорослей. Продрогнув до костей, они разбредались по неприветливым улочкам и засыпали в мансардах.
Городу не было никакого дела до потерянных мальчиков, только Пэну…
Город бурлил, как ведьмин котелок на тихом огне, а внутри варились жабы, скорпионы и прочие отвратительные магические отродья. Но разве впечатлишь ярмарочными фокусами того, кто познал истинное волшебство Неверленда?
Лампа отбрасывала на сукно концентрические круги. Феликс привычно сощурился в полутьме для удара. Хлопнула дверь, и полоска света разрезала спертый воздух.
Феликс спиной почувствовал повисшее в баре напряжение. Так Кройд Кренсон шептал на одних ему известных частотах: «сыграй мне «Туманно», и бокалы над барной стойкой заливались хрустальным звоном. Но это не вымышленный приятель и уж точно не братья Дарлинги. Даже повзрослев, и обзаведясь близорукостью и пивными животами, Джон и Майкл напоминали ему двух трусливых геев. Феликс не понимал – с чего вдруг?
Пэн дал им отличные карты и командировку на тридцать лет в сказочную страну капитализма с рок-н-роллом, девочками и травкой. Но Дарлинги не желали расставаться с его ватагой, не наигрались на острове в прятки, разыскивая непутевую сестренку, и хныкали, когда правда о Венди выпрыгивала на них из-за кустов.
По полу прошаркали две пары сапог. Феликс развел шары по лузам и медленно повернулся.
– Можешь опустить руки.
Эмма. Эмма Свон. Тридцать лет. Потерянная девочка.
– Хреново выглядишь, Феликс, – из-за ее спины показался Крюк.
– Руфио не пускает с домашними животными, – предупредил Феликс, прислонившись к бильярдному столу, и скрестил на груди руки.
Пират напоминал ему дворового пса. Краем глаза он заметил, как рябой индеец высунулся из подсобки, услышав свое имя. Черные глаза Руфио бегали от пирата к шерифу: что связывает эту парочку и чем грозит их визит заведению – разнесут или прикроют. Феликс разделял его опасения:
– Чем обязаны, шериф?
Сколько раз Эмме встречалась эта болезненная худоба, пустые глаза, спутанные волосы и мысли, как будто парень на чем-то долго и крепко сидел.
– Ночью из монастыря украли пыльцу фей.
Феликс кивнул и посмотрел себе под ноги на грязный заплеванный пол. Пол быстро наскучил. По сравнению с ним, глаза парня казались чистыми и светлыми, как у призывников перед отправкой в Ирак.
– Мои мальчики тут ни при чем.
– Да ладно, приятель, ты сидишь на этой дури уже сколько? – вмешался Крюк – Вредные привычки просто так не уходят.
Эмма взяла его за здоровую руку:
– Ты не помогаешь.
– Принцесса, дай мне пять минут и я…
– У тебя есть десять, – сказала Эмма, – отойди в сторону и не мешай.
Эксперт по потерянным мальчикам развернулся и пошел прямой наводкой к бару, постучал крюком по столешнице, из коморки снова вылезла косматая голова Руфио, вздрогнули стаканы. Феликс еще долго сверлил взглядом спину капитана, пока кожаный плащ Крюка не превратился в червивое яблочко мишени. Он бы не промахнулся.
– Вредные привычки просто так не уходят – повторил Феликс с издевкой.
Свон и сама знала, что сделала ошибку. Оставить Джонса с Генри на полдня – нормально, взять с собой в монастырь – неуместно. Смешанные чувства боролись в ней, пока не слились в одно осознанное – неловкость, из-за чего Эмма и приняла его помощь в расследовании.

Жук едким пятном нарисовался у серого вытянутого к небу монастыря. По воде в тон небу, такой же серой и отчужденной стелился туман. Не слушая плеск волн, Эмма поднялась по склону и постучала в створки ворот.
Монастырь был самым высоким зданием в Сторибруке, даже дом мэра на его фоне казался карликом. И человек, сумевший пробраться под эти своды, обладал поистине кошачьей ловкостью или магией, хотя зачем магу пыльца фей?
– Шериф Свон, – ей открыла тучная женщина в бесформенном платье, – вы одна?
Эмма посмотрела себе за спину, словно там прятался отряд лепреконов:
– Как видите.
– Мы надеялась, что принц Дэвид…
– С женою дома, – процедила Эмма.
Роль молодого отца подходила ему лучше, чем должность помощника шерифа.
Внутри помещение выглядело гораздо уже и теснее. Численность прихода никогда по-настоящему не интересовала шерифа. На деле Свон сталкивалась лишь с матерью-настоятельницей да сестрами Астрид и Тинкербелль, и то в связи с их попытками противостоять Голубой фее. Происходящее в монастыре, никогда не выходило за его стены.
В промежутке между приемными семьями Эмма довелось пожить в церковно-приходском приюте для девочек. Три раза в день детей собирали в трапезной, где над обеденным столом висело деревянное распятье, а на нем, вырезанный с дотошностью старика Джузеппе – Спаситель: полуобнаженный, с болезненным оскалом и спутанными волосами. Дети избегали этого края стола, и матушка Филомена сажала туда самых непослушных и своенравных воспитанников, приговаривая, что Иисус придет и накажет их за дурные мысли. Эмма надолго запомнила его узкое лицо, свисающие с носа капельки лака и глубокие прогалы вместо глаз. А поскольку дурные мысли никогда не покидали Эмму, она верила в доброго Санта Клауса и злого Иисуса, пока не поняла, что верить нельзя никому.
– Подождите, мать-настоятельница сейчас спустится.
Эмма кивнула, изучая стены обители: пустые, твердокаменные, от них так и веяло холодом. Кое-где виднелись следы фресок. Замазать их не поднялась рука. С алтаря пропали христианские атрибуты, на потолке лепнина с херувимами покрылась плесенью.
Эмма передернула плеча.
– Здесь постоянно сквозит, – сказала женщина, истолковав ее жест по-своему.
После падения проклятья сестры чертовски быстро забыли то, что проповедовали на протяжении тридцати лет. Вера в ангелов и демонов не вписывалась в сказочный мир фей и гномов. Это было так неправильно и так по-человечески. Несмотря на то, что христианство призывало к добру и состраданию, его выкинули на помойку за ненадобностью, как и жизнь Эммы Свон, проведенную под взором деревянного святого.
Они больше не ждали второго пришествия, а сами творили чудеса с помощью волшебной пыльцы, и все шло хорошо, пока кто-то не присвоил себе роль Бога…
– Не могу понять, как ему удалось пройти магический барьер?
– Даже мы не всесильны, – сказала Голубая фея.
Эмма обернулась. Эта женщина умела выбить почву из-под ног. Слишком большой контраст между крылатой трехдюмовочкой из книжек Джеймса Барри и чопорной настоятельницей, какая-то скрытая угроза и неявная порочность. И если в детстве, глядя на монахинь из прихода, Эмме хотелось просто нашкодить, выйдя за отведенные ей рамки, то сейчас на память пришли слова Джонса: «Они такие же монашки, как я священник!». Грешники любят исповедовать чужие грехи.
Эмма вытащила руки из карманов джинсов:
– Показывайте.
– Что? – спросила Голубая.
Пара волосков все-таки выбилась из пучка на ее голове – следы бессонной ночи.
– Место преступления.
– Шериф, вы понимаете, что ступаете в святая святых? Ни один человек не проникал так близко в наши секреты, соприкасаясь с магией фей…
– И все же один нашелся, – сказала Свон, – так что, это место преступления.
– Мисс Свон, я надеюсь на вашу порядочность.
В кладовую с волшебной пыльцой вели крутые ступеньки. Эмма представила шкаф со скрипучими створками, где хранились зелья и отвары или отравы, как знать, чем развлекались феи на досуге. Вдоль стен аккуратно развешаны метлы, полки с книгами и магическими артефактами подпирают потолок, а на полу тонким слоем рассыпан порошок, на котором отчетливо видны чьи-то нечеловеческие следы.
– Чертов Гарри Поттер.
Эмма распахнула дверь и замерла. На первый взгляд ничего не обычного. Кладовая располагалась на втором этаже, если не считать цокольного, рядом с клетью матери-настоятельницы.
– И вы ничего не слышали, спали за стенкой?
Поджав губы, феи нависли над Свон грозовыми тучами. Шериф осмотрела замок в двери. Царапины сетью мельчайших шрамов расходились во все стороны. Схожий узор Эмма нашла на сейфе, а на полу брошенный за ненадобностью ключ. Она открыла погнутую дверцу только для того, чтобы убедиться – шкатулка с пыльцой пропала.
– Вы о кодовых замках что-нибудь знаете?
– В зачарованном лесу система хранения была несколько иной, – оправдывалась Голубая. – Вы закончили?
– Почти.
Пройдя коридор, они поднялись еще на один лестничный пролет. Окно так и не заделали, и осенний ветер стегал раскрытую раму. Эмма присмотрелась, но не нашла и кусочка стекла. Его будто вытащили снаружи, умело орудуя стамеской и плоскогубцами на высоте пяти метров. Она выглянула в окно – шершавый известняк образовывал прямую стену без единого выступа. Свон прикрыла окно. Либо вор умел летать, либо стекло выставили изнутри, чтобы замести следы, но где тогда неровные борозды, какие она обнаружила на двери и сейфе?
– Есть предложение, кому это на руку?
– Это же чистое волшебство! – воскликнула Голубая фея, и глаза ее заблестели тем же нездоровым блеском, что и у Феликса. – Весь город знал о новой партии пыльцы. Гномы решили отметить это событие в кафе у «Бабушки, и вчера разошлись заполночь.
– Это моя вина, – промолвила фея в бесформенном платье.
– Дежурная сестра решила, что кто-то запозднился с визитом, – пояснила Голубая, – поэтому не сразу подняла тревогу.
– Лерой? – не смогла скрыть ухмылки Эмма.
Мать-настоятельница пожала плечами:
– Или Понго.
– А вы не думали, что это Тинкербелль взялась за старое?
– Исключено. Она проходит курс послушания, чтобы вернуть крылья, и за ней постоянно наблюдают. Кроме того, я не заметила никаких следов магического вмешательства.
– Уверены?
– А вы не чувствуете?
Эмма потерла ладони, призывая на помощь свои пять чувств, но шестое так и осталось где-то в прошлом Зачарованного леса:
– Прохладно тут у вас.
– Шериф, если бы вор применил магию, я бы не стала вам звонить.
Эмма сдвинула брови. С каких пор магические дела вне ее компетенции? С другой стороны, встречаться с очередным свихнувшимся волшебником – перспектива не из приятных. Пусть уж в этом будут замешаны потерянные мальчики, они куда безобидней в своих желаниях летать ночи напролет, смеясь над мирозданием, и никогда не взрослеть. С взрослыми дела обстоят куда сложнее.
– Значит, пыльца может исполнить любую мечту?
– Скорее указать путь, – сказала Голубая фея. – Она дает ответ на голос сердца, но понять его может не каждый.
Обычный треп телепроповедников. Если б Эмма была драконом, перед ней уже стояли бы два соляных столба. К сожалению или к счастью, обращать в камень лжецов Свон пока не научилась, и уже вряд ли научится. Регина больше не желала давать ей магические уроки, да что там, она и видеть Эмму больше не желала.
К горлу комком подкатила злоба.

– Я могу понять, почему вы здесь, шериф, – сказал Феликс, присев на угол бильярдного стола. – «Мальчики Пэна» – клеймо на всю жизнь. Только объясните, как провернуть такое дельце и я возьму вас в долю.
– Рассчитывала узнать от тебя.
Феликс покачал головой – фокусники не раскрывают своих секретов.
Пыльца фей стала для потерянных мальчиков чем-то сродни героина, и убила бы непременно, вот только смерть обходила стороной. А сейчас их ломало без новой дозы чудес и даже игрушки из видеопроката не могли заменить то удовольствие, какое они испытывали на острове.
– Садовник видел у монастыря несколько детских фигур. Скажи кто это, и я обещаю им помощь.
– Я так не играю, шериф, – Феликс достал самокрутку и облизал тонкий пергамент. – Ганс слеп, как крот.
Помощь. Эмма уже обещала ее на острове, обещала, что вернет семьи и нормальное детство. А на деле вернула в Сторибрук – город на перекрестке миров, которому до понятия «нормальный» тридцать пять тысяч миль вдоль экватора. Но им же так хотелось верить, а Феликсу больше всех. И они верили, несмотря на то, что Пэн выдергивал потерянных мальчиков из разных эпох и стран, а Спаситель появилась на свет, когда прах последнего из их отцов стал землей. А когда высадились на прогнивший причал маленького рыбацкого городка, даже тогда верили.
Иллюзии рассеялись вместе с утренним туманом. Уже проходя сквозь толпу на пирсе, заглядывая в эти гладкие чужие лица, мальчики старались держаться вместе. Их разместили при монастыре, определили в школу, где местная детвора пыталась задирать пришлых, но встретив отпор, забилась под парты и скулила. Их считали неуправляемыми, озлобленными. Так оно и было. Потерянные мальчики прогуливали школу, сидели в «Кроличьей норе» и пялились на улицу, а потом Феликсу приснился Пэн…
– Дама задала вопрос.
Они и не заметила, как Крюк оказался рядом. Покрасневшие губы растянулись в подобии улыбки и казались приторно сладкими. Он покачнулся, пытаясь выбить изо рта Феликса самокрутку, но тот ловко выставил вперед бильярдный кий, хлестнув Джонса по руке.
– Полегче, приятель.
– Я тебе не приятель, – оскалился Крюк.
– А кто? Торговец детьми?
– Хватит! – Эмма встала между ними. – Где ты был вчера вечером?
– Здесь с ребятами. Двенадцать свидетелей, целый оркестр, – кадык Феликса дернулся, а пальцы с обкусанными ногтями стали отстукивать нервный ритм по кромке бильярдного стола. – А где был ты, Крюк?
– Я перед тобой не отчитываюсь.
– А перед ней?
Феликс посмотрел на шерифа. Малыш уже подхватил мотив, Девин насвистывал, поднеся к губам горлышко бутылки, а Шалун барабанил в такт по табуретке. Постепенно разрозненные звуки слились в мелодию, знакомую Эмме с детства: «Дочь полкового барабанщика, беспризорная девочка…». Музыка заполнила «Кроличью нору», разбавив кислый воздух жидким светом.
– Ты всегда тащил то, что плохо лежит, как крыса на черный день, – стерев с доски игровой счет, Феликс как бы невзначай задел плечом пирата, – что изменилось?
– Я был с Эммой.
– Хорошее алиби. Удобное.
Крюк завертел головой, словно его окружили дикари и вот-вот бросятся в атаку. Нет ничего страшнее и бессмысленней детской жестокости. Он всегда боялся этой безумной свары, не ведавших смерти, а посему не знающих цену жизни. Барабанный бой застрял в ушных перепонках, но это не палочки, это заточенные колья, какие они сейчас пустят в ход.
– Эмма, идем отсюда.
– До встречи, шериф, – Феликс улыбнулся им вслед, как тень Харона, и Эмма подумала, сколько еще он протянет прежде, чем окажется в ином сказочном мире и есть ли он для злодеев?
– Что-нибудь узнал? – спросила она, когда бар и его неразговорчивые завсегдатаи остались в воспоминаниях.
Не хотелось думать, что Джонс увязался за ней только чтобы промочить горло. Пират облизал губы. Дармовая выпивка сжигала его нутро:
– Ничего. У них закрытый клуб.
– Тебе не дали членский билет, бедняжка?
Они перешли дорогу к припаркованному возле прачечной «Жуку». Букашка сиротливо жалась к обочине.
– Он врал, – произнес Джонс то, что она уже итак знала.
– У нас ничего нет на потерянных мальчиков, а интуиция подсказывает, что в монастыре завелся крот. – Эмма села в машину. – Придется поговорить с ней.
– Я с тобой.
– Представляешь, что будет, если Регина увидит нас вдвоем на своем пороге?
– Она и в прошлом больше лаяла, чем кусала, а сейчас и вовсе размякла.
Пират дернул ручку дверцы пассажирского сиденья, но Свон не спешила снять блокировку. Эмма не разделяла его оптимизма, как, впрочем, и опасений Прекрасных.
– Присмотри за Феликсом и его дружками, – сказала она, заводя мотор.
Джонс еле успел отдернуть крюк от дверцы, а то бы тащился за «жуком» на буксире в клубах пыли и бензиновых выхлопов. Эмма Свон была самым упрямым человеком в городе, после него, конечно. И только поэтому пират прощал женщине ее выходки, но рано или поздно он оседлает и эту волну.

За жарким спором они не заметили стройной фигуры, юркнувшей в «Кроличью нору» с заднего хода. Лицо женщины скрывал поднятый ворот пальто, из-под которого выбивались темные волосы. Она подошла к угловому дивану возле маленькой кухоньки, откуда несло хлоркой и подгоревшим маслом и, брезгливо осмотревшись, села.
– Она у вас?
– В следующий раз – в два раза дороже, – предупредил парень, протянув к незнакомке руку. – Риски возросли.
Женщина накрыла его ладонь своей, словно соскучившаяся любовница, и улыбнулась. Никто не заметил маленький пакетик с пылью, перекочевавший в ее сумочку:
– В следующий раз она мне не понадобится.
– Так все говорят.
Феликс убрал деньги в нагрудный карман рубашки и по-хозяйски закинул руки на спинку дивана, провожая ленивым взглядом клиентку:
– Хорошего дня, леди.
Как бы ни пыталась она сохранить свою личность и дела в тайне, Сторибрук – город сплетников и свах сталкивал людей, как бильярдные шары в пуле.

Глава 2

Несколько дней тому назад

Магазинчик Джека Харкнесса язык не поворачивался назвать супермаркетом, но очередная покупательница казалась потерянной в лабиринте стеллажей. Глаза порхали от клочка бумаги, зажатого в руке, до полок с консервами и обратно, а губы нашептывали уже заученный, как мантру, список. Нет, она хорошо читала для женщины ее статуса и воспитания, просто чтение вслух помогало сосредоточиться в карнавале цветных ярлыков и вывесок. Джек наблюдал за новенькой из-за кассы: как шаль спадала с правого плеча, как колыхались ее бедра при ходьбе, и поскрипывали колесики полупустой тележки.
Мэриан привыкла к мужскому вниманию, требовательному, оценивающему, похабному еще в замке. То был мир мужчин, созданный Отцом для своих сыновей и держащийся на острие их мечей. Даже Робин смотрел на нее лукаво, отчего хотелось одернуть юбку или поправить декольте. И, если Мэриан хочет поспеть к семейному ужину, то следует поспешить.
Белоснежка выпрыгнула внезапно. Тележка в одну сторону, тележка в другую, мысли – вразлет.
– Мэриан, – словно запоздавший сигнал перед авианалетом, заставил замереть в страхе.
Она сделала шаг назад, врезавшись в стеллаж, пакетики с кукурузными хлопьями посыпались на пол. Оглянувшись по сторонам, Мэриан спешно принялась их собирать.
– Извини, – сказала Снежка, опустившись рядом.
– Сама извини.
Как уже поняла Мэриан, встреча с Белоснежкой не сулила ничего хорошего, но узкое пространство магазина не оставляло шансов для маневров, а крепкая маленькая рука на ее запястье оказалась чертовски назойливой.
– Я такая неуклюжая. Это все беременность. Чувствую себя бочкой из-под дрянного эля: все обхаживают, но никто не рискует притронуться, – Снежка засмеялась, слегка покачивая головой, отросшие и вьющиеся на кончиках волосы рассыпались по плечам, и Мэриан отметила, что стрижка превратила ее из принцессы-беглянки в женственного паренька. Непривычно и несуразно. – Дэвид говорит, что я похудела, но ты же знаешь как оно на самом деле.
Мэриан знала. Их жизни словно писались по одному сценарию. Они просто обязаны были столкнуться. Тогда несколько лет или дней назад Снежка буквально выпрыгнула на нее, хотя, судя по звукам, доносящимся из кустов ежевики, сломанным веткам и недовольному ворчанию, на Мэриан шел медведь: вонючий, сердитый, с колтунами в шерсти. Это потом она поняла, что Белоснежка мастер маскировки и специально шумела, чтобы не поймать шальную стрелу, а тогда, тогда прокляла свои манеры и приличия. Углубиться в чащобу подальше от мужчин Робина, чтобы справить свои дела: от одних животных в брюках к лесным зверям. Впрочем, оставшиеся на поляне разбойники пугали Мэриан куда меньше притаившегося в кустах шатуна.
Каково же было ее удивление, когда из-за кустов вылезла весьма потрепанная девица. Ее роскошные волосы за дни мытарств превратились в кисею, карие глаза потускнели до темноты, лишь царственная осанка позволяла углядеть в немытом звереныше особу знатных кровей. Женщины замерли, оценивая друг друга.
Две благородные леди, сбежавшие из отцовского замка, нашедшие любовь в Зачарованном лесу и за эту дерзость объявленные вне закона. Мэриан искрилась радостью. В среде неотесанных разбойников и таких же сосен, ей хотелось иметь подругу, с которой можно обсудить женские хитрости, как запекать мясо на костре и как жилось в осаде замковых стен. Вспомнить первый бал у принца Генриха, перезвон колоколов и скачки в день бракосочетания короля Леопольда, обсудить последние весточки из дома, долетавшие до их ставки с запозданием, словно осень в Ноттингеме.
Могла ли Мэриан отказать Белоснежке в защите?
Гнев Злой Королевы казался ей не страшней проклятий отца после побега из дома, но и он смирился, остыл. Что уж говорить о Регине. В конце концов, если отбросить магию и способность соблазнять одним взглядом, она была просто женщиной, такой же несовершенной, как Мэриан или Снежка: мучилась месячными, страдала в жестких корсетах и сохраняла свое могущество только за счет, окружавших ее мужчин.
Мэриан недооценила Королеву, а та видела ее насквозь.
Их выследили и окружили, когда Робин с основной группой отправился в деревню. Гвардейцы Королевы – посмешище Зачарованного леса еще большее, чем люди шерифа Ноттингемского, в непрактичных кожаных доспехах, которые так легко пробить стрелой с двадцати ярдов, в нелепых устрашающих шлемах, безмолвные, точно поднятые из земли мертвецы, схватили их поутру.
Что искал Робин в охваченных пламенем домах, среди дыма и человеческих страданий, Мэриан никогда не спрашивала, но иногда после таких ночей их отряд пополняли озлобленные и осиротевшие мальчики, которые также быстро исчезали. Смерть всегда забирала то, к чему протянула свою костлявую руку, как бы ты ни пытался уклониться от ее рукопожатия.
Мэриан знала два рода смерти – молниеносная, безжалостная в своей невозможности что-либо сделать и с кем-либо попрощаться, и милосердная одновременно. Сколько раз она с восхищением наблюдала, как Робин Гуд натягивал тетиву – и его враги катились по траве, булькая с последним вздохом, замирали. Смерть отложенная сулила пытки и слабую надежду на спасение. Сколько раз Робин вытаскивал своих людей прямо из петли висельника, смеясь над незадачливым Гаем Гисборном, но чаще не успевал.
Каждый в его отряде был готов сражаться и умереть за Робина Гуда, вот Мэриан и решила, что ее схватили, дабы сделать приманкой для разбойника из Локсли и стоически молчала, смотрела исподлобья на своих тюремщиков и тряслась от холода в вырытой наспех землянке. Но Робин не пришел за ней ни в ту ночь, ни в последующие. Его либо самого уже схватили, либо он настолько углубился в Зачарованный лес, провожая Белоснежку, что и не знал о постигшей их участи.
Землянка была сырой, и этой сыростью пропиталась вся одежда Мэриан, все лоскуты, что еще скрывали покрытое ссадинами и синяками тело. Она пыталась убедить себя, что это не конец, Робин обязательно за ней придет, что его отсутствию есть объяснение. Робин не бросал своих людей. Сколько времени он провел с Белоснежкой на стрельбище, уча не просто стрелять из лука, а попадать по мишеням.
Иногда, глядя на их молчаливое взаимодействие, Мэриан чувствовала себя лишней, ревновала. Не встреть она Робина раньше, не появись на свет Роланд, кто знает, как сложились бы их жизни. А сейчас ее сын мог стать сиротой, одним из озлобленных мальчишек, что появлялись и исчезали в их отряде, оставаясь безымянными, и все потому, что ее муж поставил на первое место дружбу со Снежкой.
Так что когда в следующий раз рядом с ее ямой прошел тюремщик, Мэриан не выдержала и призвала королеву. Вопреки ее ожиданиям, Регина не появилась в облаке сизого тумана во всем своем великолепии и стервозности, но просьбу заключенной услышали. И, глядя на начальника гвардии, Мэриан размышляла, чем этот парнишка заслужил милость Королевы. Его молодость не могла скрыть даже курчавая, давно не знавшая бритвы цирюльника борода, а глаза с долей грусти и печали внимали ее рассказу о Белоснежке.
Грэм. Имя тоже ему не подходило, как и напускная жестокость. Так скрипит тюремный засов или обитые металлом сапоги капрала шаркают о мостовую. Грэм заверил, что Королева с лихвой наградит ее покорность, и сдержал слово. Утром Мэриан выпустили. Поднявшись из ямы и щурясь от непривычно едкого света, она не сразу заметила телегу и водруженную на ней клетку с другими несчастными.
– Куда нас везут?
Грэм отвернулся.
– Почему? Я сделала так, как она хотела!
– Предавши раз…
Грэм так на нее и не посмотрел, загребая сапогом опавшую листву. Мэриан недооценила королевское коварство. И теперь, как бы ни пыталась перебить запах, постоянно чувствовала дым костра. От мятежника до мученика один шаг.
Мэриан вырвалась из рук Снежки.
– Как жаль, что тебя не было на собрании. Робин сказал, что тебе нездоровится. По виду не скажешь, но если ты… О, ты действительно… то я за вас рада, ребята, – не унималась Белоснежка. – То-то Робин в последнее время был таким заботливым.
Робин, ее милый Робин всегда старался выглядеть в глазах окружающих достойно, даже когда ей самой хотелось зарыться в подушку и не слышать человеческой речи, как сейчас. И когда с порога того злосчастного кафе поведал о своей жизни после Зачарованного леса и отношениях с Королевой, Мэриан не знала, что движет ее мужем больше, благородство или уверенность в собственных силах, зато чувствовала, что движет ею – злость и обида. Злость от бессилия что-либо изменить и обида на Робина, так быстро забывшего о ней, на Роланда, не помнящего свою мать, на Снежку, защищавшую Королеву, как собственную кормилицу. Поступки мужчин, которые от природы привыкли иметь сытный ужин и женщину, готовую утешать и услаждать их в постели, Мэриан хотя бы могла понять.
Кажется, Снежка осознавала свою вину за произошедшее, но перманентность этого чувства обесценивала ее слова и поступки. На следующий день после появления Мэриан в Сторибруке, она организовала в ратуше собрание, чтобы познакомить жителей города с новым обитателем и помочь той адаптироваться в чужом ей мире. Миссис Гуд или Смит, Мэриан уже сама запуталась, кем она была, чувствовала себя королевой. Столько внимания и сочувствия ей одной. Вот только это внимание пришлось делить с другой, даже не соизволившей явиться на собрание, Региной Миллс. Настоящая Королева могла заставить говорить о себе, даже отсутствуя.
И Мэриан говорила, взывала к справедливой каре над той, что украла у них счастливый конец, кричала, надрывая глотку, что они забыли о казнях и пытках, о жестокости и коварстве Злой Королевы, словно это случилось с какими-то сказочными персонажами на страницах давно забытой книжки. Многие ее поддержали, но не те, в чьей поддержке Мэриан нуждалась больше всего. Робин, потому что уже сделал свой моральный выбор, разменяв одну женщину на другую, спасшая ее от костра Эмма Свон, потому что хорошие люди так не поступают, Снежка из-за какой-то этической дисгармонии, которая все ее добрые начинания оборачивала бедами и несчастьями.
Больше собраний Мэриан не посещала.
– Ты только не замыкайся в себе, я же хочу помочь. Представляю, как это непросто. Столько новых вещей и людей… – Снежка осеклась.
Жить в Сторибруке оказалось куда сложнее, чем в Зачарованном лесу, несмотря на то, что Мэриан теперь спала под крышей над головой в удобной постели и могла позволить себе не заштопывать до того заштопанную юбку, что она сомневалась в первоначальном цвете вещи. Она бы с радостью развела костер, вместо того, чтобы отчищать пригоревшую плиту или стыдливо отдавать ворохи грязной одежды Эшли, избегая заходить в прачечную к устрашающе гудящим агрегатам, но, главное, Мэриан никогда бы не привыкла к случайным встречам с Королевой и взглядам горожан: «Это та самая, у которой муж крутил шашни на стороне? Бедняжка, и ребенок такой маленький, но все уже понимает. Да она, наверное, полная дура, раз Робин предпочел ей Злую Королеву. И правильно сделал. А ей-то что теперь, терпеть и остается, с ребенком-то на руках». Мысль о том, что отношения Регины с Робином могут вылиться в нечто большее, не давала ей покоя. Нет, Мэриан сомневалась в духовной составляющей их связи, но прекрасно помнила то удивление, граничащее с паникой, когда спустя несколько недель после их первой ночи поняла, что беременна. А Гуд был отличным стрелком.
– Поговори с Региной.
– Поговорить с ней? – Мэриан надеялась, что не расслышала. – Ты шутишь?
– Она мучается, ты мучаешься, и Робин с Роландом тоже. Вам надо сесть и все спокойно обсудить. Так будет лучше, поверь.
– Лучше для тебя? Ничто не должно нарушать идеалистический мир Белоснежки? Вот только никто не отнимал у тебя семью, не отправлял на костер за помощь опальной принцессе, не лез в штаны к твоему мужу и не приучал ребенка называть чужую женщину мамой. Ты всегда встречала любовь и поддержку!
– Это не так.
– Ваше противостояние с Региной истерзало страну, унесло жизни сотни людей и покалечило тысячи судеб. И что в итоге? Вы обнимаетесь, как лучшие подруги? Зачем все эти напрасные жертвы? Ты счастливо живешь со своим мужем и маленьким сыном, ходишь на чай к Злой Королеве, а что получила я?
– Я тоже натерпелась сполна…
– Недостаточно!
Хлесткая пощечина выбила у Снежки почву из-под ног. Женщины не заметили, как перешли на крик, и мистер Харкнесс навис над своей кассой.
– Вот видишь, почему я не могу говорить с ней, – развернувшись, Мэриан вылетела из магазина.
– Миссис Чарминг, у вас все хорошо? – спросил продавец, оценивая ущерб.
– Да, Джек.
Левая щека Снежки горела, глаза слезились от боли и обиды. Собрав разлетевшийся по полу товар, она поравнялась с хозяином магазина:
– Запиши все на мой счет.
Она была удивлена поведению Мэриан, но все еще хотела той помочь. Может, виной всему гормоны? Белоснежка испытывала желание заботиться обо всех и каждом и только недавно осознала, что в ней говорил нереализованный материнский инстинкт. Выйдя из магазина, она пошла к видавшему виды пикапу, где ее ждал Дэвид с сынишкой.
– Что случилось? – спросил Прекрасный с беспокойством, переходящим в бешенство. – Кто это сделал?
– Мы с Мэриан случайно столкнулись в магазине, – ответила Снежка, – поехали, Нила пора кормить.
Он недоверчиво посмотрел на жену и, молча выкручивая руль, направился к дому.
Дэвид знал, если Снежка что-то задумала, пытать ее нет никакого смысла, оставалось лишь ждать последствий ее героических и неосмотрительных действий., если Снежка что-то задумала, пытать ее нет никакого смысла, оставалось лишь ждать последствий ее героических и неосмотрительных действий.

Глава 3

Погода портилась, как и настроение шерифа.
Пробежавшись кончиками пальцев по мокрым от дождя перилам, Эмма выверенными за годы движениями занесла руку к двери, но, вспомнив про звонок, сразу отдернула и сделала шаг назад, зависнув на верхнем порожке. Это напоминало танец. Танец женской разведки. Так и стояла, опустив глаза на коврик с затертой надписью «Добро пожаловать», пока не щелкнул замок. Эмма вздернула голову и встретилась лицом к лицу с хозяйкой, с размокших локонов упали капли воды.
– Я по делу.
Регина уступила. Шериф сегодня был при параде: кожаная курточка накалилась от холода, к левому каблуку прилепился опавший листик, а на ничем не защищенных от влаги бедрах джинсы потеряли свой цвет. Рыцарский образ был бы неполным без невидимого забрала из отчужденной собранности, несвойственной Эмме Свон.
Не дожидаясь ответного приветствия, Эмма обошла гостиную полукругом, встав поближе к кухне, откуда исходило тепло и запах готовящейся пищи, от которого сразу свело желудок. Заигравшись в детектива, Свон не заметила, как пропустила обед, и ее организм не преминул напомнить о своих потребностях.
– Что на этот раз? – спросила бывшая королева.
Регина не сомневалась в намерениях шерифа. В чем-чем, а в нарушении личного пространства обвинить Свон она не могла. После инцидента в кафе… а именно так Миллс мысленно окрестила ситуацию, разбившую ее жизнь на до и после, они достигли хрупкого компромисса. Эмма так и не извинилась, посчитав неуместным просить прощение за то, что с гордостью занесла в список добрых дел, (спасение женщины в беде шло прямо после убийства дракона), а Регина была избавлена от необходимости их выслушивать.
Инцидент – хорошее слово. Регина переняла его от местных властителей, как элемент политкорректности и бич нового мира. Резня в Боснии на долгие годы превратившая Балканы в пылающую точку на карте планеты – инцидент в Сараево; утечка смертельного вируса, унесшая жизни целого города – инцидент в Ракун-Сити; воссоединение семейств Гудов и Прекрасных, смешавшее все карты бывшей королеве – инцидент в кафе.
Эмма не возвращалась к тем событиям, сведя общение с Региной к совместной опеке над сыном. И без того проблем хватало: выбор спортивной секции и расписание дополнительных занятий, карманные деньги, интерес Генри к девочкам, как и его отсутствие.
Их сын, достигший возраста подросткового непослушания, сильно отличался от сверстников. Он уже разрушил Проклятие и жизнь тихого городка на берегу залива, продолжая с мальчишеским любопытством вмешиваться в происходящее в Сторибруке, влезая в чужие жизни, как другие – в соседские сады. Его глаза загорались, когда речь заходила о магии и драконах. Генри часами мог наблюдать, как упражняется с мечом его дед или как Робин Гуд поражает мишени и людские сердца. В своем воображении принц Генрих уже штурмовал невзятые высоты, ведя в бой собственную армию против огров в решающей битве. Тогда его лицо светилось решительностью и непреклонностью.
В остальном мальчик остался капризным и лишенным ответственности. Это списывали на наследственность, стервозность Регины, и даже на его параноидальные стремления, о которых старались не говорить. Генри достались не самые хорошие гены, и отношения в семье простыми назвали бы только идиоты. Он рос без отца и положительного примера рядом. И Эмма знала: ничто не проходит бесследно. Детство – чудесная пора, когда разум сталкивается с иррациональными страхами, разбитыми надеждами и развенчанными авторитетами. Изломанная юность, как сорная трава, пускает корни глубоко в сердце и рождает монстров, подобных Шляпнику и Красной Королеве.
Регина все реже виделась с сыном, а потому не сразу заметила происходящих перемен. Эмма же редко встречалась с приемной матерью Генри, а потому усталость на лице Миллс, замаскированная слоем косметики, долго ускользала от ее глаз, как и чувство тревожности, овладевшее бывшей королевой. А еще эта глупая тяга Регины к обелению, даже в одежде. Сегодня она выбрала молочно-белый костюм, который слегка полнил женщину. Возможно, таким способом Миллс пыталась скрыть потерю веса, обелить себя в глазах окружающих, в зеркале, но казалось, что она украла чужие краски.
Тишина затянулась. Эмме хотелось избавиться от ненавистной куртки, размять ноги на мягком ковре, согреть ладони в сгибах дивана:
– Ты не одна?
– Что вас смущает?
Эмма не знала, но допрашивать Миллс в присутствии посторонних – это как найти в своем доме вора.
Первой не выдержала Регина:
– Итак?
– Кто-то вломился в обитель фей, – сообщила Эмма.
– Кто-то достаточно дерзкий, чтобы бросить вызов Рул Горм, и недостаточно глупый, чтобы попасться? – заметила Регина.
– Отметаешь от себя подозрения?
– А должна?
– Придется, – вымолвила Эмма. Стоять руки в боки перед Региной Миллс было как-то не по себе. Она почесала нос, пальцы оставались чертовски холодными, – ты же понимаешь…
– Объяснитесь, шериф. Я все еще могу показать пару трюков на публику, но чтение мыслей не входит в арсенал Злой Королевы, а уж ваших тем более.
Эмма объяснила, как могла. Брови хозяйки насмешливо изогнулись.
– Не вижу ордера на обыск.
– Не ищешь легких путей?
– Не люблю, – призналась Регина, и в этом они со Свон оказались похожи. – Шериф, почему бы вам просто не спросить то, что вас волнует больше всего?
Эмма фыркнула:
– Провокационный вопрос.
Если б она могла. Ее волновала куча вещей одновременно: откуда у нее аллергия на арахисовое масло? Плачь ребенка за тонкой стенкой, не дающий ей покоя вторую неделю подряд то ли от самих крикливых воплей, то ли от осознания собственной никчемности. Дети заставляли Эмму думать о себе. А еще ее хваленая способность распознавать ложь, которая отказывалась действовать на Регину. Свон поняла это слишком поздно, когда отношения настолько испортились, что ни о каком доверии уже не могло идти речи. А все началось c дурацкого вопроса на крыльце: «Любите ли вы сына?». Прими Эмма ответ Регины за чистую монету, как бы сложились их жизни? Но некоторые вопросы лучше оставить без ответов.
– Ты укрыла пыльцу фей?
– Мисс Свон, единственный вор в этом доме – вы.
– Просто ответь.
Не то, чтобы шериф Свон была щепетильной в трактовке закона. Волшебство принадлежало тем, кто умел им пользоваться. Эмму больше насторожила бы кража денег из жестяной банки в офисе шерифа, случись подобное. Она просто не понимала – зачем?
Ее желудок сжался сначала от аппетитного запаха, идущего из кухни, потом от гари:
– Ты что опять турновер готовишь?
Регина бросилась наперерез, но Эмма оказалась проворней. Оценив обстановку на кухне, она выключила плиту и позволила хозяйке разбираться с последствиями своей стряпни. Из открытой духовки валил дым. Присев на корточки, Регина пыталась достать накалившийся противень: на ее лице отразилась гримаса разочарования и боли от обожженных рук. Эмма покачала головой и отвернулась.
Регина Миллс словно сошла с телеэкрана, транслировавшего одну из кулинарных программ по кабельному, какие смотришь, имея под рукой лишь пиво и пиццу. Холеная женщина с маникюром за двести баксов, делящаяся незамысловатыми рецептами, как приготовить эскалоп с апельсинами или плавники акулы в медовом соусе.
Эмма осклабилась: уж лучше Злая Королева, чем героиня сериала «Отчаянные домохозяйки».
Следовало предупредить Робина, чтобы не ел стряпню королевы. Оказаться в хрустальном гробу вместо Белоснежки – убийственно для репутации разбойника. Эмма так и представила его заострившийся нос, торчащую клинышком бородку и бледно-розовые губы, над которыми склонились две женщины и целуют по очереди. Чей же поцелуй окажется истинным?
Не в силах сдержать смех, Эмма чихнула. Пыль, покрывавшая обеденный стол, поднялась в воздух, осев на них с Региной. Эмма снова чихнула. Что-то было не так с рассыпанной по столу мукой. Свон не была кулинаром, но догадалась, что ни желток, ни даже горчица с ванилью не могли придать ей такой насыщенный золотистый цвет.
– Мисс Свон!
– Что!
– Вы опять все испортили, – сказала Регина и села на табурет, нервно вытирая руки о полотенце, – впрочем, как всегда.
– Что это было?
– То, зачем вы сюда пришли, шериф.
– Пыльца? – Эмма ничего не понимала. Украсть пыльцу фей, самый могущественный волшебный ингредиент, чтобы печь из него куличики? И это сделала Злая Королева во всем своем былом великолепии? Шериф Свон до последнего надеялась, что Регина не замешана в этом преступлении. От разочарования кровь хлынула к лицу шерифа. – Объясни, что здесь происходит!
– Мама?

Генри по-обезьяньи спустился с лестницы. Как бы сын не старался, его голова всегда выглядела либо косматой, либо волосы казались такими зализанными, как у Марлона Брандо, игравшего дона Карлеоне. Эмма забыла, что мальчик после уроков собрался навестить приемную мать, или он забыл ей сообщить о встрече. Она разберется позже.
– И долго ты там подслушивал? – спросила она.
– Больно надо. Вы и так кричали, – он насупился, как и любой нашкодивший подросток. Оценив урон, причиненный кухне, Генри посмотрел на матерей. – У вас получилось?
– Получилось что?
Эмма снова чихнула, и Регина услужливо протянула ей бумажное полотенце.
– Эксперимент с пыльцой, как на уроках естествознания, что вела Мэри Маргарет. Тинкербелл украла ее у Голубой феи, поэтому пыльца могла ошибочно указать на того, кто не являлся истинной любовью мамы, ну, знаешь, как испорченный компас.
– И поэтому Регина украла пыльцу у Голубой феи? – прервала его Эмма.
– Она не крала! И ты изменила прошлое, хотя это и случилось после их первой встречи с Робином, а значит, вряд ли повлияло на их судьбу, -пытался объяснить ход своих мыслей ребенок. - Поэтому я предложил попробовать маме еще раз и узнать наверняка, кого выберет пыльца.
Выберет. Не Регина. Пыльца. Эмма фыркнула, дивясь, насколько въедливая эта зараза.
– Так у вас получилось? – спросил Генри, досадуя, что пропустил все интересное.
– Нет, – хором ответили они, и Регина закатила глаза.
– Поговорим об этом дома.
Генри недоверчиво посмотрел на Эмму, но та была неумолима. Не то, что мама Регина. Мальчик стал собирать вещи: достал из-под дивана рюкзак, зашнуровал не по сезону одетые кеды, повозился с курткой.
– Мам, ты в пыльце, – бросил он, не оборачиваясь, и выбежал на улицу.
– Могу я воспользоваться ванной?
Регина кивнула в ответ.
– Не понимаю, – продолжала Эмма, умываясь, – почему он это сделал и главное, почему ты согласилась. Генри всегда был против использования магии.
– Влияние мистера Голда, дорогая?
Джонс говорил, что Голд опасен. Он имел все основания ненавидеть Темного мага и, хоть ненависть угасла со временем, причины, вызвавшие ее, никуда не испарились. Они все заложники этого чувства.
Снежка ненавидела Регину за то, что та не заменила ей мать, отказалась стать женщиной на смертном ложе, и до последнего старалась остаться собой. Дэвид ненавидел Злую Королеву из-за Снежки, а Регина ненавидела Леопольда за попранную невинность и Снежку – за утраченную любовь.
Крюк ненавидел Румпельштильцхена за смерть той, кого бы сдал в ближайшем порту в бордель, как поступал со всеми женщинами прежде. Это выглядело благородным, а благородство в море ценили больше золота. На самом деле, Крюк ненавидел Румпельштильцхена за унижение перед командой. Унижение, которое пират пронес через века.
А Румпельштильцхен ненавидел их всех за собственную слабость. Брошенный отцом, он так и не одолел чувства вины, что оказался плохим сыном, и сам не смог состояться ни как муж, которому жена предпочла повесу пирата, ни как родитель, от которого сын сбежал в лучший из миров.
И никто не мог простить, потому что прощение приходит лишь со смертью, а жизнь предлагает лишь понять и смириться.
– С каких пор Генри слушает Румпельштильцхена? – задумалась Эмма.
– Сама удивилась, а зная его упрямство, – Регина запнулась, – неужели вы думаете, что стоило оставлять этот маленький эксперимент бесконтрольным?
В ее словах было столько горечи и надежды, которые с шипением засасывало вместе с водой в слив, что на секунду Эмме стало жалко бывшую королеву. На земле живет шесть миллиардов человек, но думать так о встрече со своей второй половинкой, что черпать одиночество гранеными стаканами из самой Леты. Говорят, любого из нас можно связать с другим цепочкой из шести знакомых. Закон больших величин. Кто знал, что он действует и в Зачарованном лесу, что, спасая Мэриан, Эмма воссоединит одну семью и разрушит другую, сделав всех несчастными?
Она завернула кран:
– Может, я сделала тебе одолжение.
– Притащив сюда Мэриан? Мисс Свон, в следующей раз, когда мне потребуется подобная услуга, я обращусь к Мефистофелю.
– Остынь, я не надеюсь когда-либо услышать от тебя благодарность.
– К вопросу о воспитании. В вашей семье это не принято.
– Не принято что? – Эмма сжала дверную ручку.
– Извиняться.
Регина уставилась на Свон, пораженная тем, что только что сказала шерифу. Ей ни к чему извинения Эммы, она хотела повернуть все вспять, заполнить дыру, образовавшуюся внутри хоть чем-то. Но разве шериф с отвисшим значком и стоящим на предохранителе Магнумом 84 калибра мог ей это дать?
– У вас пятно на подбородке.
Эмма схватила первое попавшееся полотенце, вызвав недовольство хозяйки, и с остервенением стала тереть шею.
– Для счастья одной любви мало, и пыльца тебе не поможет. Дай объявление в газету или заведи кота. И то больше проку будет.
Уж это Свон знала. Если б каждый раз, когда кто-то вокруг заговаривал о любви, Свон давали пенни, она бы выложила это слово на поверхности Луны так, чтобы его видели без телескопа. Нил, Джонс, чета Прекрасных, иногда они даже верили в то, о чем говорили. Тогда Эмма кивала головой, выслушивая очередной совет, не желая обидеть близких.
– Посмотрим, насколько любят тебя, и насколько любишь ты.
Миллс говорила об их отношениях с Джонсом без намеков, ревниво, честно. О Киллиане, поправила себя Эмма, и ее передернуло. Имя, которое она никогда не сможет произнести. Дурацкое имя «Убийственный Джонс», как ни сокращай, все равно звучит глупо и пафосно. Как Крюк. У них были сложные отношения, но Эмма не искала легких путей.
Регина приблизилась к ней почти вплотную, грудь вперед, точно индюшка перед днем Благодарения.
– Ты ничем не лучше меня в своем одиночестве, дорогая.
– Но и не хуже.
Эмма хлопнула дверью и сбежала по ступенькам. От каблуков разлетались брызги. Пахло свежестью и желудями. Очистив лобовое стекло от налипшей листвы, она завела мотор. Привычные, почти рефлекторные движения. Каждый раз их встреча начиналась с танца кончиков пальцев по гладкой поверхности перил и заканчивалась этим.
Генри успел пристегнуться и теперь понуро смотрел на дом приемной матери, где прожил одиннадцать лет, и где жить больше не мог, но пытался.
– Ты сердишься?
– Нет, – соврала Эмма.
– Не говори ничего мистеру Голду.
Эмма повернулась к сыну, но от дальнейших расспросов мальчика спас треск помех ожившей рации.
– Свон слушает. Что у вас?

***
Когда полицейский кортеж скрылся, Регина разжала кулаки. Она была слишком расстроена и взвинчена, чтобы убираться. Не так Миллс планировала провести вечер с сыном. В духовке дымилось пригоревшее печенье, Эмма все же успела стащить с противня пару штук, а в воздухе витала пыльца фей, создавая иллюзию отмененного чуда.
Хотела ли она, гадая на пыльце, разорвать цепь судьбы или убедиться, что Робин – ее единственный, несбыточный и желанный, Регина уже никогда не узнает. Из-за Свон. А та жила, не догадываясь про боль утраты, которую несла бывшая королева в своем сердце; что каждый раз, когда Регина поднимала голову после дождя, ища на небе радугу, ее ставили на место, а в малюсеньком окне виднелся лишь переплет тюремной решетки.
Как же Миллс хотелось, чтобы Свон разделила с ней это чувство, как делила с ней сына. Эмма должна понять, что любовь в их Прекрасном семействе – мнимая величина, и как бы они ни старались управлять своими жизнями, они так и останутся в представлении остальных картонными образами Спасителя и Злой Королевы.
Регина Миллс хотела справедливости, как раньше жаждала мести. Только как? В Сторибруке она оказалась зависимой не меньше парижской содержанки, разве что зависела не от денег, а от мнения сына и чужого волшебства.
Рука ударила о крышку комода. Она подняла глаза на свое отражение, припухшие от слез карие глаза, и тут же отпрянула от зеркала. На нее смотрела чрезмерно худая блондинка, завернутая в голубой, струящийся по хрупким плечам шелк, а в ее заледенелой улыбке крылось обещание.
– Кто ты?
– Кто я, Регина Миллс? – разговор с отражением начинал смахивать на один из тех, что они вели с Арчи на сеансах психоанализа, – это тебе решать.
Регина Миллс решила, что в Сторибруке ей нужен хотя бы один союзник среди стольких врагов и соперников.

запись создана: 21.09.2014 в 22:12

---

Нил Гейман Пятнадцать раскрашенных карт из колоды вампира

5. Иерофант

Се тело мое, – сказал он две тысячи лет назад. – Се моя кровь.
Единственная религия на свете, давшая то, что и обещала: жизнь вечную для всех своих приверженцев. Некоторые из нас, живущих и посегодня, еще помнят его.
И некоторые из нас утверждают, что он был мессией, а некоторые просто считают его человеком, наделенным особыми талантами. Да какая вообще разница? Кем бы он там ни был, мир он изменил.

7. Колесница

Генная инженерия в самом лучшем виде: создали породу людей, что долетит до звезд. Им нужны были невозможно длинные сроки жизни, поскольку расстояния между звездами велики; места в кораблях мало, поэтому запасы пищи должны быть очень компактными; они должны уметь обрабатывать местные ресурсы и своим собственным потомством колонизовать миры, которые откроют.
Родной мир пожелал колонистам удачи и доброго пути. Все упоминания о собственном местоположении из бортовых компьютеров, однако, стерли – просто на всякий случай.

---

5 причин, почему в Америке жить лучше, чем в Сказочном лесу

Название: Вернуться
Бета: fanat84
Размер: драббл
Пейринг/Персонажи: Белоснежка, Эмма
Категория: джен
Жанр: фэнтези, АУ
Рейтинг: PG
Краткое содержание: 5 причин, почему в Америке жить лучше, чем в Сказочном лесу.

Эмма поднимает веки. На нее смотрят макушки деревьев и пылающее небо. Огонь опаляет сетчатку глаз, взрываясь в голове дикой болью. Свон жмурится, извиваясь на жесткой земле, чувствует на щеке растрескавшуюся корку грязи, теплое касание на запястье и пустоту в желудке.
– Эмма, очнись!
Ее трясет, или ее трясут.
– Где мы?
– В Зачарованном лесу, – чирикает над ухом Мэри Маргарет, и ее голос, точно гвоздь, крадется по стеклу.
Она помогает подняться, приговаривая, как чудно, что они живы и попали в сказку, что Эмме здесь обязательно понравится. Свон щурится и трясет головой, торопливо обшаривает карманы, уже зная, что аспирин остался в аптечке под задним сидением «Жука», все еще припаркованного возле дома Регины Миллс, растирает виски и плетется за Снежкой.
Они не скоро вернутся в Сторибрук.

Мэри Маргарет пытается убедить ее, что это место может рано или поздно стать им домом, даже когда их ловят и сажают под замок в компании с сумасшедшей ведьмой.
Эмма ненавидит тюрьмы, ненавидит собственную беспомощность, до крови пытаясь разорвать веревки на запястьях, но еще больше она ненавидит неуместные вопросы женщины в сиреневом платье, сделанном из тумана и насквозь пропитанном магией. О Генри, Регине и собственном прошлом, которое никак не дают забыть.
И все, что Эмме хочется, это оказаться в Сторибруке, подальше от пытливых темных глаз Коры Миллс.

Эмма бежит. Кусты цепляются, они не могут достать ее кожу, но оставляют свои метки на куртке. Легкие горят, земля дрожит под ногами. Она уклоняется от удара и стреляет в голову великана. Пустой «Глостер» щелкает, смеясь над незадачливым шерифом, а Эмма стоит, широко расставив ноги, и не верит в происходящее. Раньше она никогда не промахивалась, раньше у нее никогда не было проблем с патронами и крепким словцом, какими Свон припечатывала негодяев на улицах Сторибрука.
А сейчас у них только лук Мэри Маргарет и немного везения.

Но везению, как патронам, свойственно заканчиваться. Об этом размышляет Эмма, глядя на убегающий к небу побег – их единственный шанс вернуться к семье.
– Волшебный компас наверху, – говорит Крюк, и его маслянистые глаза блестят от невысказанного вызова. – Но прежде придется разобраться с великанами.
Несколько часов спустя спину ломит, руки болят, Эмма еле превозмогает головокружение и усталость. Облизав пересохшие губы, она возвращает улыбку пирату, и на его запястье защелкиваются браслеты. Копы делают это играючи. Только сейчас – никакого благородства и соблюдения прав личности. Свон берет у Крюка компас, потом, словно засомневавшись, проводит по лацкану его кожаного плаща, почти нежно, рука ныряет туда, где висит фляга пирата.
Ей нестерпимо хочется пить, нет, не так, выпить. Откупорив пробку, Эмма втягивает ноздрями терпкий запах рома, спирт, сладкий до противного, обжигает ей глотку, отчего живот заходится в судорогах. Выпрямившись, она ставит недопитую флягу под ноги пирату: дешевое пойло – дешевый человек, разворачивается и уходит.
Весь путь вниз по стеблю Эмма Свон мечтает о стаканчике виски со льдом.

– Регина.
Мэри Маргарет оборачивается, готовясь увидеть за своей спиной Злую Королеву, но так и не успевает испугаться.
– Это Регина во всем виновата, – говорит Эмма, и в ее глазах плескаются все тайны мирозданья.
Никто не спорит, и они идут дальше, каждая думая о своем.
Мэри Маргарет шаг за шагом углубляется в собственное прошлое, вспоминает воронку, куда они угодили, спасая Миллс от рейва, проклятие, наложенное Злой Королевой на жителей сказочной страны, тех, «благодаря» которым Регина стала «королевой», и тех, «вопреки» кому – «злой».
Эмма тоже размышляет о приемной матери Генри, и как скоро они снова встретятся. В голове выстраиваются лесенки диалогов от обличительной отповеди до примиряющих предложений. Эти воображаемые беседы Свон ведет с тех пор, как приехала в Сторибруке. Эмма еще не готова сказать, кто они друг для друга, но уже понимает, что для нее Регина еще одна причина вернуться домой.
И глядя вперед, на уверенно шагающую сквозь лес Мэри Маргарет, на ее розовую кофточку, перекинутый через плечо лук и по-эльфийски торчащие уши, Эмма думает, что – основная.

@темы: "OUaT", "фанфики"

---

Робин Гуд для OUaT

Вот такого Робина в Сказке я бы приняла)

@темы: "OUaT", "ОЗ"

---

Танго втроем

Название: Танго втроем
Фандом: OUaT
Бета: fanat84
Размер: мини, 3000 слов
Пейринг/Персонажи: Регина/Робин/Мэриан, Эмма
Категория: гет
Жанр: агнст, романтика
Рейтинг: R
Краткое содержание: она знала – кто-то должен уйти, чтобы не мешать, или можно еще продолжать это танго втроем…

Генри любил лебедей. До появления Эммы Регина часто гуляла с сыном по пирсу, прикармливая этих гордых и красивых птиц. Генри давно уже нет, а привычка сидеть дотемна на скамейке, глядя, как волны стирают друг друга, осталась. Так и ее жизнь: как бы настоящее ни хоронило мутное прошлое, пена все равно поднималась.

Повстречав Робина Гуда, она старалась разделить с ним то хорошее, что было в ее жизни, включая этот проржавевший, вечно простуженный причал с видом на залив.

Но рыболовный сезон шел к концу. Моряки сворачивали сети, сушили весла и зачехляли лодки до будущей весны. Пирс опустел. Только несколько отбившихся от стаи лебедей составляли ей компанию: единственные жители Сторибрука, которые никогда не предавали королеву и которым она была рада.

Ветер подхватил детский смех. Сын Робина, раскинув руки, летел по пирсу, изображая то ли маленький самолет, то ли альбатроса, а за ним, еле поспевая, бежала мать. Регина так и не удосужилась запомнить ее имя, пока не услышала сорвавшийся на крик голос Робина.

Мэриан.

И две короткие встречи, изменившие ее жизнь. Теперь Регина всматривалась в лицо соперницы, ища явные изъяны, и не находила. Перед ней стояла приятная кареглазая женщина средних лет. Когда-то она часто улыбалась, о чем свидетельствовали мимические морщинки, но давно забыла, как это делается.

Боясь, что мальчик споткнется и упадет, мать схватила его за толстовку, притянула к себе и, склонившись над ухом, что-то прошептала.
– Плохая тетя, плохая.

Регина качнула головой в ответ лукавому ветру, и на секунду ей показалось, что на лице Мэриан промелькнули боль, страх и презрение. Миссис Гуд сделала шаг к скамейке, тут же передумала, развернувшись на каблуках, и увела упирающегося мальчика с пирса. Последнее, что слышала Регина - это детский плач, который подхватил и исказил ветер.

Лучше бы Мэриан подошла и сказала все, что думает о Злой Королеве, чем это выстраданное безмолвие. Каждый день, с шести утра до поздней ночи, в саду, мэрии или в очереди на кассу, Регина, стараясь сохранить осанку, делала вид, что ничего не случилось, а горожане с радостью подыгрывали своей королеве. Случившегося уже не исправить.

Встав со скамейки, Регина на негнущихся ногах вернулась домой. Поворот ключа, тишина, встречающая ее на пороге, и двадцать девять ступенек наверх. Солнце уже погасло, как падают флаги оруженосцев перед решающей битвой, только сражаться ей приходилось со сном и бессмертной армией кошмаров.

Регина расстелила постель, разглаживая сморщенную ткань простыни. Рука скользнула по холодной постели, казалось, хранившей отпечаток их тел и кисловатый запах тестостерона. Вспомнила, как проваливалась в нее, словно в облака, под лежащим на ней Робином, и та впитывала тепло разгоряченных тел, тепло, разливавшееся в крови и сжимающее сердце. Разозлившись, она стянула простыню и, скомкав, бросила к двери. Вон из спальни. Но не смогла переступить через нее и, рухнув на кровать, зарыдала.

Мэриан прижалась к его груди. Пальцы поглаживали странную фланелевую ткань рубашки, ноздри втягивали непривычный запах пены для бритья, да и сам Робин стал для нее чужим. Для нее разлука длилась пару дней, для него – три года. И хуже всего было то, что спящий за стенкой Роланд не помнил свою мать, свою настоящую мать, и тянулся к чужой женщине.

Сегодня на пирсе…
Мэриан чувствовала себя лишней.

Она расстегнула пуговицу, потом другую, запуская руку под рубашку, перебирая редкие рыжеватые волоски на груди мужа. Неудержимое сердце стучало, разбивая на слоги полюбившееся имя, но, как бы Мэриан ни вслушивалась, уже не могла понять, о ком оно стучит.

– Ты меня любишь? – спросила она, и ее голос поник. – Ты меня все еще любишь?
– Всегда, – ответил Робин.
– Тогда покажи.

Мэриан не понимала основ этого мира: железных повозок, фарфоровых клозетов и мини-юбок, и все, что она могла предложить Робину в Сторибруке – это себя.

Задыхаясь в крепких мужских объятьях, Мэриан вернулась мыслями к встрече на пирсе, о которой умолчала в отместку мужу. Робин тоже молчал о своих отношениях с Региной. Она узнала о них из перешептываний сплетниц в кафе, поняла по жалостливым взглядам, которые бросали на нее горожане, и брезгливо-радостным, какими провожали бывшую королеву. Роланд, наоборот, не переставая, рассказывал о женщине из белого особняка, о завтраках с джемом и молоком, о шерстяном пуловере и книжках-раскрасках; с детской непосредственностью давясь словами так, что и не остановить. И волей-неволей ей приходилось вникать в слова сына и подозревать мужа.

Эмма и Белоснежка уверяли, что королева больше не злая, вполголоса, словно и сами мало верили в ее раскаяние. Робин тоже убеждал, пытался удержать от мести. Вот только за что ей мстить? За жестокость, с которой стражники чуть не расправились с Мэриан? Или за то, что Роланд не спит допоздна, требуя сказки от Королевы из какой-то волшебной книги?

Пленение, пытки и сорванную по вине шерифа казнь Мэриан хотя бы понимала. У них не было выбора, ни у кого из них. Они жили на границе двух раздираемых гражданской войной государств, в Шервудском лесу. В одном из них молодой принц поднял меч на короля Георга, в другом – Королева объявила падчерицу преступницей и открыла на нее охоту.

Лес рубят – щепки летят.

И, сколько бы Мэриан ни скрывалась в Шервудском лесу, помогая потерявшим кров и надежду, кольцо войны сжималось, пока не превратилось в ошейник на ее шее.

Винила ли она Злую Королеву за произошедшее? Больше себя. В конце концов, Мэриан сама выбрала эту судьбу. А жестокость в крови у господ, поэтому их кровь и называют «голубой», а не красной.

Не стоило резать вены, чтобы убедиться: Мэриан - дочь своего отца. Сэр Эдвард, некогда шериф Ноттингемский, даже сейчас, отлученный от власти, обладал тяжелой рукой и испепеляющим взглядом, сурово карая изменников во имя короны. Робин из Локсли давно бы уже висел на суке со сломанной шеей за неистовую и страстную любовь к его дочке, не обладай Гуд, помимо достоинства, еще и благородным происхождением.

Только благородство как золотой дублон: одним улыбается аверсом, другим – реверсом, а удача лежит на ребре. Они думали, что поступают благородно. Но когда новобрачные убежали в лес от гнева отца, не принявшего их перехода на сторону мятежников, когда Мэриан беременной мучилась, чуть не потеряв ребенка в стуже и грязи черного леса, который лишь на пути королевского тракта выглядел сказочно-прекрасным, когда родила Роланда в грязной лачуге с верой в правое дело – это ли не жестокость и от кого она исходила?

– Тебе следовало подумать о сыне прежде, чем помогать Белоснежке, – сказала Злая Королева. Она сидела на гнедом жеребце и смотрела сверху вниз, взглядом пригвождая беглянку к земле.

Мэриан дернулась от воспоминаний и кончила. Робин был тороплив с демонстрацией своих чувств. В маленькой каморке под крышей дешевого мотеля с облупившимся потолком, скрипучей кроватью и картонными стенами ей хотелось домой.

Робин молчал про Регину, будто сами слова могли причинить боль.
Робин не объяснился с Региной, словно боялся потерять при встрече голову, тянул с разговором, как тянут теплое выдохшееся пиво из горла, ждал, пока чувства тоже выдохнутся.
Робин горбился под грузом неразрешенных проблем и гордился своей стойкостью.

Мэриан не выдержала первой. Она знала: чтобы удержать, надо отпустить:
– Я тебя не виню. Королева хороша, даже сейчас.
– Что значит даже?
Мэриан горько рассмеялась
– Все будет хорошо, – пообещал Робин, беря ее руки в свои, только для кого, так и не уточнил.

Робин всегда выполнял свои обещания, потому не замедлил явиться в дом на Миффлин Стрит 108, долго и упорно звонил, заглядывая в незавешенные окна. А когда его все-таки впустили, прежде речистый и харизматичный разбойник утратил перед Региной все свое красноречие и держался, как отлученный от груди ребенок-переросток.

Последний раз он здесь был под присмотром шерифа Свон, забирая свои вещи. Ее пристальные серые глаза смотрели на Робина, как на какого-то вора. И это показное недоверие взбесило Гуда. Он благодарил Эмму за спасение Мэриан и ненавидел, не разбирая истоков бурлящих в нем чувств. Ненавидел за то, что эта женщина постоянно с ним соперничала и, благодаря своим сверхспособностям, часто оказывалась на высоте, за то, с какой легкостью Эмма меняла чужие жизни, и за то, что Регина ей многое позволяла.

Закипевшего в нем гнева хватило бы на то, чтобы зажечь стрелу. Как в прошлом, когда на него охотился шериф Ноттингемский и чуть не разрушил их счастье с Мэриан. Может, они и разошлись бы с Региной полюбовно, не мешай вездесущая Эмма Свон.

– А как же пыльца фей? Ты сказала, она привела вас в таверну и указала на татуировку? – вырвалось у него. – Значит, все это напрасно?

Зеленая фея – Тинкербелль, не зря же ей дали такое имя. В алкогольном бреду чего только не привидится.

– У злодеев не бывает счастливого конца, – сказала Регина.
– Но я не злодей.

Робин говорил прерывисто, глотая слова, пытался оправдать себя и свои поступки. И королева сломалась. Они не заметили, как сблизились, и теперь стояли почти вплотную. Регина коснулась его небритой щеки, провела по квадратному подбородку, заметив след от помады, и поцеловала, покрывая отпечаток чужих губ своими. Мэриан стоило быть более чистоплотной, лучше ухаживать за мужем и не перебарщивать с косметикой. Целовала, чувствуя на губах вкус чужой помады.
Робин обхватил ее талию, играясь с тонким пояском на платье, его пятерня пауком зарылась в отросших волосах, разрушив прическу и чинное благородство королевы. Они кружили по комнате, пока не врезались в стену. Одна рукой Регина обвила шею Робина, другой потянулась к ширинке. Для любви не нужно прелюдий.

Визит затянулся. Встречи зачастились. Иногда Регине казалось, что они с Мэриан участницы Уимблдона, спаррингующиеся по разные стороны сетки: от песка на корте тянуло жаром, короткие белые юбки развевались от интенсивных движений, сердце готово выпрыгнуть из груди, но глаза под большим козырьком кепки сосредоточены на сопернице. Удар, отскок, сет. Кто же выиграет в королевском турнире?

Регина устала от этой игры, вранья и неопределенности. Она так устала быть злой королевой, что не заметила, как стала любовницей. Падшая женщина продолжала свое падение. И если бы не Спаситель, кто знает, как долго продолжалось бы это танго втроем.

Однажды шериф Свон застукала их в постели, буквально. Трели звонка разгоряченная парочка не слышала. Почувствовав неладное, Эмма забарабанила в дверь. Робину ничего не оставалось, как схватить вещи и вылезти из окна, скатиться по крыше гаража и скрываться дворами. Акробатический номер вышел у Гуда не столь удачно, как у его предшественника, но за плечами Грэма были долгие годы и ночи практики.

Последние недели потрепали Робина. Он разрывался между двумя любимыми женщинами, не желая причинять боль обеим и иметь дело с последствиями своего выбора. Разбойник давно уже оказался вне закона и морали, и если раньше грабил и убивал ради справедливости, то чем оправдать нарушение таких заповедей, как «не спать с чужой женой», «не красть чужого сердца», не знал. Он и про заповеди-то не знал и быстро засыпал, прижавшись небритой щекой к женской груди.

Вот и сейчас Робина клонило в сон. Поднявшись в свой номер, он привычно улыбнулся Мэриан, и та вернула улыбку, не спрашивая, где он оставил носки.

Накинув наспех халат, Регина спустилась и открыла шерифу. Все еще взволнованная, Эмма споткнулась о молчание Миллс, досадливо потирала отбитые костяшки пальцев и что-то говорила о Генри. Регина не слушала, стояла, глядя в окно, словно выискивала в уличной темноте силуэт Робина. Знала ли она, что когда-нибудь станет разлучницей? Впрочем, эти терзания не тяготили Злую Королеву. Раньше она бы не страдала в пустом доме, не жалела обидчиков и, не задумываясь, расправилась с каждым, кто посмел встать между ней и Робином.

Бессердечной она полюбила Гуда, а, когда сердце вернули, чувства накрыли ее как цунами: ярость, беспомощность, страх и сожаление, а главное – отчаяние, с каким смотрела королева на воскресшую женщину.

Между постелью и порогом она пыталась разговорить Робина, ей не хватало Роланда, его неподдельной улыбки и любопытства. А Гуд стискивал зубы, отворачиваясь к стене, или тянулся, чтобы поцеловать.

Казалось, Регина навечно застряла в этой петле. И если для других проклятие давно пало, то Миллс застряла в нем, переживая одни и те же события раз за разом, только имена менялись.

Долгое время они с Эммой делили сына, а теперь, когда старые обиды забылись под грузом новых, когда она встретила предначертанную судьбой половинку, и Роланд, которому не хватало материнского тепла, потянулся к ней… Мэриан вернулась и снова отобрала у нее ребенка. И не только его – почву под ногами. И если мальчик лишь приспосабливался к обстоятельствам и воле родителей, то от разбойника она ждала большей решительности. Какой бы выбор Робин ни сделал, Королева бы приняла его с достоинством.

Зеленая фея сказала, что их судьбы переплелись, только ее чертова пыльца не показала, что нитей не две, а четыре. Они уже никуда без Роланда с Мэриан.

– Если есть Бог, играет ли он на гитаре?

Регина не заметила, что произнесла это вслух. Ей представился поджарый мужчина в венке из цветов и с гавайской гитарой в руках.
«Гавайи - хорошее место», – подумала она, зарываясь лицом в плечо Свон.

В воскресенье семья Гудов как обычно завтракала в кафе «У бабушки». Да и где им завтракать, раз уж они снимали номер у вдовы Лукас. С праздничного ужина, ознаменовавшегося возвращением Эммы и Крюка из прошлого, Регина ни разу не посещала кафе. Дверь скрипнула, как и сердце бывшей королевы. Она села в углу за вешалкой и ждала. Никто не спешил обслужить Миллс, да и та не испытывала голода.

Когда Мэриан резко встала из-за столика и, тряхнув волосами, вышла на улицу, Регина подсела к Гуду. Из-за дюжины любопытных глаз разговор не ладился, оба хотели как можно быстрее свернуть беседу. Робин рвал промокшую салфетку, боясь то ли возвращения супруги, то ли гнева Злой Королевы, а, может, всего сразу. Регина, еле сдерживая наворачивающиеся слезы, вылетела из кафе и столкнулась с Мэриан.

Миссис Гуд стояла, наблюдая за ними через стеклянный переплет двери.
– Я все знаю, – сказала она.

– Мы расстались, - выпалила Регина. – Я уезжаю из города.

Мэриан взяла ее за руку, останавливая. Рука была теплой, словно все это время ее держали в кармане пальто сжатой в кулак.
– Не стоит. Я порвала с Робином.

Регина замотала головой, не веря.

– Думаешь, я не справлюсь одна. Жалеешь? Конечно, слабая холеная дурочка из замка, прячущаяся за спину отважного разбойника! Много же ты знаешь, Королева, – в ее словах не было издевки, скорее накопившаяся усталость, да и слов накопилось на целое море. – Только пока Робин с друзьями прятался в Шервудском лесу, играя в героев, я заботилась о крестьянах, женщинах, детях, плела интриги между шерифом Ноттингемским и его подручным Гизборном. Это я под маской Ночного дозорного выходила на тракт и сражалась с черными рыцарями. И это я скрывала Белоснежку все это время.

– Что ж ты попалась-то?

Словно получив оплеуху, Мэриан сжалась и одними губами прошептала «может, хотела». Но это, конечно, Регине послышалось, она помнила замаранное в грязи личико и страх Ночного дозорного.

Наблюдавшие за ними, Руби и Гренни Лукас переглянулись. Бабушка все еще сжимала рычаг арбалета под столом, а ее внучка - красную шаль, готовая скинуть ее в любой момент и превратиться в волка. Вдруг Злая Королева набросится на соперницу и разгромит их кафе, да что там, она и Сторибрук разгромить может.

Робин заказал еще пива. Ему–то повезло, Гуд никогда не видел Злую Королеву в гневе. Для него Регина всегда оставалась пылкой и очаровательной женщиной, которую хотелось завоевать. А сейчас эта женщина открылась и Мэриан, сбросила маску напускного равнодушия и коварства, как листву по осени, представ в наготе своих чувств.

– Так вот что, мне не нужны твои подачки, – помедлив, сказала Мэриан. – Возвращайся в кафе и скажи, что любишь его.

Регина покачала головой, и две слезинки упали им под ноги:
– Я делаю это не ради вас, а для себя.

– Тогда останься. Ради Роланда.

Регина отпрянула, споткнулась о порог и упала бы навзничь, если бы Мэриан вовремя не прижала Миллс к себе. Ее объятья были не такими крепкими, какие доставались королеве от разбойника, но нежными. Регина перестала чувствовать, что ее сдавливают обстоятельства.

– Он нуждается в тебе, – продолжила Мэриан, – а я не знаю, что делать с четырехлетним сыном, который даже не помнит, кто я, пытаюсь, но, видно, плохая из меня мать.

– Скорее молодая.

Она многое сделала ради Генри. Теперь у него другая семья, и, как бы Регина ни старалась, она не сумела стать ее частью, да уже и не станет, для этого нужна взаимность, а сближаться с вдовой Леопольда никто не хотел. Сможет ли она остаться ради Роланда?

– Он любит лебедей.

Мэриан взяла под руку бывшую соперницу, уводя от кафе и назойливых взглядов:
– Я заметила, там, на причале…

На следующий день Робин съехал из гостиницы к Регине. Но королева больше не спешила приютить разбойника у себя в доме, где он почти стал хозяином, в доме, где от их вздохов потели зеркала, в доме, который уже считал своим. Женское гостеприимство, как и терпение, иссякли.

Гуду ничего не оставалось, как собрать старую разбойничью шайку и отправиться в лес. Его отряд поредел, многие нашли свое место и любовь в Сторибруке и не желали возвращаться к кочевому образу жизни: спать на холодной земле под открытым небом и питаться падалью. Глядя на них, Робин вспоминал слова Мэриан: «Мужчины уходят в лес от своих проблем. Охота лишь способ бегства от более страшного зверя – себя». Только окрестности Сторибрука не Шервудский лес, да и зимы в Мэне куда холоднее.

Когда Робин вернулся в гостиницу, от него больше не пахло пеной для бритья. От Гуда несло лесной свежестью и веяло холодом.

С покрасневшими от недосыпа глазами Мэриан рассказывала о ночном визите подруге. Они сидели в том же кафе, грея руки над чашкой кофе. Тогда их тонкие пальцы переплелись, как судьбы, о которых, несмотря ни на что, продолжала твердить зеленая фея – Тинкербелль, и Регина предложила им с Роландом переехать к ней.

Дом мэра разительно отличался от комнатушки в гостинице с отслаивающимися обоями и скрипящей кроватью. Много света, множество комнат, в которых легко потеряться под испытывающим взглядом хозяйки. Мэриан так хотелось оказаться у себя в Ноттингеме и спрятать, как в детстве, голову под одеялом от дождя и звуков битвы под стенами замка. А Сторибрук был для нее полем несмолкающей битвы.

Спальня Королевы оказалась именно такой, теплой и уютной. К тому же Мэриан и в голову бы не пришло сбегать из нее через окно, спускаться по водосточной трубе и скрываться дворами: благородные леди остаются благородными даже нагими, но главное - они остаются, потому что знают, чего хотят.

Когда две женщины делят мужчину, рано или поздно они поймут, что он не тот, за кого стоит бороться, а если эта мысль придет им в голову одновременно, выбор может оказаться весьма специфическим.

Лебеди хлопали крыльями, поднимая брызги, в брачном танце, стараясь подняться как можно выше над поверхностью воды. Они не замечали ни счастливого мальчика, снующего по причалу с краюшкой хлеба и пытающегося накормить птиц, ни двух женщин, сидящих на скамейке безмолвно под плеск неунывающих волн, а те не замечали их. В Сторибрук пришла весна.

@темы: "OUaT", "фики"

---

Защитник

Название: Защитник
Автор: Dzury
Бета: fanat84
Размер: мини, 1650 слов
Пейринг/Персонажи: Регина, Эмма
Категория: джен
Жанр: городское фэнтези, ужасы
Рейтинг: РG-13
Краткое содержание: Румпельштильцхен не вызвал пожирателя душ, он нашел другой способ отомстить Злой Королеве

Сторибрук дремал. Двадцать восемь лет, свернувшись в позе эмбриона, между сном о Зачарованном лесе и серыми буднями маленького городка, где «провинциальный» и «провинившийся» имеют общие корни.
Шериф Свон зевнула, сделала глоток кофе из пластикового стаканчика и посмотрела на грузчиков. Почему-то все важные дела выпадали на утро.

Поскольку судебных маршалов в Сторибруке отродясь не видели, обязанность исполнять слепые вердикты Фемиды легла на ее плечи, как и охрана общественного порядка. А о каком порядке может идти речь, если ни свет ни заря звонишь в дом бывшего мэра, чтобы описать имущество? А если она еще и Злая Королева?

Эмма обвела улицу хмурым взглядом. Ей повезло, что дом Миллс находился на пригорке вдали от соседей – она как знала, что когда-нибудь станет объектом преследования сталкеров или кого похуже. Еще одного наплыва толпы шериф Свон бы не вынесла. Но пара любопытных мальчишек уже залезла на газон и вглядывалась в непроницаемые окна. Эмма гаркнула на них, и детвора с криками бросилась вниз по Миффлин Стрит, разнося смех и придуманные по пути небылицы.

От толпы разгневанных горожан Злую Королеву спас Генри. Шериф Свон с фамильным упорством повторяла это, словно жалела о своем вмешательстве.

Проклятие пало, и образцовые граждане Сторибрука, осознав свою идентичность со сказочными персонажами, хлынули к дому мэра.
Эмма не боялась, входя в плотный лиловый туман, окутавший город, ее колени не подгибались в сражении с драконом, даже черные глаза Злой Королевы не страшили Спасителя. Но когда она протиснулась сквозь плотные ряды разгневанных обывателей, то испугалась по-настоящему и, глядя с крыльца на это сборище, вдруг поняла, что не только Регина скрывала свою личину. Сторибрук – город лицедеев. И шериф совсем не знает людей с пеной у рта, требующих линчевать женщину за ее спиной.

И тогда Эмма выстрелила. В воздух. Толпа дрогнула и еще сильнее сплотилась.

Шериф Свон не славилась красноречием. Да и как объяснить, если самой непонятно. Она следовала обещанию, данному непоследовательному маленькому мальчику, который раньше с наркоманской одержимостью пытался разрушить жизнь приемной матери, а теперь просил сохранить ее ради одной ему известной забавы. Вот только Эмме не было никакого дела до сказочных преступлений Регины, достаточно сторибруковских, и единственное, что держало шерифа на плаву в мире абсурда – это закон.
Медленно, как очнувшиеся лунатики, люди возвращались к своим делам, надевая привычные маски доктора Вейла, Эшли Бойд или сестры Астрид. Только гномы остались караулить перед домом Злой Королевы.

– Регина Миллс, мне придется взять вас под стражу, – со зверской серьезностью сказала Эмма, словно предлагала руку и сердце, но взамен кольца достала браслеты.
– Дайте угадаю: для моего же блага?
– И безопасности остальных.
– Шериф Свон – всегда на страже Сторибрука, – закатила глаза Регина. – Что, прямо, на пороге арестовывать будете?

Эмма пожала плечами и засунула большие пальцы рук под ремень. Ей не нравилась эта идея, но других никто не предложил. Особенно не нравились ненавистные взгляды, которые бы женщины кидали друг на друга через тюремную решетку.
Пройдя в дом, Эмма присела на кушетку, давая Регине время собраться и привести себя в порядок. Кто знал, что может потребоваться той в тюрьме и чем обернется ее заключение?

– Значит, сломлено? – спросила Эмма.
– Я бы на вашем месте не обольщалась. Проклятие предназначалось для того, чтобы дать мне счастливый конец.
– А как же Генри?
– А что Генри? Счастье, шериф, это когда тебя понимают.
– Ну, он и понял первый про Проклятие, – сказала Свон и тут же прикусила язык.
– Смышленый мальчик.

Проклятие пало, но пало оно как-то неправильно: магия не вернулась к Злой Королеве, а ее подданные – в Зачарованный лес. Противники разошлись вничью. Но Белоснежка с Прекрасным Принцем не хотели с этим мириться. Совещания сменялись совещаниями. И Эмма, скрипя зубами, признала, что просидела в душном зале городского совета больше, чем за все время правления Миллс.

На первом городском собрании слово взяла мать-настоятельница – чопорная женщина средних лет, за набожным фасадом которой скрывалось коварство бывшей проститутки, и предложила убить Спасителя.
Эмма чуть не охрипла, требуя порядка. Мэри Маргарет скользнула в обморок, но падать было некуда, да и грязно. Ворчун забрался на стул, чтобы его наконец-то заметили.

– В этом что-то есть, сестра, – сказал гном. – Накладывая проклятье, ведьма использовала любящее сердце. И нам придется заплатить эту цену. А что ценнее, чем дитя истинной любви?

– Спасибо, Лерой, – прервала его Эмма, – но сомнительно, что я для тебя дороже бутылки «Джека Дениэлса». Предлагаешь и ее прикончить?

– Кажется, уже.
Регина подарила ей сказочную улыбку. Она сидела на отведенной ей как подсудимой скамье, облаченная во все черное, и своей манерой держаться напоминала знойную сицилийскую женщину.

– Тогда мы должны убить Злую Королеву! – предложила мать-настоятельница, вызвав чуть ли не бурю оваций.

– Не поможет, дорогая, – сказала Регина из своего угла.

Проклятье создал Румпельштильцхен, и только он знал, как разыграть его с пользой, но делиться знаниями старый чертяка не спешил. Дэвид и Мэри Маргарет, посетившие его лавку, не преуспели в уговорах, разве что приобрели кучу ненужного хлама и чувство, что их обдурили.

Эмма окинула взглядом зал, куда набилось не меньше сотни встревоженных граждан, но мистера Голда среди них не нашла: то ли ждет отдельного приглашения, то ли не может оторваться от своей новообретенной подружки.

Шериф ударила по столу рукояткой пистолета, призывая к тишине:
– Есть еще идеи?
Мать-настоятельница по традиции вскинула вверх руку.
– Если вы опять предложите кого-то убить, – сказала Эмма, – клянусь, я повешу на вас дело о пропаже Кэтрин Нолан и Сидни Гласса.

В глубине души шериф радовалась: они так и не пришли к согласию, что делать в этой ситуации, а умирать, как и эмигрировать в Зачарованный лес, ей не хотелось.

Со временем тюремное заключение Регины заменили на домашний арест, а потом, когда стало известно, что покинуть Сторибрук никто не в силах, и вовсе ограничились подпиской о невыезде.

Фигура Миллс истончилась, словно полуденная тень, и ее редко видели в городе
– Мисс Свон, куда вы смотрите?
– Под ноги.
Эмма извинилась и отвела взгляд. Чулок на ноге Миллс побежал – первый признак, что с королевой что-то неладно.

Подошла их очередь на кассе. Сторибрук не славился обилием магазинов и бакалейных лавок, еще меньше соглашались обслуживать Злую Королеву, а та чувствовала себя некомфортно, запертая в тесном пространстве с ненавидящими ее людьми.

– Извините, у вас есть другая карточка?
– Не проходит? – спросила Регина.
– Заблокирована.
Поджав губы, Миллс достала кошелек и отсчитала несколько купюр.
– Спасибо за покупку и хорошего дня!

Вежливость – закон маркетинга, и ее никто не отменял. Эмма улыбнулась кассирше, и о чудо – платеж прошел. Не хватало только ко всем проблемам, обрушившимся на шерифа, еще и разорения местного банка.

Закон – бич современного мира, а законы экономики – его проклятие.
Регина Миллс убедилась в этом на собственной шкуре. Безработная мать-одиночка, потерявшая доверие кредиторов; какими бы ни были ее накопления, они таяли на глазах. Нет, горожане не сожгли ведьму и даже не оставили ее гнить в тюрьме, просто отгородились, как от прокаженной.

Мо Френч больше не ухаживал за ее садом, а Ник Тиллман отказался ремонтировать автомобиль, и теперь Мерседес ржавым мастодонтом прогресса перегородил въезд в гараж. Фьючерсы и акции, в которые она по советам Голда вкладывала деньги, вмиг прогорели, а ростовщик не спешил компенсировать риски, напротив, вспомнил о старых долгах, желая урвать хоть что-то прежде, чем бывшего мэра объявят банкротом.

Эмма сунула в задний карман джинсов измятый файл с документами. Через неделю заседание суда об опеке над Генри. А пока дом Миллс вместе со всем имуществом пустят с молотка. Негоже Регине возвращаться к занятию своих предков. Спаситель не Дон Кихот, чтобы воевать с ветряными мельницами.

– Я Вам больше не нужна?

Только сейчас Эмма заметила, как промерзла стоящая у открытой двери женщина. Мотнув головой – формальности были соблюдены - шериф Свон последовала за хозяйкой внутрь.

– Могли и разуться, – заметила Регина.

Эмма представила, как ступает по выхолощенному полу в махровых носочках, указывая рабочим по списку, что выносить. И почему они встречаются с Региной в самые неподходящие моменты? Она хотела возразить, что разуваться не по уставу, и это уже не дом Миллс, чтобы устанавливать порядки, могла, но просто стояла и смотрела, как пустеет комната.

Регина подошла к секретеру и, наполнив стакан до краев, облизала губы:
– Будете?

Эмма отказалась, понимая, что хрусталь тоже придется конфисковать.

Грузчики сняли висевшее над камином три десятилетия зеркало. Глядя в него, Регина всегда думала, что ее голову по-прежнему венчает корона. Они и камин пытались демонтировать, но тот не поддавался, грозя развалиться на кучу кирпичей.
– То самое?

Регина обернулась, и ее волосы расплескались по плечам:
– Если Вы о каком-то конкретно зеркале, то оно в Сторибруке обрело руки, ноги и язык без костей.

– Гласс, – догадалась Эмма. – Что с ним стало?

– Разбился.

Свон задумалась, есть ли в доме еще вещи, которые когда-то любили, смеялись и ходили. Например, этот торшер, теплым светом играющий на щеках королевы, или каменный гном в саду, злорадно наблюдавший, как Эмма пилит яблоню?

– Шутка, дорогая.

Допив сидр, Регина перегнулась через подлокотник так, что взгляд шерифа скользнул по ее блузке, и поставила стакан на журнальный столик.

Эмма повертела его в руках, уж не ударил ли алкоголь в голову Злой Королевы? От стекла исходил легкий аромат чужой помады. «Господи, я становлюсь фетишистской», – подумала она и перевела взгляд на Регину. Та сидела на диване с отрешенным видом – бери и выноси вместе с мебелью. И от мнимого спокойствия на ее лице сердце шерифа замирало. Что еще выкинет эта отчаявшаяся женщина?

Ее больше не преследовали фурии, и никто не пускал дементоров по следу, чтобы растерзать красивое белое тело. То, что выпало на долю Злой Королевы, оказалось куда реалистичней и страшнее сказочных чудовищ.

Всю жизнь бедность шла по пятам Эммы, а сейчас вцепилась в глотку бывшего мэра. Свон бы радоваться, как радовались остальные, видя унижение женщины, повинной в их несчастьях, если б не Генри и данное ему обещание защитить Регину.

Эмма спрашивала себя, где будет жить и чем заниматься мать ее ребенка дальше, и как это скажется на их сыне. Сможет ли она протянуть руку помощи недавней врагине, а главное, хватит ли гордости у Регины, чтобы отказаться? Свон не умела заботиться о людях, даже о себе.

Она застегнула курточку, кутаясь от проникшего в дом холода.
– Регина, ты не должна… я думаю, Генри хотел бы…

– Мисс Свон, если Вам что-то еще надо, свяжитесь с моим адвокатом.

Эмма посмотрела на пыльные и сбитые носки своих сапог, в груди кольнула ревность. Что ж, глупо было полагать, что она единственный защитник Злой Королевы.
– И кто он?

– Барон Мюнхгаузен.
Растянув губы в улыбку, Регина захлопнула дверь. Один козырь из битой колоды она еще могла себе позволить.

@темы: "OUaT", "фики"

---

Выход в белом

Название: Выход в белом
Автор: Dzury
Размер: миди, 6600 слов
Пейринг/Персонажи: Регина, Эмма
Категория: джен, пре-фем
Жанр: городское фэнтези
Рейтинг: РG-13
Примечание: таймлайн 1х22, кроссовер с мирами Л. Кэрролла
Краткое содержание: Я не знаю, чем она была. Никто из нас не знает. Родившись, она убила свою мать, но и это недостаточное объяснение (с)

1

Лицо горело от слез. Они все еще катились по щекам крупными глицериновыми каплями. Ногти царапали белую эмаль раковины, желая причинить ущерб больший, чем нанесли ей самой.
Кто-то открыл дверь. Женщина вскинула голову, ожидая нападения. Комок застрял в горле, там, где совсем недавно побывала чужая рука. Воспоминания вспышками боли прошили тело насквозь: бедро вспыхивает, врезавшись в стеллаж, медицинские пробирки и пузырьки летят на пол, стекло хрустит под каблуками, а на запястье вызревают черничные синяки. Но ее Немезида лишь сложила руки на груди.
– Одну минуту, шериф.
Регина посмотрела в зеркало, поправляя макияж и прическу. Меньше всего ей хотелось, чтобы Эмма Свон снова потеряла терпение. Кто знает, сколько еще осталось времени.
Сквозь стены до них доносились мерный гул аппаратов и сердцебиение маленького мальчика, сбивающееся до телеграфного писка: точка–тире–точка.

– Мой сын, Генри…
– Болен из-за тебя, – закончила Эмма. – Яблочный пирог – он съел его.
– Что? Он предназначался тебе!
Бессильная злоба смешалась с горьковатым ароматом духов. Кажется, трюк сработал, и хватка ослабла, как и сама Эмма, чувствуя вину за то, что не стала жертвой коварства Злой Королевы. Люди так наивны.

Дождь почти смыл серый фасад больницы за их спинами. Шериф Свон распахнула перед ней дверцу машины, точно конвоируя в участок очередного преступника и, молча, завела мотор. Главные слова уже были сказаны.

– Это правда? – глаза Эммы молили об обратном.
– О чем ты?
– Это правда, да! Все это?
– Да.
Эмма отшатнулась, давая ей желанную свободу, но вместе с ней ушло и тепло:
– Я хотела уехать из города. Почему ты не могла успокоиться?
«Потому что не умею читать чужие мысли, потому что Сторибрук не отпустит тебя никогда, потому что ты ничего не знаешь о своих истинных желаниях», – мысленно перебирала она варианты, в сухом остатке выплюнув:
– Потому что пока ты жива, Генри никогда не будет моим.

Ветер развевал соломенные пряди, единственное яркое пятно на фоне серых однообразных улиц. Последние краски лета. И Злая Королева не собиралась утратить их навсегда. Усыпить Эмму Свон, заточив в хрустальную темницу и время от времени наблюдать болезненную бледность щек, наслаждаясь собственной властью, но никак не прогонять или убивать. Смерть – это так печально.

– Он ничьим не будет, если ты это не исправишь, – прошептал шериф-очевидность, надо бы смеяться, но Регина плачет. – Разбуди его!
– Я не могу.
– Разве у тебя нет волшебства?
– Это было последнее.

Прикусив костяшки пальцев, Регина украдкой смотрела на Эмму. Женщина вцепилась в руль. Расчесанные на пробор волосы обрамляли покрасневшее лицо с ярко выраженными лобными долями, которые распухли настолько, что готовы взорваться от притока мыслей. Ей нравилась рациональная мисс Свон, сильная, не верящая в волшебство – только в себя. А теперь она терялась на незнакомых тропах реальности, нуждаясь в поводыре. И Злая Королева сомневалась, что Эмма когда-нибудь снова обретет самостоятельность. Магия подкосило шерифа.
– Что?
Регина покачала головой и уставилась в зеркало бокового вида. Из каждого отражения на нее смотрели глаза матери.

***

Она не хотела за Леопольда. Одна мысль о браке заставляла сворачиваться кровь ртутью. Но что могла молодая девушка, кроме как уповать на чудо?
Регина стояла в ослепительно белом платье в пол. Грудь тяготило колье, уши – серьги, словно девицу на выданье признали недостаточно хорошенькой и пытались набить цену, завернув субтильное тельце в парчу и драгоценности. Но какие бы позы она не занимала перед зеркалом – все равно смотрелась дешевкой.
Темный обещал избавить ее от Коры, будто на земле есть что-то способное освободить от кровных уз или памяти. Большое в человеческий рост. От зеркала веяло холодом. Солнечный зайчик полоснул по его поверхности, превращая в огромную гильотину. Регина отпрянула:

– Что это?
– Портал – переход между мирами. Дверь в один неприятный мирок, для меня бесполезный, но для твоих целей идеальный, – промурчал Румпельштильцхен. – Все, что нужно – это чуть-чуть подтолкнуть ее. Вопрос в том, хватит ли у тебя духу.

Регина все еще металась от окна к зеркалу в поисках этой решимости; решимости не просто порвать нить, связывающую кукловода с куклой, не столько ожить после лет растоптанных ожиданий, сколько вынести приговор Зазеркалью, отправив туда Кору. Ни один мир не заслуживал Коры.
И когда мать появилась, Регина растерялась и сделала то, что может прийти в голову только самой отчаявшейся душе. Вместо того, чтобы ее толкнуть, сама, затаив дыхание, шагнула в зеркало.

Стекло взорвалось изнутри мириадом осколков, пронзая тело насквозь. Регина закричала. В легкие ворвался запах пряного лета. И распахнула глаза. Волшебное зеркало растаяло вместе с замком - лишь бескрайние заросли живой изгороди да небо изменчивое и чужое. И чем больше она вглядывалась в свернувшийся болотным ужом на солнцепеке лабиринт, тем сильнее в висках стучала тревога.
Отряхнувшись, Регина подобрала подол подвенечного платья. Гравий шелестел под ногами. И в этом шепоте все отчетливей слышались неуместные ранее вопросы: куда она попала и что ждет впереди?

Ответы вспыхивали в глазах упавшими звездами слез, а в голове проносилась вся ее короткая жизнь: первая любовь, встреча с Белоснежкой, предательство и вынужденный брак, от которого бежала сквозь волшебное зеркало. В неизвестность. Без денег, теплой одежды и верного Росинанта, а воображение щедро рисовало, что может случиться с бедной девушкой в чужой стране без защиты и покровительства.

– Глупая, – послышался за спиной глухой голос матери.
По спине пробежал холодок. Регина обернулась.

Небо засерело. Схлынули краски дня, точно с девичьих щек румянец. Ветви зашелестели, выгибаясь в неестественно длинные плети, льнущие к ногам щупальцами древних чудовищ, жаждущие не просто пленить, как тогда в лесу, а разорвать. Кривые отростки цепляли рюши платья. Ткань трещала и рвалась.
Растянувшись на мокрой траве, Регина исподлобья смотрела на пепельную стену замка и дозорных, чей мертвый взгляд прибивал к земле. Еще чуть–чуть и она сама превратиться в такого же каменного истукана.

Регина нагнулась, подхватив подол подвенечного платья и потянула на себя, распарывая по бокам. Материя сопротивлялась. Как долго бы она противилась изголодавшимся по ласке рукам короля? С порочным наслаждением невеста уничтожала труд дюжины портних завистливых глупых, и таких же несчастных, как она сама, потому что в мире, где судьба и предрассудки ведут тебя по жизни, выбора не существует.

При ближайшем рассмотрении стена оказалась наслоениями вулканического туфа, невесомыми, словно пена и твердыми как гранит. Не стоило даже пытаться разрушить ее или вскарабкаться, только бежать вдоль, бежать пока воздух не выжег легкие изнутри.

Ворота. Не раздумывая, Регина распахнула их, привалилась спиной к решетке и повернула забытый кем-то ключ. Послышался лай беспомощный и бесноватый одновременно. Ростки, что уже оплели металлические прутья и пытались вскрыть замок, замерли и укрылись в зеленом лабиринте.
Оглядываясь на каждом шагу, Регина шла на звук льющейся воды. Вода утешала. Прозрачная, она плескалась о бортики прямоугольного бассейна, настолько большого, что в нем могли схоронить великана.

Снова этот рык.

Зверь чуть больше борзой, но меньше волка разинул пасть. Над холкой извивались отростки-паразиты. Животное смотрело прямо на жертву и не видело, жадно втягивая носом влажный воздух. Кто оставил его сторожить замковые ворота? Как долго он рыщет по округе в поисках трапезы?
Захотелось уменьшиться или стать невидимой. Глаза метались от фонтана, облепленного вороньем до погнутых прутьев клетки. Почувствовав аудиторию, павлин повернул маленькую головку. Вспыхнули крапинки на хвосте и такие же красные глазами. Настоящий альбинос. И тут птичка запела.
Пес бросился в воду, заскулил и отпрянул, подгибая лапу. Птицы, чистившие перья у фонтана, вспорхнули, обдав ее брызгами. Регина выставила вперед руки, спасая лицо. Подвенечное платье приобрело вид потерянной невинности.

На каменной чаше что-то лежало. Стрелы. Они переливались ртутью, не желая смириться со своей неодушевленностью, и манили, как Сила, Власть и Смерть.

«Животное должно понять, кто здесь хозяин, почувствовать твою власть», - пришли на память слова матери. Такие приемы Кора испытывала и на людях. Но какой у нее выбор, разве что бесполезные без тетивы стрелы?

– Сидеть, слышишь?
Зверь уже обогнул бассейн и замер, готовясь к броску. Регина лихорадочно чертила стрелами в воздухе знак оберега, как учила ее престарелая нянька. Пес взвизгнул, притормаживая, и растянулся у ее ног.
– Боишься огня?
Тварь не ответила, только в глазах отразилось алое пламя войны. Регина звякнула ключами от ворот:
– Принеси?
Связка улетела через бассейн в кусты, сама она, что есть силы, побежала к замку и свету.

Возле чаши с горящим маслом стоял силуэт, закутанный с ног до головы. Иногда по нему пробегала рябь. Ни дать, ни взять «Джек из Тени» застрял на перекрестке миров и никак не мог перейти дорогу. На самом деле, он сторожил окно на первом этаже. Регине показалось забавным, а не сбежала ли местная принцесса через него в Зачарованный лес?

Она подтянулась за подоконник и влезла внутрь. Послышался треск рвущегося кринолина, повеяло сыростью и расплавленным в рожках воском. Знакомые с детства запахи. Регина по-хозяйски закрыла окно на щеколду, словно это способно защитить от чудовища снаружи.

Металл, каким оковали единственную дверь в конце коридора, был шершавым и прохладным на ощупь, словно его покрывал иней, откуда-то взявшийся посреди лета. Потянув за ручку-кольцо, Регина попала в квадратную комнату с черно-белым полом и почти потухшим камином. Недолго думая, девушка скинула натершие до крови туфли и с ногами взобралась на кресло. Впервые ей представилась возможность обдумать сложившуюся ситуацию, но усталость путала опасные мысли:
Есть миры, заслуживающие Кору и, возможно, созданные специально для нее.
Но готова ли она вернуться к матери и как это сделать?
И, наконец, можно ли считать комнату посреди хищного лабиринта безопасной?

Помещение не давала ответов, единственное, что заинтересовало беглянку – это книга по размеру и отделке напоминавший фолиант Коры, но Регина не представляла, что должно произойти, чтобы мать отказалась этой вещи.
К счастью в книге оказались не заклинания - стихи, разбитые на две колонки с кучей сносок и перекрестных ссылок, неизвестным кодом опутывая строфы. Тут же заломило виски.

Twas brillig, and the slithy toves
Did gyre and gimble in the wabe;
All mimsy were the borogoves,
And the mome raths outgrabe.

Lewis Carroll. Through the looking glass

Буквы плясали, перескакивали и не хотели складываться в знакомые слова. Регина отложила книгу, давая глазам передышку, и откинулась на спинку кресла. Вздохнула. Этот мир-головоломка чинил ей препятствия на каждом шагу, а стоило остановиться, опутывал невидимой паутиной.
Издали все выглядело иначе. Настольное зеркальце отражало непослушные строчки, придавая им несвойственный миру порядок так, что ей удалось разгадать замысел автора:

О бойся Бармаглота, сын!
Он так свирлеп и дик,
А в глуше рымит исполин -
Злопастный Брандашмыг!

Но взял он меч, и взял он щит,
Высоких полон дум.
В глущобу путь его лежит
Под дерево Тумтум.

Он стал под дерево и ждет.
И вдруг граахнул гром —
Летит ужасный Бармаглот
И пылкает огнем!

Будь Регина старше, то заметила бы, что мотивы противостояния Спасителя и дракона, преследовали ее всегда, но тогда, тогда она даже не почувствовала восторженности, свойственной девицам в ожидании рыцаря. Ее иллюзии ушли в землю, вместе с раскрошившимся сердцем Даниэля, и как бы она не пыталась собрать пепел, только пачкала руки землей. Все это – грезы утраченной чистоты, которую уже и спасать не к чему.
Регина почувствовала, как хрустит песок на зубах, и огляделась в поисках графина или какой-нибудь чашки. Поморщилась и, протянув руку к колокольчику, как по волшебству, появившемуся на краешке стола.

Дверь тут же распахнулась. На пороге стоял седовласый мужчина в сюртуке, манишке и таких же снежно-белых перчатках.
– Мистер Кроули, – представился дворецкий.
– Регина.
– Ах, это вы.
– Мы знакомы?
– Нет. Но вы определенно не Красная Королева, – в голос мужчины вкралось сожаление.
Регина хотела возразить, что почти стала королевой, но это «почти» так и осталось воздухом на ее губах.
– Замок принадлежит ей?
– Вам нужно спешить, - уклонился от ответа мистер Кроули, – в свой замок.
Оставалось непонятным имеет ли он в виду дворец Леопольда или ее родовое поместье, а может воздушные замки будущего. Так или иначе, Регина не представляла, как туда попасть, о чем чистосердечно призналась.
– Так и знал, потерялась. Потерянную душу легко заметить, знаете ли.

2

Эмма нарочито громко хлопнула дверью:
– Идешь? – и, не дожидаясь, пока ее спутница выберется из машины, направилась к ломбарду.
– Мисс Свон, говорить буду я.
Но Эмма уже схватила со стойки маленький колокольчик. Попытка взять инициативу в свои руки и оградить недалекого в магии шерифа от сделок с Темным провалилась на старте.
– Мои глаза ослепли или я вижу того, кто прозрел? – Его губы растянулись в улыбке, сверкнула металлическая коронка. – Чем обязан?
– Генри…
Осведомленности Голда могли позавидовать синоптики, он никогда ничего не забывал, теперь Регина в этом убедилась. Проклятие не умалило его талантов. Впрочем, хваленая прозорливость не уберегла Темного от личных трагедий, а могущество смеялось над всесильным магом, не способным излечиться от хромоты. На секунду Регина пожалела об этом визите, как жалела всякий раз при их встрече вне зависимости от результата.
– Можете нам помочь?
– Настоящая любовь, мисс Свон, – сказал старьевщик, – единственное волшебство, чья сила действует по всех мирах и разрушает любое проклятие. К счастью, мне удалось заключить его в бутылку.
Регина выгнулась как змея при виде мангуста:
– Успешно?
– О, да! – Голд посмотрел на Эмму. – Из пары волос ваших родителей я создал самое могущественное зелье на всем белом свете.
Темный утомлял своим хвастовством. Все эти намеки на ее происхождение, бутылки, пробирки, эксперименты, словно они находились не в сказке, а в секретной лаборатории, занимающейся синтезом идеальной ДНК, даже определение «продукт любви», вызывал отвращение.
По иронии судьбы, чтобы спасти Генри, дитя истинной любви нуждалось в магическом эликсире, консерванте вместо натуральных чувств, на которые Сторибрук, казалось, уже не способен.
– И где это снадобье, Голд?
– Проблема не в том, где оно, а как его достать?
– Довольно загадок! – не выдержала Регина. – Что нам делать?
– Вам, ничего, – сказал Румпельштицхен, споткнувшись на это «нам», рука сжала набалдашник трости. – При всем уважении, Ваше Величество, Генри – ее сын.
Миллс лишь сжала челюсти. Темный не только лишил ее возможности все исправить, но и разбил только-только сформировавшийся союз Спасителя и Злой Королевы.
– Наша подруга все еще в подвале?
– В библиотеке, – кивнула Регина.
– Чудесно!
Регина не находила ничего «чудесного» в том, что ее снова обращают к прошлому. В нем было слишком много магии и ни одного чуда.
– Ты спрятал это у нее?
– Лучше. В ней. – Голд провел рукой по черному ящику на прилавке, поглядывая на Королеву; ничто не вызывало у него большее наслаждение, чем страх: страх неизвестности, страх, что твоя тайна перестала быть секретом или что до нее никому нет дела, страх собственной судьбы и неудачи. – Так и знал, что глупая сентиментальность не позволит расстаться с заклятой подругой.
– Мисс Свон, я бы не стала ему доверять.
– А у нас есть выбор?
Регина передернула плечами. Странно. Румпельштицхен ничего не просил взамен, даже отдал кое-что, припасенное «на дождливый день».
– Там, куда вы отправляетесь, вам понадобиться это, – просиял Темный, – меч вашего отца!
Эмма взяла «подарок». Оружие выглядело громоздким и в девичьих руках не более опасным, чем губная помада, но главное - это был не ЕЕ клинок.
Догадывались ли ее родители, чем обернется их союз в будущем? Впрочем, о них Эмма старалась не думать, хватало Регины, по чьей оплошности их сын находился присмерти. Но если верить книге сказок Мэри Маргарет ее мать, а Дэвид – отец, родители, бросившие ее на обочине шоссе, родители, которые годились ей в сверстники; чужие чуждые люди, натянувшие пыльные маски с чердака ее детства.
Эмма была хороша в отрицании: своей природы, магии, окружающей реальности, вспомнить хотя бы Генри и его настойчивые попытки открыть ей глаза на происходящее в Сторибруке . И в этом они с Миллс похожи.
- Хорошо, я это сделаю.
Регина задумалась, верит ли Эмма в происходящее, до последнего вздоха, потому что за года пребывания в Сторибруке ее вера притупилась как и меч Прекрасного принца.
В пыльном затянутом патиной зеркале над стойкой старьевщика на нее смотрели потерянные глаза, жгучие словно йод.

Она сделала глоток. Чай, любезно предложенный дворецким, горчил травами, согревая нутро. А тепло в этом доме было редкостью.
– Надеюсь, ты знаешь, что пешка первым ходом движется без остановки сразу через клетку? – спросил мистер Кроули.
– Отец научил меня играть в шахматы.
Дворцовые игры – вот как престарелый Генрих называл эту игру, в которой так и не преуспел, а потому его семья оказалась зависимой от более сильных и знатных. Регина пыталась вспомнить напутствия отца, но в голове крепко засел голос матери: «Самый лучший урок – поражение». Что ж, Кора и Леопольд отлично провели игру, разменяв ее как пешку.
– Так вот, в Стране Чудес известные тебе правила не существуют, – сказал мистер Кроули. – На третьей клетке ты окажешься на распутье. Выбирать сердцем, разумом или просто подбросить монетку – решать тебе; но помни, чтобы ты не загадала – выпадет решка… На седьмой ты попадешь в дремучий лес. Но не бойся, не заблудишься. Белый Рыцарь укажет тебе дорогу. На восьмой клетке мы встретимся как равные.
– И, так я попаду домой?
– Конечно, нет. Это жизнь, и я не ясновидящий.
– А зачем тогда рассказал, – поинтересовалась Регина.
– А зачем ты спросила? – в тон ей ответил Кроули.
– Я подумала…
– Не помогло.
Все, что он хотел, это спровадить девицу из замка, а для начала пришлось ее успокоить. Если Красная Королева столкнется с девчонкой, не сносить ему головы. Только сейчас Регина заметила, что правый зрачок мистера Кроули бегает по кругу, лишая его даже намека на серьезность.
– Но я не могу пройти сквозь лабиринт снова, – от одной мысли о неведомом существе с десятком щупалец, притаившемся в листве ее передернуло.
– Нет-нет, моя дорогая. Мы воспользуемся черным ходом, – заговорщицки сообщил дворецкий и достал из кармана часы. – Время не ждет!
Регина поймала их за цепочку. Крышка циферблата открылась: минутная стрелка в след за зрачком Кроули побежала против часовой. Она убрала подарок в корзину для пикника до лучших времен или худших, как посмотреть вместе со стрелами, найденными в саду. Ощущение, что они когда-либо пригодятся, не покидало девушку, как и чувство дискомфорта, пробегающее рябью по лицу всякий раз, когда оголовки стрел метили в жилетку дворецкого, а их свет действует на него сильнее яда.
Регина накинула на плечи замызганный плащ, скрывший праздное великолепие ее платье. К любому делу мистер Кроули подходил с присущей ему обстоятельностью. Подхватив с камина подсвечник, он повел ее цепочкой извилистых коридоров по замку, чьи двери уже не спасали ни от тьмы, ни от холода подземелий.
Когда глаза привыкли к темноте, Регина смогла различить вытянутые силуэты, неподвижные и молчаливые, как рыцарские доспехи. Только они попали не в турнирный зал, а в склеп. Чернокнижники стояли, забывшись вечным сном, и от них отлетала зеленоватая аура утраченной магии. Последнюю четверть пути гроты пустовали, ожидая своих хозяев. И в этой пустоте было больше смерти, чем на поле боя. Над головами нимбами сверкали выведенные мелом имена. И как не старалась Регина, буквы расплывалась в непередаваемый стон. Было и не стало.

Мистер Кроули остался далеко позади, а поросшая тропинка все вилась и петляла, словно она шла по кругу. Однажды Регине привиделся всадник. Он стоял над обрывом, и солнечные лучи обтекали его силуэт, делая черным. И ей захотелось поскорее встретить своего рыцаря, узнать, что скрыто под начищенной до блеска броней: его голос, его взгляд под забралом ласковый и дерзкий, и оказаться на предпоследней «клетке».
Шаткий деревянный мост перекинулся через гнилой ручей. Рассудив, что нет никакого смысла оставаться на этом берегу, она шагнула вперед. Бревна зашатались, каблук угодил между ними, и Регина рухнула, уткнувшись ладонями в трухлявые доски. Взгляд нырнул в мутную воду. Вода больше не успокаивала, не умиротворяла.
Чуть не вывихнув ногу, ей все же удалось сделать первый неуверенный шаг, потом другой и, с придыханием коснувшись последней опоры моста, соскочить на землю.
Тут же в туфли просочилась вода, и пальцы сжались от холода. Регина окинула взглядом заболоченный берег. Есть ли здесь змеи? В детстве пятнистый уж попал под копыта Росинанта. Конь испугался и заржал, чуть не опрокинув юную наездницу. Ее спасла Кора, заморозив поднявшееся на дыбы животное. В тот день магия матери оказалась брошенной во благо, и Регина поверила в свою защищенность. Иллюзия быстро прошла.
Она чаще вспоминала Кору, чем отца. Женщина умела въесться в память, ее следы не смывались с запястья и спины, прошли сквозь губы и опустошили сердце навылет. Даже распрощавшись с ней навсегда, и сама став матерью, Регина тонула в воспоминаниях снова и снова.
– Кто… ты…. такая? – просвистела над плечом.
Регина замерла и как заведенная кукла повернула голову на четверть, потом еще на две вправо. Сначала ей привиделась огромная гусеница, заползшая на ствол, чтобы погреться на солнышке. Иву безжалостно выкорчевала минувшая буря, и та, клонясь над ручьем, лаская листьями набежавшую волну. Регина подумала, что только по-настоящему сломленные способны чувствовать и сопереживать чужой боли.
– Я спросила… кто … ты … такая? – сказала старушка, с головы о ног завернувшаяся в грязно-зеленые лохмотья.
– Не знаю, – ответила Регина, не понимая, с чего вдруг приняла ту за гусеницу. – Видите ли, я знаю, кем я была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор…
– Не вижу.
– Простите. – Регина отвела взгляд от затянутых молочной пенкой зрачков старушки. Слепая. Маленькая. Скрюченная. Больная. – Как вы сюда попали?
Старуха беззубо рассеяла:
– Разве это не мой вопрос? – Ее обвисшие руки плетями взмыли вверх. На ладонях кто-то в насмешку начертал углем по глазу. – Ты можешь узнать имя своего избранника или дату смерти. Ты можешь спросить как побудить Бармоглота и главное, что это за чудовище. А вместо этого предпочитаешь вести светскую беседу. Ты глупа или скромна, отвечай!
– Я не знаю… Но эти лживые виденье, последнее, что я хотела бы слышать, колдунья.
– Не бросайся словами, милая, – сказала старуха. – Сама…
– Не хочу ничего знать!
Регина наступила в хлябь, послышался неприятный чавкающий звук, словно само время сжирало себя, и по ноге поползла холодная и колкая росинка.
– Все хотят знать о судьбе, для этого и приходят к озеру Ностос.
Девичье любопытство подняло голову, и тут же спряталось от гримасы страха и разочарование, которые отразились на воде. Регина прикрыла лицо руками.
– Лучше скажите, как мне вернуться домой?
– Вход там же, где и выход, – старушка скрылась в листве.
– Отличный совет!
И откуда у нее только силы взялись. Ноги еле касались земли, так и бежала бы до ужина, если б не наступил полдник. Поднявшись на пригорок, Регина заметила, как за накрытым столом на поляне расположилась странная компания.
– Чешир, Соня, у нас гости.
Мужчина поклонился и поймал за хвост, чуть не упавшую в сахарницу мышь, а пушистый кот с медным отливом и мендилевидными глазами лишь улыбнулся. Мышь была белой, отметила про себя Регина. Тут же ее попытались усадить в плетеное кресло и подали чашку дымящегося чая.
– Спасибо.
– Шляпник, – представился мужчина.
Регина поставила корзину и предложила им яблочный пирог, который дворецкий положил ей в дорогу. Долговязый и несуразный в клетчатом пиджаке с оторванной пуговицей, своим полупьяным немного раскосым взором, Шляпник напоминал мистера Кроули. И неспроста. Оба носили гордое звание гонцов Красной Королевы. Ее разномастная свита.
– Большая честь и большая ответственность.
– Туда и обратно, – подтвердил Шляпник.
– А так разве можно? – спросила Регина.
– Уже нельзя.
Шляпник выдернул Соню из когтей Чешира и усадил на подушечку. Не стоило гневить Ее Величество больше, чем есть. Кот с грустью посмотрел на сою жертву, потом на хозяина, чье прошлое так и оставалось загадкой.
– Что же случилось? – почувствовала подвох Регина.
– Я потерялся.
Регина опустила глаза. Стол был заставлен чашками всех цветов и размеров, а в центре на жестяном подносе самовар с чайничком, от которого тянулась сиреневая струйка дыма, исчезая в облаках.
– Я тоже…
– Нет, ты заблудилась, – сказал Шляпник.
– А в чем разница-то?
– Я осознаю свою потерю, а ты все еще блуждаешь в поисках.
– Мы не на уроке словесности! – фыркнула девушка.
– Жаль, я бы послушал.
Регина пожала плечами. Почему бы и нет. Чай располагал к беседе, и она поведала им о приключениях в этой чудной стране.
– Ты видела провидицу? – Сонечка разлепила веки: глаза как два блюдца, проглоченные за чаем, посахарила и без того сладкий чай и облизала ложечку. – И что она сказала?
– Что вы поможете мне вернуться домой, – а что Регина могла ответить, не признаваться же, что струсила, кроме того, ее новые знакомые относились к «провидицы» с почтением.
– И я увижу Грейс?
– Думаю, наши желания имеют под собой одно определенное место.
– Как жаль, – Шляпник стукнулся головой об стол, и Соня снова проснулась. – Ничем не могу помочь. Ничем.
– Не можете или не хотите?
– Пойман и приговорен! – Шляпник воздел к небу руки, - скован в передвижении.
– И кто же вас сковал, если не секрет?
Он шельмовато улыбнулся и задрал одну штанину, потом другую:
– Время и обстоятельства.
Оковы холодной хваткой держали его лодыжки. Соня вздрогнула, из ее рукава выпала, стянутая за чаем, ложечка.
– Ах, черт.
Чешир закатил глаза, беззвучно смеясь. Регина хотела спросить, пытался ли Шляпник освободиться, но видя кучу погнутых ложек под столом, только вздохнула.
– Нужно что-то острое, – подумала она и достала из корзины стрелы.
Металлический наконечник лязгнул в замочной скважине, проворачиваясь, и оставил на ладони кровавую борозду.
– Обстоятельства пройдены. – Разминая ноги, Шляпник поднялся и отшвырнул цепи, боясь, что те оживут и снова на него набросятся. – Теперь – время. Сколько сейчас?
Крышка циферблата щелкнула в ее руке. Стрелки замерли. Решив, что в них попала вода, Регина постучала по корпусу – часы пошли, точнее побежали, словно пытались нагнать все то потерянное время, что они провели в Стране Чудес.
– У тебя есть волшебство?
Регина чуть не врезалась в плечо, нависшего над ней Шляпника.
– У моей матери было.
Он взял девушку за руку, растирая кровь и частички магической пыльцы, оставшиеся на ее пальцах. Регина чувствовала, как неумолимо уходит время, частичками солнечного ветра проносясь сквозь нее, как если б в сердце завелась червоточина. Это и есть магия? Дикая и пугающая. Регина открыла для себя нечто доселе незнакомое, но притягательное.
Шляпник присел на корточки, раскручивая цилиндр:
– Итак, вот, что мы сделаем. Портал, что я открою, предназначен лишь для одного. Понимаешь? – он смахнул со лба прилипшую прядь волос. – Как только окажешься дома, активируешь собственный и вытащишь меня отсюда. Но помни, воронка выбросит туда, откуда и началось твое путешествие.
– А почему сам не воспользуешься шляпой?
– Потому что тогда я не смогу задействовать чужой портал и ты останешься в стране Чудес навсегда, – ответил Шляпник, для него это были само собой разумеющиеся вещи. – Ты готова?
Регина кивнула. Шляпник не был Темным, он даже Светлым не был, обычный подмастерья, научившийся одному из фокусов Вселенной. Жалкое существо. Сдержала ли она свое слово? Конечно, нет. Регине не было до него никакого дела ни тогда, ни потом.
– Леди не обманывают.
– Леди – в первую очередь, – сказала, Сонечка прихлебывая из чашки.
«Что они пьют?» - подумала Регина, – эмоции, нервы?»
Подтрясывало. Набирающая обороты воронка, превратила поляну в сейсмически опасную зону. Регина сжала ладони, не чувствуя все еще зажатых в них предметов, и зажмурилась.
– Ну же!
Шляпник толкнул ее вперед, и мир взорвался на мириады осколков.

– О, это зеркало! – голос Коры вывел ее из прострации. – Совсем не так сердечно… Порой я сомневаюсь, любят ли тебя люди.
Мать стояла возле свадебного подарка и кривила губы, глядя в собственное отражение.
– Я стараюсь, как могу, мама.
От ощущения de ja vu подташнивало. Казалось, Кора не замечает странного поведения дочери. Нервничала ли мать в день свой свадьбы? Нет.
– Погляди на себя, у тебя впереди вся жизнь и она будет лучше, чем ты можешь себе представить.
Регина смотрела в зеркало. Несуразное белое платье, перчатки выше локтя, кудряшки волос, которые венчала маленькая диадема. Ни следа минувших мытарств. Вот только из-за плеча матери на нее смотрел Шляпник и бурно жестикулировал.
– Король слаб, королевство станет твоим, - наставляла Кора. – Увеличь подати, собери личную охрану. Пусть все знают, у кого теперь сила. И сердца подданных будут в твоих руках.
– Ты бы так и поступила?
– Именно так.
Решиться. Кажется, Регина начала понимать, что хотел от нее Румпельштильцхен. Отрицать. Отринуть. Отказаться от навязанной ей жизни.
– Но дело в том, что я не хочу быть такой, как ты.
Собравшись с духом, она толкнула мать к зеркалу, но Кора с усмешкой снесла предательство, еще чуть-чуть и ведьма преодолеет сковавшие ее путы.
– Думала от меня так легко избавиться? – не понятно, что ее разочаровало больше: дерзость дочери или очередное проявление ее слабости. – Я буду с тобой вечно, потому что я твоя мать и мне лучше знать…
Вечно!
Слова резанули слух. От злости руки сжались в кулаки. Часы выскользнули из ладони и остались висеть на тонкой цепочке над полом. Регина взмахнула рукой, и те, словно маятник ударили Кору под самый подбородок, отправляя в портал. Зеркало разбилось, усеяв лепестками осколков комнату. Не веря, что все закончилось, Регина упала на пол и заплакала.
Скрипнула дверь и, в комнату протиснулась голова горничной:
– Десять минут до выхода.

– У вас десять минут, – сказала Эмма, коснувшись ее запястье.
Регина была благодарна возможности побыть с сыном наедине, но подумала, что у мисс Свон какие-то личные дела, ради которых она оставляет Генри, и снова разозлилась.
– Ужасно не знать, увидишь ли ты своего ребенка снова.
Мужчина вышел из сестринской, и встал напротив Миллс.
– Джефферсон, сейчас не подходящее время.
– Для тебя. Для меня же время самое подходящее. – Он положил руки на сгиб койки с больным мальчиком, словно иллюзионист и его ассистентка готовились к фокусу по воскрешению из мертвых. – Я пришел за своей платой.
– Эмма не съела яблоко – сделка аннулируется.
– Я сделал то, о чем ты просила! И ты собираешься снова меня кинуть?
Регина вспомнила их первую встречу. Воспоминания оказались глубоко погребены, как желуди под опавшей листвой, превратившейся после зимы в труху. Но кто запрятал их и с какой целью?
– Смотри на это как хочешь, Джефферсон. Факт в том, что я с тобой закончила.
– Зато я нет.
Руки мужчины тряслись, дрожь разлилась по алюминиевой койке, он почти оторвал ее от земли вместе с мальчиком.
– И что ты сделаешь? Убьешь меня? Знаю, что хочешь, но знаю и то, что не можешь.
Больше всего Регина боялась, что он навредит Генри. Она никогда не оставит сына наедине с безумным Шляпником, и какая должно быть ирония, называть сумасшедшего именем президента Соединенных Штатов Америки.
– Знаешь?
– В тебе этого нет.
Дождавшись, пока доктор Вейл выведет постороннего из палаты, мадам мэр отправилась на встречу. Нити, за которые она держала в руках город, тлели и рвались, но кое-что еще функционировало. Не так Регина хотела провести время с сыном.

3

Свон не умела ждать, а еще она не любила недомолвок и магии, что продемонстрировала сегодня в больнице. Положив отцовский меч, словно питчер бейсбольную биту, на плечо Эмма топталась у входа в библиотеку, а пушистая кошка с медным отливом и миндалевидным глазами сопровождавшая шерифа весь на пути от мотеля, смотрела на нее и посмеивалась. Каково это видеть, как твой новый знакомый дал дума в прямом смысле? Эмма пыталась поговорить с Августом о проклятии, посоветоваться, но Буратино снова превратился в полено, и она не знала было ли это по вине Злой Королевы.
– Что это за место?
– Мисс Свон, вам экскурсию или сразу перейдем к делу?
– Показывайте дорогу.
Регина достала ключи и навалилась на массивную дверь библиотеки. Ей повезло, сказочные персонажи не имели склонность читать что-либо. Подойдя к книжному шкафу, она потянула запыленный томик, оказавшийся рычагом, открывающим потайную комнату.
– Заходите.
– Только после вас.
– Это работа для двоих, – сказала Регина, – подъемник имеет ручное управление. Я останусь наверху, чтобы спустить вас вниз.
Эмма опасливо глядела на старый лифтовой механизм, словно он вот-вот оживет и превратится в громыхающий заслонками и смердящий жаром крематорий. Голд сказал, что лишь ей под силу спасти Генри, но Эмма не была дурой – это бизнес для двоих. И только вместе они могут спасти их сына, как бы двояко это не звучало.
– Кто там внизу?
– Старая подруга, – увильнула от допроса Регина.
– Давайте кое-что проясним, Ваше Величество, – Эмма храбрилась, вымещая свою злобу на поверженном противнике. – Вы до сих пор живы лишь потому, что мне нужна помощь, чтобы спасти сына.
Регина пропустила удар, потом еще, пока пульс не нормализовался. Иногда для победы надо сдаться. Свон нуждалась в ненависти, а она в Эмме ради предстоящей битвы, ради Генри.
– Что ж тогда за дело.
И дала последние инструкции новоявленному Спасителю. Красная куртка, джинсы и осенние сапоги – не самая подходящая экипировка для встречи с драконом. Даже торчащий из кобуры пистолет не делал Эмму опасной.
– Стойте.
Регина развернула тряпицу, в которой принесла с собой стрелы те самые из Зазеркалья. Если уж они на что-то пригодны, самое время продемонстрировать это.
– Зачем?
Свон вздернула бровь, но взяла их, заметив, что арбалет бабушки Лукас сейчас был бы куда кстати.
– В пещере должно остаться много оружие, – сказала Регина.
От рыцарей пытавшихся убить дракона, догадалась Эмма. Что еще осталось от этих несчастных ей не хотелось знать. Она кивнула и засунула стрелы за пояс: что-то новое – пистолет «Глок-17», что-то старое – меч Прекрасного, что-то краденное – стрелы Страны Чудес.
– Что смешного?
Регина показала головой:
– Пора.
Войдя в лифт, Эмма достала меч. Кабина с дребезжанием начала спускаться в подземелья – единственный островок земли, захваченный проклятьем из Зачарованного леса. Свон выругалась. Какая нелепица, еще немного и она сама поверит в свое мессианское происхождение.
Подъемник остановился, выбив землю из-под ее ног. Глаза отказывались привыкать к темноте тихой и смердящей. Эмма пожалела, что не прихватила с собой фонарик, но руки были и без того заняты двуручным мечом.
– Есть кто дома?
Глыба камней зашевелилась перед носом шерифа.
Эмма отпрянула, рассекая мечом воздух, так ребенок сечет прутиком сорную траву. Морду она определила по едко-желтым глазам и затхлому дыханию, словно чудовище гнило изнутри долгие двадцать восемь лет, находясь в стазисе, и пробудилось, как все в этом городе с появлением Спасителя, а может, просто проголодалось.
– Убью, – выдохнула Свон, пятясь, и наступила на черепки. – Выберусь – убью.
И сделала выпад. Тяжелый двуручный меч чиркнул о чешую, отчего шерифа занесло вправо. Огненная струя опалила покоцанный мраморный пол чуть левее. Эмма заправила за ухо опаленные волосы.
– К черту, – и отбросила меч.
Неужели кто-то в здравом уме считал: раз она дочь Прекрасного, что генетически еще не доказано, то убивать драконов у нее в крови. Свон не знала своих родителей, когда-то хотела, но сейчас в списке желаний на топовых местах расположились огнетушитель и ракетница. Так почему чужие навыки и привычки должны перейти к ней по наследству. А если б отец был запойным алкоголиком?
Уж лучше так, подумала Свон, спрятавшись за колонной и стирая пыль с лица. Кажется, она рассекла лоб. Мрамор раскалился и потрескался под ногами, точно кожа при ожоге третьей степени. И если она оказалась в сказке, то явно не для детских глаз и ушей.
В фильмах про Годзиллу бутафорских чудовищ с огнеметами внутри побеждали на раз-два-три, но думать, что дракон выдохнется, как ждать милости от Миллс.
Вдох-выдох. Шериф расстегнула кобуру. Выждав пару секунд, она выскочила из-за колонны, стреляя. Пули со звоном отскакивали или застревали в чешуе. Разыгравшись, дракон вильнул хвостом, сломав колонну пополам. Эмму отбросило назад и накрыло шрапнелью. Она чувствовала, как колются мелкие камешки сквозь куртку, как прилипла к спине рубашка, но уже не от пота, как сердце выскакивает из груди.
– Мне бы твою броню.
Глаза чудовища, несмотря на то, что в них полыхало пламя, были холодны и расчетливы. Не разрывая визуального контакта, Эмма встала на колени и прицелилась в нёбо. Чудовище потрясло мордой, и приплюснутые пули вылетели сквозь редкие зубы под ноги шерифа. Свон облизала губы. Хлопок и смешливое чириканье холостых выстрелов.
Дракон взвыл, последней пулей лишившись глаза. Кровь струилась по морде с шипением испаряясь на кончике носа, но подыхать тварь не собиралась и слепо лупила хвостом и крыльями.
Зацепившись носок сапога, Эмма упала на щит, что когда-то украшал стены тронного зала Малефисент, или принадлежал одному из рыцарей, к своей кончине, зашедших в ее обитель. Доски треснули, а прибитый к ним лист железа прогнулся под весом шерифа. Она помнила сказки Генри, и как давно это было. Попытавшись встать, Эмма схватилась за что-то напоминающее секиру.
Но стоило поднять оружие вверх, как трухлявое древко надломилось. Обух упал, чуть не размозжив ей ступню.
– Тебя это забавляет, да?
Дракон ответил огнем. Глаз совсем вытек и, чудовище действовало на слух и обоняние. Эмма вжалась в стену, поглядывая в сторону меча. Воздух прокоптился, легкие ныли от недостатка кислорода, а в ее адреналине почти не осталось крови. Она чувствовала, что не далеко от обморока.
Медленно ползя вдоль стены, Свон наткнулась на что-то деревянное. Деревяшка оказалась примитивным арбалетом. Она вспомнила про стрелы, заткнутые за пояс. Регина. Ведьма всегда знала, что делала. Ну, почти…
– Женщина, я почти тебя люблю.
А подушечка большого пальца уже легла на рычаг, погладила шайбу и спустила по проржавевшей пружине. Уроки Лукас не прошли даром. Стрелы мерцали, обжигая руки сильнее драконова огня. Эмма попыталась вставить одну из них в желоб, пальцы потеряли свою гибкость, и стрела упала между ней и старушкой Малефисент.
Дракон не рыцарь, а потому не стал ждать, пока Свон перезарядит оружие.
Перед очередной атакой, шериф метнула бесполезный пистолет ему за спину, а сама бросилась к престолу. К черту меч. Перевернув трон на бок, она залегла, спасаясь от пламени, перевернулась на спину и, зажав последнюю стрелу в зубах, зарядила арбалет.
Снова облажаться Эмма не могла, а потому с математической точностью пыталась определить место наилучшего поражения. Голова дракона оказалась крепче ее собственной. Туловище покрыто броней толще, чем на БТРе, оставались только жабры, или что там скрывало пламяобразующие камеры.
Всполох – и балдахина на троне загорелся. Эмма выскочила из-за укрытия и выстрелила. Стрела ушла вверх под самый свод. Не имея возможности спрятаться, Свон шмыгнула под ноги Малефисент, упала на задницу и, сев на корточки, стала возиться с арбалетом.
– К черту Гринпис.
Эмма выстрелила не глядя. Стрела прошила глотник. Дракон дернулся, разрывая пустоту когтями, зубы лязгнули, оставив след на голенище сапога, но Свон вовремя увернулась. Когда последние конвульсии прекратились, она обошла массивную тушу чудовище, и в голову шерифа пришел неуместный вопрос: что делать с трупом?
Отрубив отцовским мечом голову, Эмма сунула руку в пазухи, где в сгустках крови и лимфы нащупала то, зачем спускалась в подземелье. Яйцо напоминало поделку Фаберже, и Свон очень надеялась, что геройствовала не ради ювелирной безделушки столь необходимой Темному.
От желания убить Миллс остались лишь чувство усталости и потребность принять ванную. Все познается в сравнение, и есть вещи похуже Злой Королевы. Например, драконы.
Лифт тужился, со скрипом поднимая Спасителя наверх, как вдруг лебедка решила сорваться. Эмма попыталась схватиться за стенки кабины: в одной руке меч, в другой яйцо.
– Регина, какого черта ты творишь?
В квадрате света над ней появилась голова ростовщика, его волосы свисали мутной весенней капелью, а рот словно вырезали ножом на кожаном чулке.
– Что вы здесь делаете?
– Пришел проведать и рад, что пришел. Регина бросила вас и испортила подъемник.
Эмма сжала зубы, пытаясь подняться по лифтовой шахте наверх. Не то, чтобы она любила сюрпризы, но присутствие Миллс ее успокаивало. Держи друзей близко, а врагов еще ближе. Но, кажется, она переборщила со своими угрозами, и та, посчитав, что сделала все от нее зависящее, сбежала. Могла ли Эмма осуждать мадам мэр за чувство самосохранения
– У Вас не получится карабкаться по стене и нести эликсир. Бросайте его мне. С вашим мальчиком все будет хорошо, обещаю.
Эмма нехотя подчинилась, а когда поднялась в библиотеку, увидела Миллс с кляпов во рту. Веревки связывали ее по рукам и ногам, щеки раскраснелись от избытка чувств. И в этот момент, лишенная магии, как яда, она казалась всего лишь женщиной, попавшей в беду.
– Регина.
Эмма срывала с нее веревки. Гнев переполнял шерифа. Это ее прерогатива – карать и миловать Злую Королеву, и никто другой не мог причинить ей вред, уж об этом шериф позаботится.
– Он обманул вас, – выпалила Регина, освободившись от кляпа, – как вы могли отдать ему зелье?
Эмма нахмурилась. Как могла всесильная мисс Миллс оказаться в руках этого шарлатана. И тут же получила ответ – Голд угрожал ей пистолетом. Нынешние маги оказались не лучше бандюков в подворотне. Но с такими Свон умела обращаться:
– Где он?
– Скрылся.
Регина размяла затекшие запястье. Последние пятнадцать минут для нее были самыми неприятными за все время пребывания в Сторибруке, и ни потому что Миллс оказалась в руках Темного, а потому что мисс Свон слишком долго провозилась с драконом. Она боялась, что Эмма не справилась, а сейчас уже поздно поздравлять с победой.
Их неловкое воссоединение прервал пейджер.
– Это из больницы.
И вместо того, чтобы отправиться на поимки Румпельштильцхена, они побежали к сыну. Томограф зафиксировали смерть мозга и, доктор Вейл велел отключить аппарат искусственного дыхание.
Моторчик еще накручивал последние обороты, когда Регина влетела в палату и, прикрыв лицо руками, стала пятиться к двери. В проеме стояла Свон, переводя взгляд с Генри на его мать. Плечи Регины дрожали. Эмма должна ненавидеть эту женщину с ее дурацкой неуемной местью, запутавшуюся одинокую женщину, но вместо этого разделяла боль утраты.
Сначала ей хотелось растерзать Регину, не за вранье – за сына и немного за себя. Суть и глубина преступлений, в которых обвиняли Злую Королеву, еще не дошла до ее сознания. Сдержалась, а потом и вовсе поняла, что ничего между ними эта правда не изменила, ни пользы, ни вреда, все так и осталось за дверьми больницы. И они просто две женщины, делящие ребенка.
– Мне очень жаль, - сказал доктор Вейл, – ваш сын умер.
Он так ни на кого не посмотрел, покидая палату, словно не мог определить, кто из них нуждается в его утешении больше.
– Ты…
Регина спиной врезалась в Свон, но так и не обернулась, не желая расставаться с Генри даже визуально.
Злая королева переживала катарсис, который выпал на долю шерифа утром. Весь ее упорядоченный мир рушился. Они давно не в Зачарованном лесу, где на любое зелье найдется противоядие, а в Сторибруке с его современной медициной, где даже нейрохирурги перед операцией молятся Богу, но и он бессилен перед человеческой глупостью.
Эмма взяла ее за руку, сцепив пальца. Ей все равно, что на них смотрят.
- От волшебства не умиряют. По крайней мере, не по-настоящему.
Она так и не поверила в сказку до конца, для Эммы Свон магия не более, чем фокус, который, приложив усилий, ничего не стоит разгадать. Но это работа для двоих и она нуждалась в Регине.

запись создана: 09.06.2014 в 12:09

@темы: "OUaT", "фанфики"

---

маразм крепчал

secure.avaaz.org/ru/petition/httpeaisrkngovru_N...
Почему это важно

Множеству начинающих писателей в России этот сайт стал домом. Многие люди увлекающиеся литературой, аниме-культурой, музыкой, художественной деятельностью - все они нашли себя на фикбуке.
Этот сайт открыл двери в новый творческий мир - мир фикрайтеров в России.
Но его хотят закрыть.
И причина этому - некоторые откровенные описания в романах. Не всегда цензурная лексика. Но ведь и великие литературные классики могли грубо выражать свои мысли на бумаге!
В России идет сильнейшая творческая деградация и если закроют фикбук, она возрастет до космического фона!
Призываю тех, кому не безразлична судьба творческого мира поддержать эту петицию, ведь если закроют "дом фикрайтеров", то многие люди не только потеряют себя но и близких друзей, соавторов, с которыми "жили" в этом доме.

Бля

В России идет сильнейшая творческая деградация и если закроют фикбук, она возрастет до космического фона!
А фикбук наше спасение, да. Медный век русской литературы

И причина этому - некоторые откровенные описания в романах. Не всегда цензурная лексика. Но ведь и великие литературные классики могли грубо выражать свои мысли на бумаге!

Так и представляю, как маленький Тургенев с высунутым языком водит пером по бумаге, описывая зоо-, педофилию, изнасилования и инцест Раньше школота кошек по подвалам мучила, а теперь все ушли в искусство

АПД

позиция фикбука

И с каких пор, лица не получившие паспорта, могут голосовать и писать петиции даже в виде фарса.
Но всепобеждающее чувство демократии и единства жжет и перелит уже второй день
Что касается администрации Книги Фанфиков, мы против и всегда были против педофилии в текстах. До настоящего момента это не отображалось в правилах, что было нашей недоработкой. Сейчас, предупреждения "секс с несовершеннолетними" и "ченслеш" были объединены в одно - "Underage" с конкретным описанием возрастных ограничений персонажей.

@темы: "Дзюри кивнула, Микки щелкнул секундомером..."

---

El sueño de la razón produce monstruos

Гадкий утенок...

Название: El sueño de la razón produce monstruos*
Автор: Dzury
Бета: +Lupa+
Размер: миди, 4 331 слово
Пейринг/Персонажи: Ганнибал Лектер, Руби, вдова Лукас, Дэвид Нолан, Альберт Спенсер, остальные жители Сторибрука
Категория: АУ, джен, кроссовер с fandom Hannibal 2013
Жанр: триллер, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: когда на пороге появляются незваные родственники, скелеты в шкафу гремят костями
Примечание: таймлайн серии 2х7 «Дитя луны», любое расхождение с логикой считать каноном; смерть персонажа, каннибализм
Написано на ФБ-2013, данный текст связан Авторским соглашением, и его последующие публикации возможны только со ссылкой на rxwp.ru

1

Когда он появился на пороге в шляпе и с клетчатым чемоданом в руке, вдова Лукас хотела выстрелить в него из арбалета. Не выстрелила. Так и стояла, глядя на гостя со смесью страха, ненависти и раболепства, выработанного годами.
— Надолго к нам?
Мужчина убрал перьевую ручку в нагрудный кармашек:
— Как получится.
«Д-р Ганнибал Лектер» прочитала она имя нового постояльца, сосчитала до десяти и закрыла амбарную книгу. С таким же успехом он мог представиться Тедом Бротигеном** или Джоном Тэлботом,*** но пожилая женщина знала его как «доктора Лектера», искажая на французский манер «Лектор» — «учитель», хотя никогда не была в Париже. За двадцать восемь лет она так и не усвоила разницы в произношении и до сих пор называла очки «зеркалками».
А перед глазами уже стояло далёкое лето с низовыми пожарами и удушливым дымом горящих торфяников, из-за которого они не сразу заметили перемен, крадучись подступивших к деревне. Новый хозяин замка — то ли внебрачный сын, то ли племянник, то ли врач престарелого барона, — налогов не поднимал, оргий не устраивал. В тихом его бытии и затворничестве крылась страшная тайна. Из барских забав он предавался лишь охоте и медицине. Однажды даже спас ногу угодившему в капкан егерю, прооперировав на обеденном столе. Тогда и появилась эта уважительная приставка «доктор» к имени барона.
К заслугам Ганнибала отнесли и открытие первой деревенской школы, где он одно время преподавал. Глядя на мужчину в охотничьей шляпе с гусиным пером, миссис Лукас сразу решила, что ничему хорошему он не научит. Решила, но отговаривать дочку не стала. Упрямство было их семейной чертой.
— Так что насчет номера? — спросил Ганнибал.
— С видом на залив или на лес?
— А что посоветуете?
— Лес, — машинально сказала женщина, поправив съехавшие на кончик носа очки. «Зеркалки» — часть сделки, и порой она думала, что смотрит на мир глазами Ганнибала Лектера.
Когда вдова Лукас впервые оказалась в замке, её объял страх. Он и сейчас пульсировал по венам, разливаясь дрожью по перилам; они поднимались молча, тридцать девять ступенек тишины и надежды, что тайна, связавшая их когда-то, не будет раскрыта.
Её провели в небольшую комнатку без окон, лишь в просочившейся сквозь дверную щель полоске свете танцевали пылинки. И больше никаких признаков жизни, никакого тепла. Барон расспрашивал о загадочных случаях в лесу, бывалых охотниках, местных пьяницах и сумасбродах — о ком угодно, кроме Аниты, — кивками подтверждая ее слова, словно давно уже изучил следы, ведущие от деревни к волчьему логову, и понял, что волки-то не настоящие, что люди и не люди вовсе, а оборотни, чудовища, днём распахивающие поля и пекущие хлеб, а ночью обрастающие шерстью и слухами.
Поднявшись из-за стола, Лектер взял медный канделябр с оплывшими воском рожками. Языки пламени вытянутой пятернёй бежали вдоль стен, вырывая из мрака чудовищные картины. Барон остановился у пожелтевшего от времени гобелена с родами и девизами великих королевств и заставил читать. Грамоту женщина знала плохо, путала буквы, которые как назло расплывались и резали глаза, отчего часто называла их наугад.
Тогда Лектер достал «зеркалки» и велел надеть. В очках вдова Лукас видела лучше. И большие водянистые глаза Ганнибала, и скошенную набок, словно приколотую булавками шляпу, и редкие острые зубы, блестящие в притворной улыбке. Видела и хотела забыть. Ее снова пометили: сначала суженый шрамами от когтей во всю длину кисти, теперь барон. Быть обязанной она не любила, ещё больше — находиться в центре деревенских сплетен. А то, что соседи быстро свяжут появление диковинной и дорогой вещицы на её носу с округлившимся животом дочери, сомневаться не приходилось.
Когда Руби появилась на свет, порвалась пуповина, связавшая Аниту и Ганнибала. Барон всё реже выбирался из своего замка, а дочка всё чаще убегала из дома. Вдова Лукас винила в том луну, зачастившую поднимать свой флаг над проклятой деревенькой, потом поняла — у Аниты появился кто-то ещё, кто-то из леса, и это его разливистый вой не давал ей покоя.
В такие ночи она укачивала малышку, пока та не погружалась в тревожный сон. Тогда, притворив дверь, шла на опушку и ставила плошку с молоком под куст, вглядываясь во тьму. А выбравшись в замок по делам, с опаской глядела на стены, не украсил ли их очередной трофей. И хотя всем известно, что перевёртыши после смерти обращались в людей, предощущение трагедии не покидало вдову. Иногда, в самых жуткий фантазиях зимы, она представляла, как барон подаёт любовника Аниты в качестве главного блюда или, разрубив на части, разбрасывает по лесу, чтобы стая насытилась своим вожаком. Мужчины так ревнивы.
— Не шуметь, женщин не водить, — вдова Лукас передавала ключи, — и никаких животных в номере!
— Есть, мэм! — В балтиморской клинике порядки и то были мягче.
Холодные руки коснулись старческих, вызывая тошнотворную волну воспоминаний. Ещё немного — и по улицам разольётся сиреневый туман, вписывая заезжего доктора в книгу памяти, снимет последнюю печать проклятия, лежащего на Сторибруке.
Когда за вдовой Лукас закрылась дверь, он поставил клетчатый чемодан у кровати, сел на продавленный матрас и наконец-то почувствовал себя дома. Лектеру не избежать пытливых взглядов и вопросов, как ему удалось покинуть город и чего стоило вернуться, но единственный вопрос, на который Ганнибал готов был ответить сейчас, — это как сильно он устал.

2

Когда Руби спрашивала о странном постояльце, бабушка отводила глаза, а внучка ловила на себе обшаривающий взгляд Лектера. Впрочем, ей не было никакого дела до мужчины и причин его появления в городе, потому что вместе с ним пришла Луна.
Первое полнолуние давалось оборотню тяжело. Руби забыла, как возводить мысленные барьеры, контролируя внутри себя зверя. Вот и сейчас, глядя, как Ганнибал нарезает сероватые куски мяса, она до боли прикусила губу и заскулила. Лектор замер, уловив в какофонии кухонных звуков что-то своё, и стряхнул капельки крови с пальцев. Брусничные пятна расплылись на белоснежной скатерти, Руби сглотнула. В каждом слове и поступке Ганнибала ей виделся тайный смысл.
Она любила наблюдать за посетителями кафе. Это хоть как-то помогало отвлечься от беснующегося внутри волка.
Завидев Ганнибала, доктор Хоппер тянулся к зонтику-трости, который таскал с собой даже в солнечную погоду и спешил откланяться, пока его не разоблачили в шарлатанстве.
Вейл суетился в два раза больше обычного, его голос ломался, как и зубочистка, зажатая между пальцев.
Дэвид Нолан сидел за барной стойкой, сутулясь, словно на него давил груз целого города, долго с умным видом пережевывал еду, но вряд ли мог отличить штрудель от шарлотки.
Регина смотрела перед собой, холодная и безразличная, а Ганнибал кружил над ней с подносом в одной руке и кипельным полотенце на сгибе другой. Откуда ему было знать, что в последнее время мадам мэр была не в состоянии заметить не то что горошину, атомную боеголовку под своей периной.
— Только зря старается, — зевала Руби.
— Кто знает, говорят, путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Может, это правило действует и на женщин? — в близоруком взгляде старушки сверкала мудрость.
Голд заглядывал часто, но почти ничего не ел: то ли боялся отравы, то ли чревоугодие в списке его грешков потеснила гордыня.
— Наверное, было непросто найти Сторибрук — «город, которого нет», как вам это удалось?
— А как Данте нашёл свою Беатриче? Вам ли не знать, — парировал Лектер.
Как и любой хромой, споткнувшись, Голд по привычке вцепился в навершие трости. От необходимости контролировать свои движения он пришёл к желанию контролировать действия других людей, но его старый знакомый не вписывался ни в одну из известных схем, и это пугало ростовщика.
— Не жалеете, что вернулись? Убивать свой талант, готовя омлеты для работяг в провинциальном городишке — таково истинное предназначение Ганнибала Лектера?
— Я давно уже развиваю талант убивать. А вы, «работяга», когда в последний раз сидели за прялкой?
— Желаете купить гобелен в коллекцию? — оживился ростовщик.
— Боюсь, не в правилах миссис Лукас разрешать постояльцам уродовать стены произведениями искусства.
— Я так и думал.
Его цепкие глаза сползли с лица Ганнибала и остановились на виндзорском узле галстука, будто желая задушить.
Отличительной особенностью гобеленов мистера Голда были фантасмагорические сюжеты о слабой плоти и тёмной стороне души, которая растекалась по полотну, приобретая формы смотрящего на неё, словно зеркало, у одних вызывая отвращение, у других — оторопь, у третьих — экстаз. Среди них выделялся рисунок нагой купчихи в окружении крылатых демонов.
— «От злых сил не спасется та, которая сама хочет быть пойманной»,**** — процитировал Ганнибал, выразительно глядя на ростовщика.
— Что?
— Девушка с последнего гобелена. Признайтесь, для него позировала ваша прекрасная спутница?
— Голд, о чём он? — спросила мисс Френч.
— Не бери в голову, дорогая.
Он больше не приходил в кафе с Белль.
Где-то за час до закрытия Ганнибал садился в углу сыграть партию другую в шахматы с окружным прокурором. До Руби доносилось клацанье фигур по битой доске да реплики: «Гарде королеве!», «Шах королю!» А волчий нюх улавливал слабый душок одеколона, которым Спенсер сбрызгивал свою проплешину, пытаясь замаскировать запах увядания.
Люди вокруг пугали Руби. Обступали толпой, шумели, шелестя грязными с улицы подошвами, и не понимали, что рядом с оборотнем надо вести себя осторожно.
Она вздрогнула, услышав чьи-то шаги. Тонкие угловатые плечи казались сломленными, спина выгнулась в ожидании. Лектер поставил перед ней чашку кофе — его последний заказ.
— Разве волк должны бояться овец?
Иногда Руби думала, что он читает мысли:
— Если считает себя овцой, то да.
— El sueño de la razón produce monstruos, — прошептал Лектер.
— Переведи, — попросила она.
— Сон разума рождает чудовищ. И если ты думаешь, что они овцы, так оно и будет, — Ганнибал посмотрел на пустующие диваны в кафе, — а если представишь…
— Я думаю, что ты говнюк, который пытается поставить себя выше остальных! — крикнула ему вслед Руби.
Лектер лишь пожал плечами и скрылся на кухне. Она чувствовала, что близка к истине, такое случалось с ней на уроках математики, но приходя домой Руби не могла решить ни одну задачку. Только у неё нет больше времени. В окно уже заглянул мертвенно-бледный глаз луны. Девушка сделала глоток кофе и подавилась. Ее глаза стали темны как арабика.
Когда она проснулась на хвойной подстилке, ноздри раздувал отвратительно знакомый свинцовый запаха. В беспамятстве Руби озиралась по сторонам, не прячется ли кто за зелёной мозаикой листвы. На ночь бабушка заперла её в импровизированной клетке, надеясь, что это удержит внучку после обращения в волка. Не удержала.

3

Ночью убили Билли. Его растерзанное туловище нашли в кабине грузовика, ноги — на шоссе. Пряча брезгливость, шериф Нолан осматривал место преступления и выслушивал занудные комментарии Лектера. Дэвид уже раз сто успел пожалеть, что допустил его к расследованию. Это случилось спонтанно, как и всё, что он делал в последнее время. Сложно отказаться от поддержки, когда в ней так нуждаешься. Будь рядом Мэри Маргарет…
«Нужно работать с теми людьми, которые есть», — голос приёмного отца твёрдый и властный даже спустя годы заставлял чувствовать себя инструментом в чужих руках. Дэвид потёр лоб, стирая боль и воспоминания:
— Это не Руби.
— Однозначно, — Ганнибал отвернулся от трупа.
В светлом костюме и мокасинах на босу ногу доктор Лектер выглядел очень серьёзным на фоне консервного завода. К нему почему-то не прилипала ни дорожная пыль, ни кровь, щедро размазанная по асфальту. А розово-серый галстук, словно высунутый язык добермана, трепетал налетевший ветер.
От мысли, что за этим может стоять игривая официантка из кафе «У бабушки», в висках ломило до хруста. Шериф заочно верил в её невиновность, даже если сама Руби в это не верила. Одним своим существованием Дэвид Нолан опровергал теории и догмы — бывало, даже успешно.
— Почему вы уверены, что его разорвало, а не разорвали? — спросил он, чтобы хоть как-то поддержать диалог.
— Потому что об этом говорит характер нанесённых ран. И не «разорвало», а «раздавило». Смотрите, сколько крови под днищем машины. И масло. Билли лежал под капотом, чинил двигатель, когда кто-то опустил домкрат. Трехсотфунтовая махина падает, дробит ему ноги и позвоночник, потом машину снова поднимают, чтобы вытащить тело, но туловище ещё надо отделить от задних конечностей, и тогда в дело идёт тесак или меч… Видите, характерный срез на позвоночнике? В действительности имитировать раны, полученные волком, может только другой хищник.
Дэвид ждал, что мужчина угодит в лужу крови, — не угодил, обошёл вдоль кузова.
— Откуда вы знаете? Вы повар, а не патологоанатом.
— Иногда это одно и то же, — сказал Лектер.
— Но зачем? Кому нужно подставлять Руби?
— Думаете, мышление убийцы подчинено причинно-следственным связям? Оно ассоциативно.
— Скорей уж асоциально, — поделился своими наблюдениями Дэвид, заработав минус сто очков к своей карме по шкале Лектера.
— Перестаньте задавать вопросы, почему он это сделал, и представьте, что он будет делать дальше.
Их разговор прервала полицейская рация. Руби видели около кафе.
— Выезжаем
Нолан втопил педаль газа в пол, пролетая на светофоре на «красный», спешил то ли допросить девушку, то ли защитить, а может, убегая от пресловутого цвета крови. Ещё на подъезде он заметил толпу горожан и нажал на клаксон. Люди неохотно расступилась, пропуская полицейский экипаж. Ещё долго Дэвид затылком чувствовал их взгляды:
— При Свон такого не было. Она следила за порядком. А этот просто прикрывает свою распутную подружку, — шептались они, успев позабыть странную смерть Уилла Грэма и исчезновение Кэтлин Нолан. Чужая память непостижима.
Шериф Нолан вошёл в кафе и замер на пороге.
— Где она?
— И вы туда же? — вдова Лукас села лицом к двери, любовно обнимая арбалет, — извините, что не предлагаю кофе.
Казалось, минуту назад здесь побывал ураган. Стулья сдвинуты к стене, на столах грудой черепков стояла посуда, поставленные со вчера цветы в вазочках увяли.
— Что случилось, Маргарет? — спросил у неё Лектер.
И она сбивчиво рассказала о случившемся:
— …Нет, Руби ничего не помнила о прошлой ночи… нет, на ней не было следов крови и ссадин, только прицепившийся к платью репейник и страх, но не за себя… нет, они ничего ей не сделали, и я не знаю, где Руби сейчас…
Дэвид покачал головой:
— Ещё не провели судмедэкспертизу, а люди жаждут вершить самосуд.
— А что сделаете вы, если поймаете убийцу? — спросил Лектер.
— Посажу в тюрьму, я же шериф.
— У нас миллионы за решёткой, от этого преступность не снижается.
— А что предлагаете вы? — меньше всего Дэвиду сейчас хотелось спорить.
— Ничего, — улыбнулся Лектер, — я же не шериф, максимум присяжный.
Дэвид хотел ему верить, и не доверял. Ганнибал лишь отмахнулся шляпой, один в один герой «Касабланки». Из недоверия выкристаллизовалось подозрение. Шериф решил, как только доберется до офиса, запросит у федеральных властей досье на доктора Лектера. Пока же ему предстояло столкнуться с прокурором Спенсером и собственными страхами.
После схватки Дэвид не чувствовал себя победителем. Город бурлил, как нефтяная вышка, на поверхность которой всплыло вязкое чёрное пятно, грозя поглотить всё самое дорогое. Ночь смотрела сквозь разбитый уличный фонарь. И шериф отметил, что факелы в руках сторибруковцев горели куда жарче фонарей.
— Мы не овцы, Дэвид, нам не нужен пастух, — предупредил Альберта Спенсер, и его глаза опасно светились по мгле.
Да, овец среди них нет, только ягнята. Лектор чуть не подавился смехом и вернулся на кухню. Что-то смущало его всё это время. Принюхавшись, Ганнибал засунул в пакет разделанные куски мяса из морозилки. К тому времени, как он нашёл Руби, те уже успевали оттаять. Отличные бифштексы с маленькой косточкой, которая перекатывается и хрустит на зубах. Ему удалось выманить волчицу из-за контейнеров, но за спиной уже раздавались голоса, вырастая до рёва. Прижав уши, Руби лизнула протянутую руку. Лектер погладил её по холке, потом отступил в тень. Ладонь, покрытая волчьей шерстью, пахла мужским одеколоном, приторно сладким, как сама старость.
Первым импульсом Ганнибала была месть, но тогда никто бы не поверил в невиновность Руби, а надеяться, что шериф сам вычислит злоумышленника, не приходилось. Месть подождёт, в конце концов, это блюдо принять есть холодным.
Когда он обшарил дом и машину Альберта Спенсера, тяжёлые раздобревшие тучи уже встали стеной. Ганнибал огляделся, снял шляпу и, прижав к водительской дверце, разбил стекло. Сработала сигнализация. Первые капли дождя затанцевали на капоте. Теперь шериф просто обязан найти подкинутые им улики. Своей податливостью и предсказуемостью Дэвид Нолан напоминал ему усопшего Уилла Грэма.
— Попытка угона, сквер им. Вашингтона, центральный вход.
— Вас понял.
Шериф припарковался на пустующей улице. Обойдя седан, он заметил торчащую из багажника бархатную шаль Руби. Что если девушка там? Что если она — волк? Выхватив пистолет, Дэвид с третьего раза сбил рукояткой замок и отпрянул от машины, выставив вперед оружие. Никто не выпрыгнул, только стекольное крошево хрустело под ногами. Внутри лежали завернутые в платок перчатки и топор дровосека, на гладкой металлической поверхности поблёскивала кровь. Шериф в сердцах захлопнул багажник.
— Кто бы мог подумать, что он окажется ещё большим чудовищем, чем я, — сказала Руби после задержания Альберта Спенсера.
Лектер накрыл её руку своей.
— Истина познается в сравнении. — Ему плохо удавалось выражать заботу, но это не лишало его способности любить.
— Все кончено? — спросила Руби, кутаясь в шаль.
— Только если ты сама так решишь.
Ганнибал не понаслышке знал Систему. Окружному прокурору ещё предстоит ощутить, как неуютно в камере, особенно по ночам, когда приходят призраки твоих жертв и, заикаясь, зачитывают приговор. Только найденные в багажнике вещи, как и одеколонная отдушка на шерсти оборотня — доказательства косвенные и в любом суде кроме суда Линча будут разбиты. Впрочем, это мало кого заботило. Завтра будет новый день, и луна пойдет на убыль, а вместе с ней все их страхи и сомнения.

4

Когда Руби передала ему ключи от офиса шерифа, Ганнибал не спрашивал, зачем. В конце концов, она дочь своего отца.
Сначала Спенсер увидел рубиновый перстень, красным глазом дракона мерцающий в темноте, потом к начищенным до блеска ботинкам упала полоска света.
— Лектер, дружище, не знал, что ты перешёл в полицейский департамент.
— И покинул шахматную ассоциацию? Не в этой жизни.
Он сел на жёсткую тюремную койку и обулся:
— Почему ты мне помогаешь?
— Узнаю фамильное сходство. Шериф тоже интересуется причинно-следственными связями.
— Между нами нет ничего общего! — Спенсер замер, по коже пробежал холодок. Он уже раз недооценил Дэвида… много раз, поправил его разум и снова затих на словах Лектера:
— Идём, город просыпается рано.
Ганнибал оставил ключи на покрытом сахарной пудрой столе, там, где Руби легко их найдёт. Не то чтобы он нуждался в чьей-либо помощи: ловкость рук и отмычки творят чудеса. Но Спенсер использовал Руби, чтобы свести свои личные счёты, что давало ей право на справедливость. Кроме того, и в этом Лектер не признался бы даже под пытками, это маленькое дельце сблизило их с Руби сильнее, чем месяцы, проведенные на общей кухне.
Руби — рубин, его сокровище, его девочка.
Альберт Спенсер схватился за дверную ручку, за спиной послышался скрип, точно снимали чей-то скальп электрической машинкой. Он покосился на оживший факс и представил, как из его недр ползёт разрешение суда на предварительное заключение под стражу, ведь Дэвид так и не обзавёлся ордером на его арест. Спенсер ещё мог потягаться с этими жалкими людишками, очаровав слепую Фемиду, но между тюремной камерой и свободой выбрал второе.
— Куда мы едем?
— В укромное место, — сказал Лектер, заводя мотор старенького «Плимута» 1969 года выпуска.
— Я знал, что в городе ещё остались неравнодушные люди.
Ливень смывал краски с улиц, бросая пожухшую листву в лобовое стекло. Дождь монотонно стучал по крыше, и казалось, что их сопровождал почётный эскорт. Спенсер растёр затекшие запястья, и как бы в благодарность произнес длинный монолог об отношениях с приёмным сыном, о надеждах, которые питал на его будущее, и разочаровании, которое постиг.
— Когда дети вырастают, то перестают считаться с авторитетом, уходят из семьи, оставляя за собой долги и холод одиночества, а потом, будто им мало, занимают твоё положение в обществе, потому что моложе и сильнее. Но Дэвида сделали из другого теста, — сообщил он доверительно. В той жизни, которую им не дано вернуть, да и не всем хотелось, так и было, но кому нужна правда в этом дефолтном мире? — Дэвид получил всё и сразу. Поэтому я хотел лишить его всего, хотел, чтобы он испытал горечь утраты, страха и стыда, выпавших на мою долю, и оценил сделанное для него.
Спенсер хотел любви и не знал этого.
— Неблагодарность стоило бы причислить к смертным грехам, сделав её символом свинью, — сказал Лектер. — Ты поступил правильно, за исключением одной вещи.
— Попался?
— И это тоже.
Лес подбирался к дорожному полотну, застя верхушками крон восходящее солнце. Облака плыли по кругу, сизые и перистые, они затягивали в водоворот, откуда вырывались всполохи грозы и неестественно яркого света.
— Куда ты меня везёшь?
— Туда, где до тебя не сможет добраться Дэвид Нолан, — ушёл от ответа Лектер.
— Дэвид и его дешёвая справедливость? Да кому они нужны!
Когда они проехали указатель на Сторибрук, Спенсера охватила паника:
— Ты же знаешь, что случилось с теми, кто пересёк городскую черту? У них стёрли память, высосали, опустошили.
— Я пересёк её дважды, — сообщил Лектер, — не волнуйся, мы почти приехали.
Он смотрел на невидимый купол, накрывший Сторибрук, словно мог видеть его тончайшие стены, чувствовать рябь, бегущую по пространству, слышать пение тахионов. Он думал о ложках, простых металлических ложках, на которых тренировался в детском приюте, передвигая с помощью взгляда.
Понимая, что они собираются пересечь магический рубеж, Спенсер всем телом навалился на руль, но ремни безопасности откинули его на спинку сиденья. Плимут занесло развернуло на мокром асфальте; тормоза жалостливо завизжали.
Регина Миллс сказала бы, что на сумасшедших Проклятие не распространятся, они и так уже прокляты своим безумием. Голд с завистью наблюдал бы за процессом изменения реальности, отнеся это к ранее неведомой форме магии. Ганнибал Лектор просто представил, что купола не существует. Именно так он вырвался из затхлого мира Сторибрука и через двадцать восемь лет вернулся.
Сухая дорога отдавала жаром.
— Спенсер, с вами все в порядке? Альберт?
Окружной прокурор медленно собрал себя, сначала мышцы и кости, потом чувства, озираясь по сторонам в поисках угрозы, потом придирчиво осмотрел вскипевший автомобиль: ломовое стекло разбито, диск погнут, заднее колесо лопнуло и превратилось в лохмотья.
— Что случилось?
— Олени, — произнес Ганнибал, — разгар брачного сезона.
Альберт кивнул, всё ещё держась за нагретое крыло автомобиля.
— Идёмте, в полумиле отсюда есть ферма, там мы найдём телефон и помощь.
Идя шаг в шаг по дороге, Спенсер силился вспомнить имя своего друга, или партнера, или доктора, но не мог и оттого пребывал в растерянности. На стук никто не открыл. Обойдя дом, мужчины решили проникнуть внутрь через окно, но их усилия оказались напрасны, так как найденный телефон, судя по стопке счетов на тумбочке, умер ещё в прошлом веке. Распаляясь, Спенсер направился к свинарникам, откуда доносились какие-то звуки — первое свидетельство жизни на их пути.
— Черт возьми, — выругался окружной прокурор, когда его ботинок угодил в помои. — Вы идёте или как?
— А можно я побуду зрителем?
Раздался щелчок. В следующую секунду в загон, хрюкая и вереща, ворвались свиньи. Их копытца месили и без того склизкую землю, грязные пятачки старались испачкать костюм, укусить. Лектер просунул вилы между створок, чтобы те не раскрылись под натиском животных.
— Что вы делаете?
— Спенсер, вы молодец, признаю это с хладнокровием эстета. Хороший план за исключением одной маленькой ошибки, пытаясь расправиться с Дэвидом Ноланом, вы подставили мою дочь.
— О чём вы?
— Не помните? Невинность — она прекрасна! Теперь вы на собственной шкуре чувствуете полное отчаянье невинной души.
Животные накинулись на Спенсера, терзая за брючины. Ища спасения, он бросился к ограждению, но Ганнибал ударил его ножом. Спенсер споткнулся и упал в грязь, тут же исчезнув под тушами десятка хряков.
Лектер не любил оружие, прибегая к нему в крайних случаях. Дождавшись, пока крики и возня стихнут, Ганнибал открыл загон — истощённые свиньи, стыдливо клоня головы вернулись к своим лежанкам. Он выбрал крюк подлиннее и подтащил безжизненное тело к деревянному ограждению. Из груди Спенсера торчала рукоятка ножа с клеймом фирмы «Джон Локк». Вытащив его и придирчиво осмотрев, Лектер распорол рубашку.
Через пятнадцать минут он вернулся к машине, положил в бардачок полиэтиленовый сверток и, подняв багажник, достал запаску и поменял колесо. В конце концов, не зря же его называли доктором. Плимут медленно тронулся с места, нащупывая невидимый магической купол, накрывший Сторибрук. Если представить, что его нет, преграда исчезнет. Лектер думал о металлических ложках, Беркли, предстоящей встрече и о том, как искривляется пространство под силой его мысли.
В семь придет Регина Миллс, а он еще не приступил к приготовлению главного блюда. Припарковавшись возле кафе «У бабушки», Ганнибал зашёл на кухню, развернул сверток, подставил руки под струю воды и включил «Кармен». Под тягучие звуки цыганского романса кровь с урчанием исчезала в водостоке. Музыка ассоциировалась с Региной, а перед глазами фейерверком взрывались цвета: красный, как розы на крышке гроба короля Леопольда, белый, как снег в день его похорон, чёрный, как доспехи окружавших её гвардейцев.

5

Когда Ганнибал вынес фирменное блюдо, Руби сидела за кассой. Лектер обещал, что со Спенсером больше не будет проблем, и она ему верила, не требуя доказательств. Казалось, он был здесь всегда: никем не замеченный недостающий персонаж «Тайной вечери».
Руби любила наблюдать за посетителями. Это хоть как-то отвлекало от случившегося. Арчи Хоппер приходил в кафе за тем же, но при виде Ганнибала вспоминал о неотложных делах, некормленых питомцах и непринятых лекарствах.
Доктор Вейл, бросавший испепеляющие взгляды на Регину Миллс и откровенно раздевающие — на Руби, как-то съеживался на своем стуле, превращаясь в мальчишку-ординатора первого года.
Забившись в угол, шериф Нолан пытался решить загадку пропажи Альберта Спенсера из тюремной камеры. Присутствие Лероя, отмечающего с компанией то ли поминки Билли, то ли снятие обвинений с Руби, вгоняло его в уныние.
Ганнибал крутил перстень на пальце, глядя на Регину Миллс, а та чертила на столе какие-то тайные знаки, не отдавая отчета своим действиям и прошедшему времени. Утрата сына подкосила эту поразительную женщину.
— Похоже, «сердечные тайны»***** вам не по вкусу.
— Сердечные тайны? — женщина подняла на него глаза цвета йода.
— Уж так назвали это блюдо в Неаполе.
Регина отрезала маленький кусочек и отправила в рот. По нёбу разлился горьковатый привкус недожаренного мяса и муската. Дожевав, она поняла, что ей куда больше нравится вырывать сердца, чем их есть.
— На любителя, — вынесла свой вердикт Регина.
— Тогда не стану делиться рецептурой.
Лектер поставил перед ней десерт. Ничего оригинального: бисквит и шоколад.
— Лучше расскажите, какие дороги привели вас в Сторибрук? — наконец-то выразила свой интерес Регина.
— Если коротко, то я — псих.
Она заглянула в водянистые и кажущиеся кристально правдивыми глаза Ганнибала Лектера и залилась смехом:
— Хорошо, выкладывайте длинную версию событий.
Руби соскользнула с табурета. Тридцать девять ступеней отделяли её мир от обычного. Закрывшись в своей комнате, она залезла с ногами на кровать и вытащила из заднего карман джинсов стащенный из участка факс.
— Зверь зверя не тронет.
Руби открыла потайной ящичек стола и затянулась сигаретой. Ещё один секрет от бабушки. Впрочем, секреты — их семейная черта.
Она всматривалась в чёрно-белый портрет отца с косым штампом «разыскивается». Половину лица скрывала маска, глаза хищно смотрели на фотографа через тюремную решетку. Взгляд дикий, но не затравленный. Они с бабушкой считали, что могут держать её происхождение в тайне, но Руби уже давно знала об отце и его маленьких увлечениях.
Она защитит Ганнибала, так принято в волчьей стае.
Пара затяжек, и тонкий столбик пепла осыпался прахом на ковер. Бабушка будет недовольна. Руби поднесла зажигалку, наблюдая, как огонь растекается по тонкой факсовой пленке, пока в пепельнице не осталась лишь пара чёрных лепестков. Отец приехал в Сторибрук из-за неё и должен остаться. Руби хотела, чтобы он остался хотя бы на время.

@темы: "OUaT", "фанфики"

---

Идеи на когда-нибудь

Если, как ходят слухи, 4 сезон OUaT начнется с очередного проклятия, где Сторибрук будет погружен в одну из форм амнезии, а Регина окажется женой Робина, слоганом сезона станет: "Помешать ее счастью могли только ее муж и совесть"

А если серьезно, логичным завершением пути Злой Королевы на пути добра стала бы ее смерть, как акт самопожертвования. Никто ничего не потеряет: чета Прекрасных по-прежнему будет наживать приключения на свои волшебные задницы, а актриса, наконец-то, получит свой паспорт

@темы: "OUaT", "идеи для фика"

---

Поезд до Сторибрука

Лучшее за 2013, как бы прискорбно оно не звучало:

Название: Поезд до Сторибрука
Автор: Dzury
Бета: Jordan MoonFire, +Lupa+
Размер: миди, 7 939 слов
Пейринг/Персонажи: Регина Миллс, Генри Миллс, мистер Голд, Мэри Маргарет Бланшард, Сидни Гласс, шериф Грэм, Джефферсон, Август, Эмма Свон
Категория: джен, префем
Жанр: АУ, городское фэнтези
Рейтинг: РG-13
Краткое содержание: об одном маленьком городке и его секретах
Примечание: написано на ФБ-2013, данный текст связан Авторским соглашением, и его последующие публикации возможны только со ссылкой на rxwp.ru

Сторибрук был обычным городом со своим банком, почтой и перроном. Только ни один поезд так и не потревожил протяжным гулом его полустанок. Монорельсовая дорога выпрыгивала из леса и в нём же скрывалась.
В переплёте окна Голд заметил ссутулившийся силуэт, маленькими шажками меряющий площадку напротив ломбарда. Из-под воротника плаща, скрывавшего уши, высовывалась тёмная головка, отчего женщина напоминала недовылупившуюся из кокона бабочку. Прихрамывая, ростовщик подошёл к двери и перевернул висящую на ней табличку «открыто».
— Проходите, у меня кое-что есть для вас, дорогуша.
Мэри Маргарет вздрогнула, бросила взгляд на пустующую в обе стороны улицу и поглубже засунула руки в карманы плаща. Распогодилось, и жители Сторибрука, выпив утренний кофе, спешили по своим делам. Но не здесь, в кривом переулке на окраине города, где, казалось, можно встретить Джека Потрошителя, мистера Хайда или даже Регину Миллс собственной персоной. Мэри Маргарет могла поклясться, что видела, как мерседес мэра вырулил из-за поворота.
— Смелее.
Зазвенел колокольчик, и Мэри Маргарет шмыгнула носом. Застоявшийся воздух лавки пах плесенью, ладаном и, почему-то, столярным клеем.
— Это не будет стоить вам ни-че-го, — произнес Голд спустя пару минут, протягивая ей выуженный откуда-то из-под прилавка свёрток.
— Ничего? — переспросила мисс Бланшард.
— Вы и так задолжали больше, чем следует, — тонкие губы ростовщика растянулись в улыбке. — Да и кому, если не вам, предлагать такую вещицу?
Почему-то Мэри Маргарет показалось, что речь идёт о куда большем, чем она могла припомнить, но уточнять не стала. Поблагодарив мистера Голда, она направилась к выходу, где и столкнулась с Региной Миллс. Женщины смерили друг друга взглядами и разошлись. С улицы повеяло холодом.
— Какой замечательный день, мадам мэр. У меня сегодня столько посетителей, — произнес Голд, снова вставая за прилавок. — Чем могу быть полезен?
— У моего сына день рождения, — произнесла с порога Миллс.
— Почему бы вам не воспользоваться каталогом Amazon? Пыльные вещи с отпечатком чужого прошлого не для мальчиков вроде Генри.
— Я так и сделала, — возмутилась Регина. — Но посылка затерялась на почте.
Неужели кто-то мог подумать, что она забыла? Да, иногда ей казалось, что время — петля, накинутая на шею Сторибрука. О том, что оно все-таки ползёт, свидетельствовала отросшая по глаза челка Генри, да одежда, из которой он вырастал со скоростью бамбука.
— Так вы мне поможете?
— Конечно, конечно, дайте подумать.
Мастер сделок попытался представить, чего хотят одиннадцатилетние мальчики. Его опыт в таких вещах был ничтожным. Голд подумал о сыне. Сначала детям достаточно игрушки, грубо сделанной собственными руками на кухне. С каждым отмеченным днем рождения их потребности возрастают, но они по-прежнему не задумываются о том, чего стоят их мечты.
Ростовщик вынырнул из-за прилавка, приставляя меч к шее Регины. На виске мэра запульсировала жилка.
— Как насчет этого?
Регина осторожно отвела клинок в сторону. Меч был укороченный, в три четверти от стандартного, с изящной гардой и узким, словно игла, лезвием.
— Сомневаюсь, что мой сын настолько кровожаден.
— Ах, моя дорогая, в его возрасте все играют в прекрасных принцев. Сразиться на дуэли, убить дракона…
— Порезаться, — закончила она. — У вас нет ничего менее травмоопасного?
— Вам не нравится? К нему прилагаются отличные ножны, — произнес с огорчением ростовщик. — Но не хотите — как хотите.
Мистер Голд повертел меч в руках и убрал поглубже под прилавок — на всякий случай.
— Тогда взгляните на это.
Он стянул палантин. Регина с сомнением посмотрела на предложенную вещь и кивнула. На какое-то время это займёт Генри. Она чувствовала растущую между ними трещину, каждый раз спотыкаясь о блуждающий взгляд сына, словно он что-то искал: больше любви, поддержки, одобрения. Чем бы ни был обделен её мальчик, Регина понимала — одной кредиткой это не исправить.

Серая змейка неслась вдаль, свободная и одновременно привязанная к железнодорожному полотну. Колеса стучали на износ. Последние вагоны так и норовили оторваться от основного состава на очередном повороте, но сжались и задрожали при виде моста. Рой огоньков вспыхнул при приближении поезда, машинист дал гудок и нырнул в чёрную глотку туннеля.
Сидящий на корточках мальчик приблизился к самому входу, опасаясь, что локомотив заблудится, или его сожрёт тоннельный монстр. Каждый раз, когда экспресс проделывал этот смертельный трюк, сердце Генри сливалось со стуком колес, без устали и неотвратимо бегущих к станции. Над пластиковым зданием вокзала гордо реял американский флаг. Зазвенело в ушах. Шлагбаум, точно гильотина, чуть не отсёк хвост состава, но мальчик вовремя нащупал лежащий на полу пульт и успел перевести стрелки. Не заметив, как близко он был от крушения, поезд совершил круг почета по гостиной.
Генри чувствовал, что за ним наблюдают, но никак не мог оторваться от новой игрушки. Это была самая здоровская штука, которую ему когда-нибудь дарили. Наконец он поднял глаза. На втором этаже, опёршись о перила, стояла его мать. Выглядела она уставшей.
— Это круто, мам!
— Рада, что тебе понравилось.
Вернувшись из школы, Генри первым делом открыл подаренную учительницей книжку. Мэри Маргарет была доброй, но продолжала видеть в нем ребёнка, увлечённого сказками. Пролистав книгу до середины, он занялся другими подарками. Их оказалось немного. Ему даже не нужно было читать поздравительные открытки, чтобы узнать от кого они. Ничего особенного, словно все сговорились и дарили ему одно и то же каждый год. Иногда Генри задумывался, каково это, жить в большой семье?
Его внимание привлекла внушительных размеров коробка, обернутая грубой канцелярской бумагой. Не дожидаясь, пока мама вернётся из кухни, он развернул подарок. Мальчик так и не заметил выпавшую из коробки открытку: «Любимому сыну от М.» Но Регина не стала ругаться, даже помогла собрать игрушку, и сейчас с ужасом смотрела на то, во что превратилась её ухоженная гостиная.
Место боевых действий, не иначе, где столкнулись великаны и лилипуты из сказки про Гулливера. Между диваном, стульями и столом пролегла железная дорога, в центре которой расположилась копия одного из сотни провинциальных городков Восточного побережья. Он легко бы сошел за Сторибрук, если б не часы на здании вокзала: они ходили. Праздничная мишура неряшливо лежала повсюду. Регина вздохнула. Может, идея с поездом — не самая лучшая?
— Спускайся, давай ещё поиграем!
— Уже половина десятого, пора спать, — ответила она на просьбу сына.
— Но сегодня особенный день! — клянчил Генри, продолжая елозить по полу.
— Хорошо, ещё двадцать минут, и ты идёшь в ванную.
Ей сложно было отказать сыну, и мальчик часто этим пользовался.
Регина спускалась по лестнице, на ходу подбирая скомканную обёрточную бумагу, оторванные банты и пёстрые ленты. Неожиданно она споткнулась, вцепилась в перила и посмотрела под ноги. Подняв забытую на лестнице книжку, прочитала тиснёные золотом буквы. «Однажды в сказке».
— Откуда это?
— Это подарок мисс Бланшард, — признался Генри.
— Вот как?
Легкий укол ревности оставил на сердце царапину. Неужели учительнице младших классов больше некому делать подарки? Хотя… действительно некому. А то, что книжка сейчас лежала поперек ступенек, значило, что Генри к ней быстро охладел. Регина хмыкнула. Мисс Бланшард стоило знать её мальчика лучше. Единственное, что Генри зачитывал до дыр — это комиксы о Супермене.
Сунув книгу под мышку, Регина, вопреки ожиданиям сына, скрылась в своём кабинете. Сегодня вечером она не ждала Грэма. Сегодня только она и кушетка. От непреходящего жужжания электропоезда раскалывалась голова.
Книга была тяжёлой и больше напоминала семейный альбом, чем томик сказок Андерсена. От скуки Регина перелистывала страницы, катая по губам вишенку с оставшегося торта, оттенявшую цвет её помады. Губы то кривились в усмешке, то ползли вверх от теплых воспоминаний, у глаз появились лапки морщинок. Всем своим видом она будто говорила: «Знаю, знаю».
Все эти рассказы о вздорных принцессах, отважных до самолюбования рыцарях и сердечных простушках. Но кое-что из прошлого героев стало для неё неожиданностью. То ли Регина не знала, то ли отказывалась помнить об их жалких жизнях. Впрочем, это не имело никакого значения для сюжета. Книга была посвящена проклятию, насланному на жителей Сказочной страны Злой Королевой. Каждый эпизод - звенщ каторжной цепи.
Она перевернула страницу. Женщина на картинке могла бы сойти за её сестру: молодая, отчаянная, с резкими чертами лица и затуманенным гневом взором. Имя ей — Порыв. Летящий в неё меч грозил проколоть книжный лист и вырваться наружу. Рука Регины дёрнулась, залив страницу кофе. Выпрямившись на кушетке, мэр стряхнула с брюк маслянистые капли. Книга упала на пол.
«Ничего страшного, — произнесла мысленно Регина, — просто дурацкое совпадение».
Поверх картинки с улыбающимися молодоженами воображение рисовало её собственную свадьбу: юная невеста сжимает увядающие цветы, ловя на себе снисходительный взгляд Леопольда и не замечая, как ломаются в руках хрупкие стебли. Корона — единственное в облике жениха, что лишено ветхости и не утратило своей красоты.
Почему одни с лёгкостью получают желаемое, а другим на роду написано стать лишь приложением к чужой жизни? Когда Белоснежка вышла замуж, ей было столько же, сколько и мачехе в тот злополучный день.
Регина думала, что меч не достиг своей цели, но вот он летит сквозь время, и остроте его могут позавидовать обзорщики «Нью-Йорк Таймс».
— Мама, у тебя всё в порядке? — закричал Генри, услышав шум из кабинета.
— Всё в порядке, малыш.
Регина подняла книгу, понимая, что снова ему солгала. Залитая кофе страница казалась безнадежно испорченной. И все, что смогла придумать Регина, дабы клейкая масса не впиталась в остальные, покоробив их, это аккуратно вырвать её из книги. Она надеялась, что Генри ничего не заметит, если вообще решит почитать глупые сказки. И, конечно, Королеву интересовал их автор. Кто еще помнит те времена, и как книга оказалась в их мире? Регина одернула себя. Ничего этого не было — и быть не могло. Она живёт в Сторибруке, и скоро день шахтера, а значит, куча хлопот ради праздника, который не принесёт ничего, кроме новых хлопот.
Мысли ночными мотыльками порхали над её кроватью. Женщина корчилась под одеялом, пытаясь увернуться от меча. Годы не причинили ему ни малейшего вреда, в отличие от Злой Королевы. Со слабым утешением, что всё это было не зря, Регина зарылась лицом в подушку.

— Доброе утро, мадам мэр.
Регина кивком поприветствовала вульгарную официантку, надеясь, что скрыла от посторонних круги под глазами. Большей сплетницы, чем Руби, в Сторибруке не сыскать. Самое обидное, что круги появились не от бессонной ночи с Грэмом или даже без него. Сны проносились в её голове, точно вагоны проезжающего мимо поезда. Утром она не могла ничего вспомнить, осталось только ощущение чего-то ускользающего и разбившая её усталость. Поэтому Регина и заглянула в кафе перехватить лишнюю чашку кофе перед работой.
— На вынос, — предупредила она официантку.
Мадам мэр ненавидела это место. Горожане сидели за большими, почти во всю стену, окнами и о чем-то переговаривались — по губам не разобрать, отчего ещё больше напоминали рыб в огромном аквариуме. Вся жизнь на виду. Вот Кэтрин Нолан замотала головой, словно ей в рот попала смешинка, а может, женщина просто поперхнулась тостом. Регину бы это не удивило. Удивило другое…
Она нажала на газ, не заметив, что машина стоит на задней передаче. Послышался удар, потом скрежет гнущегося бампера. Её откинуло на руль. В следующую секунду вода со свистом ударила в небо, её потоки хлынули по заднему стеклу и дальше вниз по улице.
Регина посмотрела в зеркальце: из покорёженного гидранта хлестало, посетители кафе высыпали на улицу. В первых рядах Дэвид Нолан — Джон Доу, деревенщина, который сейчас должен был лежать в коме на больничной койке. Мужчина сорвал подвернутую под воротник рубашки салфетку и героически бросился ликвидировать аварию. У Лероя в машине нашёлся набор гаечных ключей. Дэвид скрутил полотенце и обмотал его вокруг инструмента, чтобы использовать как рычаг.
В стекло постучали. Регина по-прежнему сидела, сжимая руль и не веря в происходящее. Стук повторился. Она нажала на кнопку стеклоподъемника. Тут же капли воды попали в салон.
— Мадам мэр, с вами всё в порядке?
— Лучше не бывает, — бесцветным голосом произнесла она.
— У вас кровь, возможно, сотрясение, — предположил доктор Хоппер. — Я мог бы отвезти вас в больницу, учитывая обстоятельства.
«А ведь это могло бы многое объяснить», — подумала Регина.
— Спасибо за заботу, Арчи.
Регина нехотя покинула салон машины. За разговором она упустила, кому же всё-таки пришла в голову идея перекрыть воду. Мерседес был на ходу, но требовал ремонта. Обхватив себя за плечи, Регина медленно пятилась, глядя на Дэвида Нолана в промокшей клетчатой рубашке.

Мадам мэр влетела в больницу, пронеслась по коридорам и, распахнув двери клинического отделения, замерла. Палата была пуста. Она развернулась на каблуках, чуть не врезавшись в доктора Вейла.
— Где Джон Доу? Кажется, я велела сообщить мне, если он придёт в себя!
— Кто? Регина, о чём вы?
— Неизвестный. Бродяга, сбитый на шоссе, который, как вы утверждали, никогда не выйдет из комы.
— Последние две недели к нам не поступало критических пациентов, а бродяг в Сторибруке отродясь не было, — ответил Вейл и криво улыбнулся, как делал всякий раз, когда сомневался в своей правоте. Похоже, его воспоминания съедала то ли рутина, то ли лангольеры.
Тем временем Арчи рассказал об аварии. Доктор Вейл тут же предложил сделать томографию, а Хоппер — свою помощь, чтобы преодолеть шок от случившегося. Регина думала о том, как мёртвое может стать живым, и медленно закипала на своем внутреннем ведьмином огне.
— Я не собираюсь слушать сверчка и недоучку учёного, мнящих себя докторами!
Она толкнула в грудь всё еще пытавшегося её осмотреть и ощупать Вейла. По коридору раздался стук каблуков. Женщина уходила, оставив после себя сплошные вопросы.

Как Регина добралась в тот день домой, она не помнила. Взлетев на второй этаж, она закрылась в спальне и села на кровать. Здесь мадам мэр чувствовала себя в безопасности, здесь никто не мешал внутренним противоречиям разрывать её сознание.
Регина прекрасно помнила переплетения красного и белого…
Молодой принц, король? Пусть будет король. Не в силах отбиться в одиночку от штурмового отряда, падает, сражённый безымянный мечом. В этот миг он по-настоящему прекрасен. Кровь уже отхлынула от лица, оставив легкий румянец на щеках. Бордовый камзол с белыми ажурными манжетами подчеркивает величие смерти.
А потом на Сказочную страну пало Проклятие, словно и не было этих двадцати восьми лет в изгнании. Они оказались во временной петле Сторибрука, лишённые памяти и надежды, а Прекрасный принц — под капельницей на больничной койке, застряв между жизнью и смертью. Пару раз в месяц она навещала Джона Доу. Для всех он оставался неизвестным, бродягой, сбитым на объездном шоссе одной дождливой ночью, но не для неё. В поверженном Принце Регина Миллс видела свой триумф и окончательную победу. К победе были подведены трубки для внутривенного питания и аппарат искусственного дыхания.
А теперь Дэвид Нолан, энергичный и прекрасный, бежал трусцой по улицам её города, помахивая соседям и друзьям, как будто был с ними всегда. От этого легко сойти с ума или напиться. Но, имея дело с магией, всегда приходится допускать элемент чужого вмешательства.
Только что теперь делать с ее воспоминаниями? С тем, что написано в книге сказок Генри? Книга! Регина спустилась в свой кабинет. Если это действительно так, значит, она права, а они — нет. Судорожно пролистав страницы, она вернулась к началу. Злая Королева появляется на свадьбе Белоснежки и Прекрасного. Её подарок особенный. Это Проклятие, которое ровно через девять месяцев — срок, положенный, чтобы взрастить в чреве Белоснежки ребенка — лишит их дома, памяти и друг друга. Вот люди Королевы штурмуют дворец. Знакомый мир уже никогда не станет прежним. Между историей о проклятии и Спасителе, которой придёт и разорвёт колдовские чары, вырванный лист.
Регина вытащила из мусорного ведра залитую кофе страницу и, разгладив, вставила в книгу. Потом еще раз перелистала. На оборотной стороне иллюстрации со Злой Королевой корчился в предсмертных судорогах Прекрасный Принц. Регина захлопнула книгу и прижала к груди. От подрагивающих плеч до колен пронеслась волна облегчения.
Взяв себя в руки, она набрала номер доктора Вейла, извинилась за утренний инцидент и запросила больничную карту Дэвида Нолана.
— Зачем она вам?
«Любовные романы на полке закончились, решила почитать», — хотела съязвить Регина, но сдержалась. Она и так сегодня наговорила лишнего.
— С каких пор мои просьбы стали для вас проблемой, доктор?
— Никаких проблем, мадам мэр, — ответили на другом конце провода, — просто вы сегодня спрашивали о Джоне Доу, а теперь о муже Кэтрин. Думаете, это один и тот же человек?
— Я ничего не думаю.
От её внимания не ускользнуло, как легко и мягко доктор назвал миссис Нолан по имени.
— Кстати, о нашем спящем красавце. Утром в палате проводили санобработку и перевезли его в соседний бокс. Поэтому вы не смогли с ним увидеться, — попытался смягчить разговор Вейл. Его давно интересовали эти «свидания», если посещения человека-овоща можно было так назвать. Вейл сомневался в своих гипотезах, но, очевидно, мадам мэр тянуло к этому бродяге снова и снова. — Регина? Вы меня слышите?
Трубка выпала из её руки. От удара крышка раскололась, и аккумулятор оказался на полу. Регина даже не заметила. Она найдёт шутника, написавшего правдивые сказки. Ещё никто не уходил от гнева Злой Королевы.
Пока основной и единственной зацепкой, способной пролить свет на происходящее, оставалась книга. Регина штудировала её, как другие — Библию. Наверное, для неё она и была Священным Писанием. Особенно впечатлил рассказ о Спасителе, который явится разрушить Проклятие. Иоанн Богослов обещал миру четырёх всадников. По воле создателя книги, со Злой Королевой расправится белый рыцарь на белом (кто бы сомневался) коне. Ребёнок Белоснежки и Прекрасного Принца. Ничего нового, и совсем ничего, что бы противопоставить судьбе.
Но всё могло оказаться совпадением или игрой её воспалённого разума. Хотя, если книга живая, если любая редактура способна изменить окружающую реальность, в руках мэра оказалась самая удивительная и могущественная вещь в мире. Нужно только понять, как это работает.
В прошлый раз Регина просто вырвала упоминание о событии, и ход истории изменился. Ей повезло, что не кардинально.
Она представила, как, если бы фея Нова оставила своих сестер ради мимолётной любви. Сторибрук, наши дни: худощавая, болезненного вида женщина на пятом месяце беременности пробирается мимо завсегдатаев к барной стойке, чтобы увести домой пьяного Лероя.
Регина фыркнула. Нет, это слишком жестоко даже для Злой Королевы. Хотя… Тогда Белоснежка не встретится с гномами, что само по себе неплохо. Ведь и Чарминги никогда не поженятся и не произведут на свет Спасителя. Да и зачем миру Спаситель, если Проклятие не падет на Сказочную страну. Никакого Сторибрука с его потерявшими индивидуальность жителями и вечным днём сурка, безвыходным и безнадёжным. Никакого Генри…
Регина закрыла лицо руками. Кажется, Высшие Силы — те самые, что наделили зачарованный лес магией и ушли творить добро в другие миры, те самые пропащие Высшие Силы лишили её возможности выбора.
Но Регина Миллс не стала бы Злой Королевой, если бы сдавалась так просто. Она расчертила лист на две половины, вписывая в одну персонажей из сказок, а в другую — их альтер-эго из Сторибрука. Женщина всё глубже погружалась в собственное прошлое и прошлое своей страны, анализируя поступки и их значение, пока не нашла самое безобидное и незначительное событие.
Дева Малейн. Она имела всё, чем обладали истинные принцессы: красоту, кротость, изломанную судьбу. Отец заточил её вместе со служанкой в тёмную башню на семь долгих лет. Когда же девушкам удалось развалить кладку и выбраться, вокруг простирались лишь выжженные бесплодные земли — наследие проигранной войны. Леди Малейн отправилась в дальний путь и встретила свою любовь при дворе давнего соперника отца.
Сейчас же дева Малейн с распущенными волосами до пят и молчаливой, крадущейся за ней тенью, подругой несла жителям Сторибрука слово Божие, а её королевич разгружал товар в местной бакалее. Даже Регине Миллс становилось не по себе при мысли о Страшном Суде и роли в нем чернокудрой Малейн.
Злая Королева осторожно вырвала нужный лист с «жили долго и счастливо». А утром позвонила в монастырь и попросила сестру Малейн. Такая в их списках не значилась.

Убедившись, что всё работает, Регина оставалось решить два вопроса: откуда книга взялась в Сторибруке — городе без магии, и как поступить с теми возможностями, которые она сулила. Мадам мэр была не настолько глупа, чтобы вносить серьёзные изменения в прошлое. Конечно, первым делом ей захотелось вернуть возлюбленного, утраченную молодость и невинность. Но невинность несет незнание. Кто даст гарантию, что, поверни она время вспять, история не повторится? А может, обернётся еще худшими бедами. Хотя, куда ещё?.. Нет. Всякий раз, когда Регина думала, что хуже уже не будет, судьба преподносила очередной сюрприз. Попытка навести порядок в её «тёмном прошлом» могла повлечь разрыв с Генри. Она никогда не усыновит мальчика, даже не вспомнит о его существовании, и чувство одиночества и утраты будет преследовать её всегда.
В конце концов мадам мэр решилась на разговор с Мэри Маргарет. Та подарила книгу Генри — и могла знать что-то о её природе. Но одного взгляда на учительницу хватило, чтобы понять: ей знакома только школьная программа четвёртого класса. И если мисс Бланшард думала, что беретка делает её похожей на Одри Хепбёрн из «Римских каникул», это было далеко не так. Та даже уши не прикрывала.
— Добрый день, мадам Миллс, — пролепетала учительница. — Чем могу помочь? Генри опять забыл пенал в классе?
— Нет, я хотела поговорить с вами, мисс Бланшард.
— О Генри?
— Отчасти. Вы подарили ему на день рождения книгу сказок. Очень дорогое и ценное издание.
— Конечно, я не должна была, — учительница выглядела сконфуженно. Неужели Генри раскрыл их маленький секрет. — Но он выглядел таким потерянным. В последнее время Генри ведёт себя странно. Вы не замечали? Все эти вопросы. Он расспрашивает одноклассников об их семьях, где те жили до Сторибрука, покидали ли город, а когда Эван Пирс не смог ответить, почему его дед-часовщик не хочет починить городские часы, чуть не избил парня. Он спрашивает об этом каждый день. А Эван удивляется, будто слышит вопрос впервые, — рассказывала учительница. Наконец-то она могла поделиться своими опасениями с кем-то, близким мальчику. И хотя Мэри Маргарет не разделяла методы воспитания Регины Миллс, та все же оставалась матерью Генри. — Мне кажется, ему не хватает отца, он пытается свыкнуться с его отсутствием, проецируя ситуацию на другие семьи.
— Генри не странный. И у него счастливая семья, — произнесла громче необходимого Регина, и все находившиеся в школьном коридоре уставились в их сторону. — Где вы взяли эту книгу?
— В лавке мистера Голда.
Брови собеседницы поползли вверх.
— Я иногда покупаю там что-нибудь для школьной библиотеки. А в этот раз подумала, что хорошо бы Генри отвлечься. Сказки — это всегда в радость.
— Мисс Бланшард, я знаю лучше, что хорошо для моего сына, — сказала Регина. — А теперь, могу я увидеть моего мальчика?
— Генри по пятницам участвует в театральном кружке. Он ушел два часа назад.
— Что? И вы отпустили его одного?
— Нет, конечно, — ответила Мэри Маргарет, — он сказал, что сегодня его заберёт ваш помощник Майкл, так как вы сами заняты в городском совете.
— Если с ним что-нибудь случится… — Регина не договорила, набирая один за другим телефонные номера дома, мэрии — Майкл сонно ответил, что никаких распоряжений на сей счет не получал, а потом и шерифа Грэма.
— …Я себе этого не прощу, — закончила за неё Мэри Маргарет, но Регины уже и след простыл.

Поезд — это движение, встречи и разлуки, утраты и новые надежды, а ещё приключения. Вот почему мальчики так любят поезда.
Генри шёл к станции, ориентируясь на долговязые мачты фонарей. Свет лежал мазками, маслянистыми и блестящими. Насыпь уже поросла зеленью, и сквозь бетонные плиты пробивались солнечные одуванчики. Скрытая от посторонних глаз, с облупившейся зелёной краской, станция оказалась маленькой, почти игрушечной.
Генри надеялся, что увидит поскрипывающую дрезину или поставленный в тупик состав. Не бывает так, что железная дорога есть, а поездов нет. В это лето Генри нуждался в чем-нибудь настоящем. И все же полустанок настраивал на определенную атмосферу: что–то грядёт, что–то определённо грядёт, мощное и неотвратимое, как поезд, идущий по расписанию.
Мальчик прислушался. Лес никогда не молчит. Перекличка птиц, сплетни цикад и шорохи ветра не оставят тебя в одиночестве. В этом прелесть пеших прогулок за городом. Генри перелез через металлическое заграждение и прикоснулся к рельсам, как ковбои в фильмах о Диком Западе. А вдруг по ним струится энергия, и земля рядом уходит из-под ног?
Но рельсы были холодными. Погода портилась. Ветер трепал молодые ветви ольхи, сквозь которые пробивалось съёжившееся солнце. Солнечный зайчик упал под ноги. Генри перешагнул через него, боясь наступить, и стал подниматься по насыпи. Что-то двигалось за кустами по смятой осоке. Он окликнул незнакомца, но ответа не последовало. И ребенка посетила на удивление серьёзная мысль: люди сюда, забредали нечасто.
Вдруг кто-то схватил его за рюкзак и потянул. Неловко развернувшись, Генри упал на щебёнку, слегка ободрав руку.
— Грэм?
— Пошли отсюда, — сказал шериф, снова хватая его под локоть.
Кто он, чтобы выговаривать парню?
Они обогнули сложенные колодцем, высмоленные и выгоревшие на солнце шпалы. Справа снова раздалось шуршание, и Генри выгнул шею.
— Как ты меня нашёл?
— Легко, — ответил бывший охотник и тоже посмотрел в сторону. — Не бойся, парень.
— Но там… Кто там?
— Одна из сестёр Господних. Они иногда наведываются в хижину лесника, приносят продукты, лекарства и новую Библию, которой старый Моро разжигает камин зимой.
— Та самая безымянная монашка, — догадался Генри. — Я звал, а она не ответила. Что она делает у станции?
Грэм хотел сказать: «скорбит», — но подумал, что одиннадцатилетнему мальчику этого не понять. Шериф не раз встречал её в подлеске: на голове застиранный платок, в руке — лукошко. Всегда пустое, будто для отвода глаз. От бога в ней было не больше, чем от дьявола. Казалось, женщина потеряла что-то в своей жизни так давно, что имя вместе с лицом стёрлись из памяти, и теперь она рыщет в этой глуши, пытаясь найти утраченное. Или хотя бы покой.
— То же, что и ты, парень, — ответил шериф, — то же, что и ты.
— Я ждал поезд.
Грэм усмехнулся и прошептал:
— Она тоже.
Думают ли монашки о самоубийстве? Шериф не хотел об этом знать. Так или иначе, последний поезд проходил здесь во времена Рейгана или еще раньше.
Они вышли на дорогу. У припаркованного к обочине мерседеса стояла Регина. Она едва справлялась с эмоциями. Шериф сжал плечо мальчика: большая тёплая рука легла, точно лапа зверя.
— Удачи, парень.
Меньше всего Грэм напоминал грациозного и опасного хищника. В мужчине не было ни капли утончённости, которую ценила его мать. И Генри задумался, что может связывать вместе шерифа и маму.
Грэм шел, приволакивая ноги из-за сапог — явно на размер больше положенного. Регина помнила, что на языке мужчин обозначала эта особенность. Кончик её губ дернулся в ухмылке. На сапогах лежал слой пыли. Щегольская жилетка с галстуком сидела на шерифе неряшливо. Мисс Бланшард ошибалась, Генри не нужен отец, у её мальчика уже есть тот, кто его любит.
Но одной любви, как всегда, мало, и сердце ищет взаимность.
— Привет, мам, — скривил губы Генри.
Грэм потрепал его по голове и передал в руки мэра. Регина старалась не выдать волнение. Все, что требуется сказать сыну, она скажет дома.
— Спасибо, шериф, — произнесла она, пристёгивая ремни безопасности.

Атмосфера за ужином была напряжённой. Генри никогда раньше не сбегал. По крайней мере, так далеко. А всему виной эта чёртова железная дорога. С другой стороны, размышляла Регина, в его руки могла попасть книга.
— Почему ты это сделал? — снова спросила она.
— Я хотел увидеть поезд.
— Поезда ходят по расписанию. И сейчас не сезон. Ты же знаешь, какой извилистый путь лежит от Бангора до Сторибрука?
Генри знал. Программы «National Geographic» были его излюбленными передачами. После мультиков, конечно.
— Мне скучно, — произнес мальчик, ковыряясь в своей тарелке. — Никто не приезжает сюда. Этот город — болото. Иногда мне кажется, что время остановилось. Даже ребята из «Южного парка» уже перешли в 5 класс, а Грейс…
— Ты их смотришь?
— Нет.
Регина кивнула, сознательно проглатывая ложь сына. Она не любила телевидение: технологии привносили в жизнь новизну, иногда против чьей-то воли.
— Мисс Бланшард сказала, что ты ведёшь себя странно.
Это прозвучало сродни предательству. Так же чувствовала себя Мэри Маргарет, узнав, что мальчик показал книгу матери. Не то чтобы учительница просила держать это в секрете. Порвалась тонкая нить доверия, связывающая взрослого и ребенка.
— Она так сказала?
— Мисс Бланшард обеспокоена твоим поведением в школе. Ты набросился на мальчика с кулаками.
— Может, я действительно странный… — ответил Генри и больше не произнёс ни слова.

Женщина мерила шагами спальню, не заботясь о том, что разбудит сына. Разве не Генри сегодня за ужином сказал, что что-то не так? Он рос, менялся, и Регине всё меньше удавалось контролировать события вокруг него. Скоро придет Спаситель и….
Регина села на кровать и достала книгу. Никаких Спасителей в её сказке. А если и появится, то только для того, чтобы спасти Королеву.
Она почти разобралась с магией страниц. Авторство не имело значения. Если книга всё это время находилась в ломбарде Голда, значит, она из Зачарованного леса. Ростовщику удалось протащить с собой оттуда множество диковинок, носящих отпечаток волшебства. Но Регина не верила, что по вечерам в своем замке Темный сочинял сказки. В книге раскрывались подробности и последствия его сделок, а Румпельштильцхен не стал бы писать о себе в таком неприглядном свете. Самоирония никогда не была его сильной стороной.
Корешок жалобно взвыл, Регина дёрнула на себя последнюю главу о Спасителе и порвала на мелкие кусочки. Распахнув окно, она с детским озорством хотела прокричать:
— Смотрите, это ваш счастливый конец! — и высыпать конфетти, чтобы ветер подхватил обрывки и разнёс над Сторибруком.
Но Злая Королева всё еще опасалась, что какой-нибудь умелец соединит страницы. Нет, так рисковать она не имеет права. Разведя огонь на заднем дворе, Регина наблюдала, как бумажки подбитыми истребителями сгорают в жаровне. Все до одной….
Ей нужно подумать о своем счастливом конце. Генри прав: что-то не так уже давно, так давно, что она отчаялась это изменить.

Сидни Гласс явился через десять минут после её звонка, будто ночевал в машине под окнами дома 108 по Маффлин-стрит. В неизменно мятом плаще, унылый, как Гудзон.
Прошлую ночь Регина провела, строя планы на будущее. После рассказа Генри о встрече с безмолвной сестрой — служанкой Малейн в Сказочной стране, она окончательно отказалась вмешиваться в прошлое. Пусть мёртвые останутся мёртвыми. Что до будущего… мало кто представлял, как оно выглядит. Ещё меньше тех, кто мог о нём написать. Регина к этим людям не относилась. Всё, что ей было по плечу — бюджетные сметы и отчёты. «Кому-то дано, кому-то — нет», — пожала плечами Злая Королева. Она с честью признавала свои недостатки и подчеркивала достоинства.
Именно поэтому Сидни Гласс сидел в её личном кабинете. Он был редактором «Daily Mirror» и её преданным псом. Кому ещё в Сторибруке писать цветастые истории о горожанах?
— Как дела в газете?
— Идут, — ответил Сидни. — В смысле, дела идут хорошо. Как только могут в нашем городке. Сложно обозревать события, когда ничего не происходит.
Она холодно улыбнулась, опираясь на стол-конторку:
— Что, спасение кошки миссис Тафт уже никого не интересует?
— Регина, вы…
— Я, — оборвала его хозяйка и произнесла с разбивкой, — хочу предложить вам работу. Может, не такую занимательную, как статьи о гигантской тыкве, выращенной фермером Томасом, но, выполнив её, вы окажете мне услугу.
Подавшись вперед, Регина протянула ему папку.
Генри. Все ради Генри. Ребенок стал смыслом её жизни, оправданием и путеводной звездой.
— Сидни, вы знаете, мой сын — очень чувствительный мальчик. Я хочу сделать ему подарок на Рождество. Что-то оригинальное и очень личное. Это — книга сказок, которую я читала ему в детстве. Если вы заглянете внутрь, то найдете дюжину увлекательных, грустных и романтичных историй, но финал, — она облокотилась о стол, запустив пальцы в густые волосы, — финал неутешительный. Особенно его расстроила судьба Злой Королевы. Я хочу, чтобы вы дописали эту книгу.
— Я? — спросил редактор.
— Возможно, это будет последнее волшебное Рождество, когда Генри все ещё верит в Санта Клауса. Дети так быстро растут.
Сидни понимающе кивнул:
— Хорошо, но мне нужно время, чтобы вникнуть в материал.
— Конечно. Через неделю я жду черновик на своем столе, — сказала она. — Не подведите меня.
Когда через семь дней они снова встретились, Регину ждали аж три сценария.
Сидни украдкой посмотрел на часы. Вот уже четверть часа она сидела напротив, перелистывая страницы, изредка помечая простым карандашом опечатки и неуместные запятые. Казалось, женщина застыла, даже её зрачки не бегали от строчки к строчке. Лишь карандаш между средним и указательным пальцами колебался, точно перекладина весов. Регина Миллс явно испытывала его терпение.
Ей стоило догадаться, что Сидни превратит сказку про Джинна в дешёвую мелодраму. Человеческая природа не переставала удивлять Королеву. Она дала им второй шанс, лишила груза воспоминаний и грехов, а жители Сторибрука продолжали тянуться к своим истинным обличьям и повторять собственные ошибки.
Вариант с воскресшим Дениэлом её тоже не впечатлил. Это как достать кролика из рукава и протянуть нью-йоркскому брокеру на грани инсульта. Сухой телеграфный стиль «Daily Mirror» превратил историю с ожившим возлюбленным в хоррор от Ромеро.
«Спасибо, Сидни, ты засалил своими ручонками мою мечту», — подумала Регина, кинув папку на стол.
Мужчина напротив сжался и заелозил в кресле, чувствуя, что она выбрала третий вариант: о мальчике и его отце, путешествующих между городами Большой Америки и случайно оказавшихся в Сторибруке.
Курт и Оуэн — реальные люди из мира, где нет магии, но есть «Магазин на диване». Это звучало хорошо, чертовски хорошо, но не решало проблему проклятия.
Время по-прежнему сдавливало глотку Сторибрука петлёй. Теперь это бросалось в глаза не только ей одной, и ощущение контроля ускользало. Курт не хотел дрейфовать по течению жизни. Он рассказывал о своих путешествиях Генри. О маршах протеста против Вьетнамской войны, в которых участвовал, учась в университете. О том, как его выгнали из Калифорнийского технологического, и пришлось переехать в Канаду строить «Большую медвежью дорогу», как прозвали Восточный экспресс. Не то чтобы в родной Санта-Мирте работы не нашлось, но за каменными соснами Канады Курт мог скрыться от военного призыва
Регина представляла, как мальчик слушает, а мужчина полнеет. Легкое раздражение от несовпадения характеров и привычек закипало в ней, точно древесная смола, пока не превратилась в чистейший янтарь ненависти.
Она закрыла книгу, брезгливо потирая ладони, словно их покрыла придорожная пыль. Или земля, в которую ушли Курт и Оуэн, — иная земля, для неё недостижимая. Ощущение, которое Злая Королева никак не могла вытравить из памяти.
Сидни снова заёрзал в кресле.
— И как вам?
— Отвратительно, — ответила Регина, улыбаясь.
Зная прошлое Гласса, она негодовала, каким чудом тот попал в газету. Только негодовать приходилось на себя, ведь мэр Миллс собственноручно назначила его редактором.
— Не понимаю, чего вы хотите? — спросил Сидни.
Слова человека, имеющего наглость претендовать не только на её внимание, но и на постель, прозвучали, точно пощечина. Впрочем, многие хотят получать от жизни удовольствие, не задумываясь, каково будет остальным.
— Кажется, я обратилась не по адресу.
Сидни встал, комкая в руках фетровую шляпу.
— Вам нужен профессиональный писатель. Но в Сторибруке таких нет.

Нет…
Прошло две недели. Генри больше не сбегал, стараясь быть тихим и неприметным. Регина давно вернула сыну отобранные в качестве наказания комиксы, но мальчик с отрешённостью аутиста продолжал играть в железную дорогу. И ей казалось, что проносящиеся с воем поезда вот-вот постигнет крушение.
Потому что дело не в поездах.
Просто способ протеста, придуманный одиннадцатилетним мальчиком. Генри не мог смириться с отсутствием нового в Сторибруке так же, как Регина — со своей искусственной жизнью.
Закончив очередной неудачный разговор с очередным писателем, женщина швырнула телефонную трубку на диван и отвернулась к окну. Осень медленно отвоевывала у неё город. Улицу за улицей. Во дворе ветер раскачивал пустующие качели, срывая листву с осиротевшей без плодов яблони.
В такие моменты как нельзя острее ощущаешь своё бессилие. Регина знала цену вещам и хотела для себя и Генри только самого лучшего, поэтому подошла к делу с педантичностью Паркинсона. В конце концов, писательство — это такая же подённая работа по найму, как и все остальные.
Нет, она не нуждалась ни в новомодных литераторах из глянцевых журналов, навязывающих образ культурной элиты начала века и капризных, как климат на Лазурном побережье. Ни в одряхлевших классиках, прячущих свои рукописи в несгораемые сейфы до лучших времен. Ни в живущих в Сети техномузах. Регина не доверяла им. Тот, кому будет дозволено взяться за «жила долго и счастливо» для Злой Королевы, должен находиться под её каблуком, впитать горьковато-сладкий запах волшебства и не разболтать лишнего. Однако ни власть, ни деньги, ни чарующее обаяние Злой Королевы не распространялись за городскую черту. И имена в списке вычёркивались одно за другим.
Никто не хотел ехать в захолустный городок, куда даже поезда не ходят, и просиживать время за написанием книги, которая никогда не выйдет в свет. Регина начинала думать, что не так уж далеко ушла от сына в желании увидеть чудо. Только мальчик искал его в перестуке колёс, а находил в журналах за четвертак.
Дни становились короче. Заметно короче. А она, несмотря на прочие заботы, старалась каждый день забирать Генри после уроков, восполняя уходящее тепло. Останавливалась за воротами и ждала, когда её мальчик покинет школу, избегая неловких и болезненных встреч с мисс Бланшард.
В очередной раз подъехав к школе и увидев ватагу одноклассников сына, Регина поморщилась. Нет ничего хуже оставшихся на продленку и предоставленных самим себе детей. Часы показывали без четверти два — значит, Мэри Маргарет вывела класс на открытый урок и теперь пыталась перекричать галдящую толпу. Делали скворечники.
— В тяжелые времена тепло и поддержка особенно нужны. Минует зима, и кочевые птицы вернутся, обессиленные перелетом, — рассказывала учительница, сидя на скамейке, — тогда дворы и скверы снова наполнятся их воркованием, но для этого мы должны позаботиться о том, чтобы им было куда возвращаться.
Никогда раньше не увлекавшийся орнитологией Генри вскинул голову:
— А они вернутся?
— Обязательно, — ответила Мэри Маргарет.
— Вы верите в чудеса?
— Это не чудеса, а законы природы, — сказала учительница, запахивая ворот плаща. Пальцы скользнули по цепочке, потирая нагрудный крестик. — Ты записал домашнее задание по природоведению?
— Два параграфа? Да.
Подняв рюкзак, мальчик зашагал к ожидающей его машине. Мэри Маргарет была правильной до погибели, и Регина боялась, что та погубит Генри. Может, поэтому она и решилась осуществить детскую мечту, даже если это станет последним чудом в мире.
Машина свернула в пригород.
— Мама, куда мы едем?
— Не волнуйся, это не займёт много времени. Визит вежливости, который слишком долго откладывали. Ты посидишь в машине, пока я навещу старого знакомого, — предупредила Регина.
Не то чтобы мальчик сильно обрадовался, но его заворожил массивный, увитый плющом особняк с тёмным провалом под гараж.
Открывая заднюю дверь запасным ключом, она не ждала тёплого приёма. Дом был слишком тихим. Тусклый лимонный свет бежал по коридору. Свет тоже чего-то боялся и дрожал.
— Чем обязан, Ваше Величество.
Привалившись к дверному косяку, Джефферсон стоял, сжимая в правой руке опасную бритву. На правой скуле медленно таяла пена для бритья.
— Почему здесь так холодно? — спросила, отступая назад и обхватывая себя руками, гостья.
— Дров не завезли.
Проклятие не распространялось на сумасшедших, сторонясь их. Поэтому Шляпник помнил о Сказочной стране, и эти воспоминания делали его еще более безумным. Джефферсон ни с кем не мог поделиться ими, вынужденный расплачиваться за использованную магию вместе с Королевой. К счастью, Регина смогла убедить мужчину в его безумии и таящейся в нём опасности для окружающих. Так что Шляпник уже почти оставил попытки изменить свою жизнь и быть с теми, кто, казалось, в нём давно не нуждался. Двадцать восемь лет — это очень долго.
— Иногда я сомневаюсь, кто из нас больший сумасшедший, — поделился Джефферсон, как будто вынашивал эту мысль всю свою жизнь.
— Не перекладывай с больной головы на здоровую, — ответила Злая Королева, — ты попал ко мне уже испорченным.
— Чем?
— Магией.
— Выходит, тебе нравятся извращенцы, — констатировал мужчина.
— И «Сайлент Хилл» с девяти до десяти вечера, — Регина взяла его под руку и повела в мастерскую. — Ты продолжаешь этим заниматься?
Стеллажи вдоль стен буквально врастали в потолок. На многочисленных полках в хаотичном порядке лежали шляпы, когда-то волшебные, а сейчас бесполезные и вышедшие из моды. Булавки в них поблескивали, словно жемчуг.
— Что тебе нужно? У меня ничего не осталось. Ты все забрала.
— Неправда, — Регина стерла с его щеки пену для бритья. — Магия. Совсем немножко — для одного маленького чуда. Я чувствую её здесь.
— Ничего не выйдет, я уже пытался, — признался мужчина.
— У тебя в любом случае ничего бы не вышло, — с усмешкой произнесла Королева. — Без меня.
Регина знала, будет сложно. Последнее в её жизни волшебство. Но уговорить Шляпника помочь ей — уже полдела. В конце концов, он тоже соскучился по этому пьянящему чувству вседозволенности. Она сжала его руки в своих. Королева почти забыла эту власть, забыла, как её вызывать и как пользоваться.
— Зачем ты это делаешь?
— У тебя ведь тоже есть дочь?
Джефферсон кивнул. Это Злая Королева разлучила их.
— И ты продолжаешь приглядывать за ней, балансируя на грани навязчивости и преследования.
Шляпник промолчал. Когда-нибудь его поймают и примут не за того. Он всё понимал. Быть может, Злая Королева и не разрушала их жизни сознательно, это вышло само собой, — но она умело воспользовалась ситуацией.
Генри уже начал беспокоиться, не случилось ли чего, когда его мама, наконец, вывалилась из дома в подступившую к машине темноту. И уже сидя на диване в своей гостиной и листая комиксы, он продолжал думать о хозяине особняка. Скольких еще обитателей Сторибрука ему не доводилось видеть? Кто они, и почему ведут столь замкнутый образ жизни? Город всё ещё казался ему серым, но в нём проявились и тёмные пятна.
Этим вечером мама запретила ему играть с железной дорогой. Непрерывный гул и перестук колёс вызывали у неё мигрень. Она выглядела уставшей, и Генри не стал спорить, раскопав стопку позабытых на чердаке журналов.
— Ты когда-нибудь слышал про Восточный экспресс? — спросила Регина, присев на краешек дивана и обнимая его за плечи.
— Мультик?
— Железнодорожный маршрут от Провиденса до Барроу, который действует лишь в межсезонье, чтобы снабдить северные штаты всем необходимым до того, как снег и лед преградят связь с материком.
— На самый Северный полюс?
— Нет, на Аляску, — сказала Регина, зная, что для её сына Аляска была чем-то вроде Сказочной страны. — Этот поезд проходит недалеко от Сторибрука, и если ты хочешь посмотреть…
Ей не нужно было продолжать. Генри сначала недоверчиво посмотрел на неё, боясь, что ослышался. А когда понял, что мама не шутит, вскочил с ногами на диван и обхватил её за шею, чуть не задушив.
— Ещё бы! Спрашиваешь!
— Остановка небольшая, но ты увидишь свой поезд, — Регина выбралась из медвежьего захвата и стала собирать упавшие на пол журналы. — Неужели кто-то их читает?
— Я! — Генри протянул ей потрёпанный выпуск «American Magazine», — иногда встречаются интересные, но чаще ужастики или про пришельцев, такие я не люблю.
— Может, почитаешь и мне?
Если что-то даёшь, получаешь что-то взамен — закон Румпельштильцхена.
Рассказ о городке Аркхем, штат Массачусетс, был тягучим и мрачным. Она даже не думала, что кто-то со времен Томаса Вульфа и Дэвида Линча еще пишет о жизни в американской глубинке. Обнесённый лесистой стеной, Аркхем, как и Сторибрук, хранил под обманчивой тишиной свои секреты и своих собственных монстров.
А утром Регина, после короткого звонка, отправила автору рассказа письмо с авансовым чеком и билетом на Восточный экспресс, который достал Джефферсон из волшебной шляпы.
Писателя звали Август Дерлет, и он был помешан на маленьких городках.

Звук родился из пустоты. Он летел из прошлого в будущее — или наоборот, и Грэм испуганно вертел головой, как животное, боящееся быть раздавленным на оживленной автостраде. Регина уже жалела, что попросила шерифа довезти их до станции. От песни металла мужчина выглядел несчастным.
Станция, окруженная лесным массивом, располагалась на самой окраине Сторибрука. Полустанок с несколькими лавочками под козырьком и технической будкой, но Генри был доволен и этим. Встречающих и провожающих не наблюдалось. Всё-таки их город не пользовался популярностью на туристических картах мира.
Визг выброшенных колодок ознаменовал приближение состава. Его лупоглазая голова проплыла мимо, и Регина крепче сжала ладонь сына в своей, удерживая на безопасном расстоянии. Замелькали жёлтые и белые флажки проводников, и засидевшиеся в душных тесных вагонах пассажиры хлынули на перрон. Кто-то выгуливал карликовую собачку, кто-то вытягивал шею в поисках ларька, который давно уже был заколочен, кто-то просто курил — но все они выглядели потерянными, будто и не от мира сего. С отсутствующим видом пассажиры рассматривали придорожную станцую, чтобы через несколько километров забыть о её существовании навсегда.
Генри впитывал их лица и случайно занесённые в этот стерильный мир запахи. Мальчик не замечал ни пустые объективы на месте глаз, ни нервозность в каждом брошенном на часы взгляде. Наконец, дали предупредительный гудок.
— И это всё?
— Время стоянки истекло, — ответила Регина, ища в толпе знакомое по фотографии лицо.
— Но ведь они ещё вернутся? — мальчик помахал рукой набирающим скорость составам.
— Поезда — да. Люди — нет.
В этот момент Генри готов был броситься за последним вагоном и, вскочив на подножку, уехать. Когда-нибудь он так и сделает. Жизнерадостный ритм, мечты о новых людях и новых городах захватили мальчика. В его возрасте ещё не задумываются о том, что поезда идут по кольцевой, какой бы извилистой та ни была. Что дорога — это такое же одиночество…. Регина думала лишь о том, останется ли кто-нибудь, когда поезд уйдёт.
На перроне стоял мужчина под сорок. В одной руке он держал неподъемный портфель, на сгибе другой покачивалось пальто, в сжатых губах — так и не раскуренная сигарета.
— Август Дерлет, — представился он.
Слова прозвучали заклинанием. Регина поняла, что сейчас Генри с детской непринужденностью накинется на незнакомца с кучей вопросов.
— Мистер Дерлет приехал по моей просьбе. Ему предстоит кое-какая работа.
— А я-то думал, ты для меня старалась.
Генри загрёб носком ботинка вырвавшийся из-под колес щебень и отправил его обратно на рельсы. Если что-то даёшь, иногда не получаешь взамен ничего — закон Злой Королевы.
— Спасибо, что пригласили, — сказал мистер Дерлет, не вынимая сигареты изо рта.
Мужчина по-собачьи прищурил глаза, внимательно изучая опустевший полустанок, макушки сосен и лоскут дороги, ведущей в город.
Это был писатель средней руки, большой поклонник творчества Лавкрафта. Уже давно он хотел написать книгу «о маленьком городке, где магия переплетена с обыденностью, а тени прошлого застят солнце с регулярностью свидетелей Иеговы, появляющихся на вашем пороге».
Что ж, Сторибрук как никакой другой город подходил для этой цели. Регина ухмыльнулась. Кто знает, удастся ли Августу создать свой шедевр, но без продолжения книги сказок она его отпускать не собиралась. А потом… Она не знала, что потом. Впервые с того времени, как она беспечно жила в родительском доме, Регина Миллс думала о счастье — и не могла его себе представить. Количество же чистых страниц в волшебной книге уже не оставляло шансов на правку.

Шли недели, а мистер Дерлет всё не спешил делиться своими набросками. Сначала он хотел получше узнать город, впитать его атмосферу и поговорить с людьми. Высокого мужчину в темном двубортном пиджаке видели в компании Арчи Хоппера, совершающими длительные пешие прогулки.
Писатель остановился в пансионе, и его регулярные ленчи с Региной Миллс породили множество сплетен. Одни считали его детективом, которого мадам мэр наняла для каких-то делишек на «Большой земле», другие — шантажистом, Руби — терпеливым поклонником. Для полноты картины Августу не хватало сущей малости, и он выспрашивал у заказчицы факты из прошлого, размышляя о жизненных путях и встречах. Не то чтобы Регине претили эти беседы, напротив, общество мистера Дерлета оказалось ненавязчиво приятным. Она даже отказалась от услуг Грэма. Но и эти встречи со временем перешли в рутину. А мадам мэр была женщиной действия.
Стоял глубокий ноябрь, когда она в очередной раз спросила о книге.
— Почти готово, — сообщил Дерлет, помешивая кофе. — Мой друг из Бостона сообщил, что договорился о публикации сначала в нескольких выпусках «Сверхъестественных историй», а затем, если дело пойдёт хорошо — полноценным изданием.
— Вы же понимаете, какая книга меня волнует.
Август улыбнулся:
— Уж не знаю, понравится ли вам.
Он отдал стянутую бечёвкой пачку листов. Слишком тонкую, чтобы относиться к работе серьёзно. Мистер Дерлет давно понял, что, какой бы сюжет он ни выбрал, заказчица все равно будет довольна, просто потому, что не сможет остановиться на конкретной концовке. Да и кто бы на её месте смог?
— Черновик? — уточнила Регина.
— Вся наша жизнь — один сплошной черновик, — сказал Дерлет, и зубочистка заняла привычное место в левом уголке его губ.
Регина развернула рукопись.
«Входная дверь хлопнула. Женщина обернулась, ожидая увидеть на пороге… Как бы то ни было, за дверью не оказалось никого. Всего лишь порыв ветра. Как нашкодивший мальчишка, он тут же исчез под буравящим взглядом карих глаз…»
Регина хотела сказать, что Август переусердствовал. Не её стиль. Да и они живут не в викторианской Англии. Сегодня слова должны звучать чётко, лаконично, насыщенно, подстать главной героине. Но, заметив Руби с кофейником, пытающуюся разглядеть из-за плеча мэра написанное, свернула черновик.
— Оставлю до вечера, если время терпит.
Август заверил, что никуда не спешит.
Оплатив ленч, Регина отправилась на работу. Снова налетел ветер. Размеренно и глухо часы пробили тринадцать. Женщина бросила взгляд на городскую ратушу — стрелки бежали по циферблату как никогда живо, — и поняла, что её самые страшные опасения сбылись. Как бы она ни пыталась этого избежать, в город проник Спаситель. Что-то пошло не так.
В этот миг раздался визг шин, и перед самым носом мэра остановился потрепанный Фольксваген. Из машины, размахивая руками, выбежала блондинка, бросилась было помогать Регине, но увидев, что с женщиной всё в порядке, разразилась ругательствами.
— Вам что, жить надоело?
Ее руки сжались в кулаки, скрывая дрожь — она только что чуть не сбила человека.
— Какая нелепость, погибнуть под колесами «жука», — фыркнула в ответ мэр, пытаясь собрать разлетевшиеся бумаги. — Для такого случая я бы предпочла Бруклинский мост.
— Какая банальность. Впрочем, такие, как вы…
Регина выпрямилась, отряхивая деловой костюм.
— Вы ничего обо мне не знаете, мисс…
— Свон. Эмма Свон. Я знаю людей и вижу, что вы несчастны.
— Купите себе очки, мисс Свон, и лучше смотрите за дорогой, — сказала Регина, ничуть не смущаясь, что это именно она выбежала на проезжую часть.
— Я здесь, между прочим, по делу, — сообщила Эмма, как будто это могло придать ей важности, и бросила взгляд на приборную панель «жука», где лежало фото нового клиента. Возможно, эта женщина знакома с отцом Нила Кесседи. В таких маленьких городках…
— Позвольте совет: не лезьте в мою жизнь и я не испорчу вашу, — процедила сквозь зубы Регина.
Все еще пытаясь быть дружелюбной, Эмма протянула ей пойманные листы писчей бумаги, машинально взглянув на текст.
— Эй, здесь мое имя?
— Отдайте!
Регина вырвала у нее черновик рукописи и, развернувшись, направилась в противоположную сторону. Неважно, куда, главное — прочь. Это Спаситель? То, чего она боялась, все-таки произошло. Но окажется ли этот человек её персональным Спасителем, как задумал Дерлет? У судьбы извращённое чувство юмора. Впервые за много лет Регина Миллс не знала, что ее ждет.
— Подождите! А как же экскурсия по Сторибруку? — прокричала вдогонку Эмма. — Показать пару злачных, то есть достопримечательных мест этого милого городка?
Регина ускорила шаг, но бежать в прямой узкой юбке было чертовски неудобно.
— Конечно, если у вас имеется свободный вечер, и вы не против провести его в компании «охотника за головами»… — договорила Эмма и прислонилась к капоту машины, борясь с желанием пойти за незнакомкой: женщина была куда симпатичней ее последнего «беглеца», а аура таинственности сулила больше, чем кролик из Страны Чудес. Эмма покачала головой и улыбнулась

---

Название: Принудительное лечение
Автор: Dzury
Бета: Jordan MoonFire, +Lupa+
Размер: драббл, 857 слов
Пейринг/Персонажи: Волк, Грэм, Регина
Категория: джен, гет
Жанр: даркфик
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: говорят, волки — санитары леса; говорят, редкое добро идет во благо, а зло нередко приносит свою пользу. Многое нынче говорят, но мало кто слышит
Примечание: написано к обложке комикса по «Once Upon a Time» для ФБ- 2013
Данный текст связан Авторским соглашением, и его последующие публикации возможны только со ссылкой наrxwp.ru

Большой волк бежит по следу, изредка поднимая морду от земли — с кончика чумазого носа падает снег. Зверь сошёл бы за варга, водись они в Зачарованном лесу. Молодая луна золотит его шерсть, делая почти призрачным.
От следа пахнет кровью и страхом, и сладостью свежего мяса, нежного мяса, лёгкого… Волк скалит пасть в предвкушении пира. Раненая косуля выпрыгивает из-за кустов, подгибая заднюю ногу с вырванным куском мышцы и торчащим хрящом. Мороз обжигает незащищённую плоть, заставляя кровь сворачиваться, но от бега кожа продолжает расползаться.
Грациозное животное оборачивается. Длинные уши прижаты к голове, большие тёплые глаза смотрят с упрёком и болью.
Но разве волк виноват?
Это всё зима, с усердием сборщика дани опустошившая лес, заставила его искать пропитание на опушке; это люди из деревни наставили капканы, изогнувшие её ногу под неестественно острым углом; это ветер сменил направление и донёс терпкий запах пролитой крови до хищника.
В этот миг жёлтые глаза волка превращаются в глаза охотника и кажутся почти человеческими, разумными.
Косуля мечется вправо, потом резко бросается влево. Но итог уже предрешён. И острые зубы через несколько мгновений вгрызаются ей в живот. Она некрасиво падает, и снег забивается в рваную рану. Скорее от боли, чем осознанно, косуля судорожно бьёт волка по морде задними ногами, оставляя на светлой шерсти кровавые полосы. А багряные капли окропляют скованную зимой землю, рисуя на ней жертвенный круг.
Волк хватается за ляжку и тянет на себя, почти выворачивая конечность из сустава. Челюсти снова смыкаются, вытаскивая из брюха пурпурную ленту кишок. Печень лопается с сочным хлопком, так что брызги летят во все стороны, а по нёбу разливается кислый привкус. Сердце более твёрдое и горячее. Когда волк добирается до него, косуля вздрагивает в последний раз и вытягивает передние ноги. Снег под ними уже превратился в жижу.
Поглазеть на кровавый пир и поживиться падалью собираются другие животные, но волк скалится на непрошеных гостей. Их время ещё придёт, когда он насытится. Вскоре на земле остаётся лишь наполовину обглоданная туша: волк по праву победителя выбрал лучшие куски. Морда косули выглядит нетронутой: мохнатая, с острыми длинными ушками — и только глаза распахнуты неестественно широко.
Волк облизывается и переступает с лапы на лапу в розовом снегу.
Он — санитар леса. Ведь косуля всё равно бы не выжила с такой раной. Зима так или иначе добралась бы до неё, если бы другие звери не прикончили раньше, — только страдания оказались бы куда мучительнее, а смерть — неспешнее. Хорошая погоня делает честь как охотнику, так и его жертве.
Волк смотрит на раздобревшую луну — эта ночь была сытной.
И воет.

Охотник вскакивает в своей постели, разбуженный воем, скидывает провонявшие шкуры. Сердце вырывается из обнажённой груди. Потом, вспомнив, что у него нет сердца, а этот бешеный стук — всего лишь самообман, — он валится на подушку.
Женщина продолжает одеваться, украдкой поглядывая на него.
Он напоминает большого дикого зверя, которого не так легко приручить. Королева терпелива, но каждый раз, находясь с ней, Грэм ускользает в свой иллюзорный мир, превращаясь в белого волка. Это его укрытие, единственное место, где Королеве его не достать, где он может слиться с хищником и почувствовать свободу. Там он охотник, здесь — жертва, которая, благодаря ментальной связи со своим четвероногим другом, всё ещё не сдается.
Лязгнувшие у изголовья кровати оковы словно смеются над ним.
Грэм не сердится за испытанный стыд, потому что ничего не чувствует, кроме сквозняка за ставнями. Он помнит, что ненавидел Злую Королеву, но это было давно, когда у него в груди ещё билось сердце…

— Любовь — это слабость, — шепчет Регина, погружая свою руку во внезапно ставшую податливой плоть. Она не уточняет, что остальные человеческие эмоции — тоже слабость, если использовать их с умом, да ей и не нужно.
Сердце в женской руке кажется непомерно большим и сияющим, игрушкой. Ни струящейся сквозь пальцы крови, ни фантомных болей. Только невыносимая пустота. Он уже скучает по его барабанному соло. И инстинктивно тянет руку, чтобы узнать, утонут ли пальцы в этой вязкой пустоте, — но тут же отдёргивает её из страха порезаться об ощетинившийся ряд белесых рёбер. Прислоняется затылком к стене. К горлу подступает тошнота.
— Смотри.
Что видит Злая Королева, одной ей известно. Сердце всё ещё светится в её руках. А видит она там любовь, налившуюся, словно клюква на болоте, разбухшую от надежды на счастливый исход и уродливую, как конец света. От тромба в глубине расползаются сети потемневших капилляров. Она как никто другой знает, как выглядит загнивающее сердце.
— Твоя любовь к Белоснежке безответна и не имеет будущего, — в словах Злой Королевы нет ни капли жалости. — Рано или поздно она разбила бы твое сердце. Я просто избавляю тебя от страданий.
Регина не рассчитывает, что охотник когда-нибудь поймёт, какое одолжение ему сделали. Не ждёт благодарности, как не ждёт её волк, загрызший обессилевшую лань. С точностью хирурга она отсекает всё лишнее ради совершенства.
Мало выбрать добровольное изгнание, уйти в лес и там презирать каждого, кто живёт в разладе с природой, предпочитая судить по волчьим законам. Нужно быть равнодушным. А равнодушие, как говорят, ранит обоюдоострым мечом: и тех, кому ты дорог, и тех, кто был дорог тебе.
Теперь у неё есть свой по-настоящему бессердечный охотник, которому Злая Королева найдет верное применение.

Женщина поднимается, набросив на плечи меховую накидку. Мантия тянется за ней по полу, в сальном свете свечей она кажется золотой, почти призрачной, а сама Королева — рыщущей в ночи волчицей. Регина смотрит на луну, и её губы изгибаются в беззвучном вое.

@темы: "OUaT", "фанфик"

---

На правах рекламы:

@темы: "OUaT", "XWP", "фемслэш"

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ФБ - 2013

Как я проведу лето

@темы: "ФБ-2013", "творческое"

---

Сказочная аналитика

Байетт С.
пер. О. Исаева // Иностранная литература, 2006. т.№ 1.-С.247-255

Лед, снег, стекло

Когда северяне впервые увидали стекло, то, должно быть, немало подивились его сходству и в то же время несхожести со льдом. Стекло - это расплавленный песок, лед - вода, то твердеющая, то обретающая текучесть со сменой времен года. Как я теперь понимаю, многие тайные образы моего детства возникли из северных легенд, где фигурируют лед, стекло и зеркала, - там они часто бывают неразлучны. Так, «Снежная королева» Андерсена начинается с того, что огромное зеркало разлетается на куски; в «Белоснежке» есть и снег, и волшебное зеркало, которым зачарована злая мачеха, и стеклянный гроб, который, можно сказать, «плавится» от поцелуя. А в одной норвежской сказке (версии мифа об Аталанте) принцесса сидит высоко-высоко на вершине стеклянной горы, бросает вниз золотые яблоки, а женихи пытаются подняться к ней наверх.

Девочкой я была довольно равнодушна к этому гигантскому, стеклянно-ледяному пику – он виделся мне холодным, твердым, мерцающим. Но став взрослой и найдя у братьев Гримм сказку «Стеклянный гроб», я рассказала ее по-своему, в романе «Обладать». Я начну с разбора всех этих историй, а потом расскажу о том, что мне удалось извлечь из них – о своих находках и выводах, подчас парадоксальных и очень личных.

У братьев Гримм все начинается со снегопада:
Это было зимой. Падали снежинки, точно пух, с неба, и сидела королева у окна с черной рамой и шила. Загляделась она на снег и уколола иглою палец, – и упало три капли крови на снег. Красные капли на белом снегу выглядели так красиво, что королева подумала про себя: «Вот если б родился у меня ребенок, белый, как этот снег, и румяный, как кровь, с волосами черными, как дерево на оконной раме!»

Рождается Белоснежка, и в ту же минуту королева умирает. Год спустя король играет новую свадьбу. Появляется мачеха, и мы сразу узнаем, что она красива и горда и что у нее есть волшебное зеркало, которое говорит лишь чистую правду и величает ее прекраснейшей в королевстве.

Время идет, Белоснежка подрастает, и теперь во всем свете не найти девушки милей ее. Мачеха приказывает ее убить, но она спасается и попадает к гномам. Королева находит ее и там. Сперва она пытается задушить падчерицу пестрым корсетным шнурком, потом подсовывает ей ядовитый гребень и, наконец, дает отравленное яблоко, белое с алым бочком, отведав которого, Белоснежка падает замертво. Но гномы не решаются опустить ее в холодную, черную землю, ведь щечки у нее румяные, как у живой.
Они мастерят для нее стеклянный гроб и относят его на вершину высокой горы.

Проходит много дней, а она все лежит и лежит – «белая, как снег, и румяная, как кровь, с волосами черными, как дерево на оконной раме». Но вот наконец появляется королевич. Он клянется, что умрет без Белоснежки, и гномы, сжалившись, разрешают ему забрать гроб. В дороге от резкого толчка у героини выпадает изо рта кусок отравленного яблока, она оживает и становится женой королевича. А правдивое зеркало говорит мачехе, что молодая королевна в тысячу раз краше ее. В наказание за козни мачехе предстоит плясать в докрасна раскаленных железных туфлях, пока она не свалится замертво. Еще в детстве меня завораживала эта сказка: рисунок сюжета, игра красного, белого и черного цветов, лица двух женщин, юной и стареющей, глядевшие на меня из колдовского стекла.

Что касается «Снежной королевы», то это сказка литературная, и, как сказал в свое время Ките о дидактической поэзии, у нее есть «собственные намерения относительно читателя». Она уходит корнями в истории о Белоснежке и Розочке (эти героини известны также, как Беляночка и Розочка из одноименной сказки братьев Гримм), но система образов здесь иная: к первобытному страху примешивается страх личностный. Не все помнят, что в самом начале истории злой тролль смастерил зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, а все уродливое и бесполезное сильно раздувалось и становилось еще безобразней. Отражаясь в нем, самые красивые пейзажи выглядели как вареный шпинат. Ученики тролля подняли зеркало до самых небес, да ненароком уронили. По земле разлетелись миллионы осколков: одни попали прохожим в глаза, другие, побольше, стали стеклами для очков и даже окон, и тем, кто глядел в них, мир казался гадким и злым; а некоторые засели в людских сердцах, «и это было страшнее всего: сердце превращалось в кусок льда».

Кай и Герда были счастливы в своем розовом садике, пока не появилась Повелительница «белых пчелок», Снежная королева, чье ледяное дыхание застывает на стеклах странными, причудливыми узорами из цветов и деревьев. Кай видит ее в окошке, но она сразу исчезает, не причинив ему вреда:

На другой день был славный морозец, но затем сделалась оттепель, а там пришла и весна. Солнышко светило, цветочные ящики опять были все в зелени, ласточки вили под крышей гнезда, окна растворили, и детям опять можно было сидеть в своем маленьком садике на крыше.

Но по свету все еще летают осколки зеркала, и вот как-то раз– с пятым ударом башенных часов – один их них попадает Каю в глаз, а другой – в сердце. Он становится сам на себя не похож: обрывает розы, портит книжки с картинками, дразнит Герду. Его завораживает зрелище геометрически правильных, безупречных снежинок, которые он рассматривает сквозь зажигательное стекло. И когда Снежная королева возвращается, он привязывает свои санки к ее саням и улетает вместе с нею:
...она была так хороша! Более умного, прелестного лица он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною, как в тот раз, когда сидела за окном; теперь она казалась ему совершенством.

Они уносятся в самое сердце вьюги, и с этой минуты Кай становится одержим красотой цифр, формул и головоломок.
Герда отправляется его искать и сначала попадает к доброй колдунье. Та решает оставить девочку у себя, в чудесном саду, в доме с окошками «из разноцветных – красных, голубых и желтых – стеклышек», от которых вся комната «освещена каким-то удивительным ярким, радужным светом». Герда живет в зачарованном мире: на столе – полная корзинка румяных вишен, в спаленке перинки из алого шелка. Только вот роз в саду нет: колдунья дотронулась клюкой до кустов, и они ушли под землю, чтобы не напоминать Герде о Кае. Но старушка позабыла о цветке на собственной шляпе: увидав его, девочка плачет, и там, куда падают ее слезы, розы вырастают вновь. «Кая нет среди мертвых, – говорят они, – он нам не встретился под землей». Герда опять отправляется в путь и после долгих, не без юмора описанных странствий, в которых ей помогают ворон, юная разбойница, лапландка, финка и северный олень, добирается до чертогов Снежной королевы. Там, по завершении типично викторианской битвы между полчищами снежных хлопьев, похожих на «больших безобразных ежей», «стоголовых змей», «толстых медвежат с взъерошенной шерстью», и армией «светлых ангелочков», рожденных дыханием молящейся Герды, она и находит Кая. Он занят, по выражению Андерсена, «ледяной игрой разума»: складывает и все не может сложить из осколков льда слово «Вечность». Но Герда поет псалом про младенца Христа, и льдины складываются сами собой. Теперь герои могут вернуться в мир роз и лета. Важно, что не распятый бог, а младенец Христос вводит детей в извечный человеческий круг рождения–смерти. Возвращает из холодной абстрактной вечности в земную, в мир вечной весны и воскрешения.

История принцессы, восседающей на стеклянной горе, не требует столь сложного толкования. Это одна из сказок про младшего сына, Аскеладдена (норе.) – «мужской» вариант Золушки, которому достаются три волшебных скакуна и три кольчуги. Он трижды появляется на состязаниях женихов, и каждый раз поднимается выше, пока наконец не побеждает всех соперников, включая собственных нерадивых братьев. А принцесса тем временем сидит на вершине высокой, гладкой, как лед, стеклянной горы, и на коленях у нее покоятся три золотых яблока. Едва завидев Аскеладдена, она решает, что победить должен именно он, и каждый раз бросает ему по яблоку. Аскеладден выдает себя почти так же, как Золушка, вынувшая из кармана хрустальную туфельку: сквозь его черные от сажи лохмотья проглядывает золотая кольчуга, и, заметив это, король провозглашает, что юноша достоин и принцессы, и половины королевства.

«Стеклянный гроб» – гриммовская сказка о неунывающем портняжке, который попадает в подземелье, где находит не один, а целых два стеклянных ящика. В одном из них оказывается крохотный дворец с конюшнями и флигелями, весьма изящно сработанный, а в другом – златокудрая красавица, закутанная в богатую мантию. Портняжка освобождает девушку, и та, наградив его «дружеским поцелуем в губы», провозглашает своим суженым. Оказывается, всему виной злой маг – Schwarzkunstler. Это он превратил ее брата в оленя, а слуг – в голубой дым, который потом заключил в стеклянные сосуды. После чудесного освобождения олень превращается в человека, а портняжка берет красавицу в жены.

Во всех этих сказках легко заметить символические противопоставления, о которых я и хотела бы поговорить в первую очередь. Красное и белое, лед и огонь, снег и кровь, жизнь и смерть. В каждой сказке «ледяной» сон девушки или ее пребывание-между-жизнью-и-смер-тью – это отъединение от мира, герметичная стадия невинности, из которой ее выводит поцелуй рыцаря на коне, юноши, отпирающего замок. Игла, кровь и снег в «Белоснежке» перекликаются с заколдованным веретеном, уколовшись которым, Спящая красавица погружается в долгий сон за изгородью из роз и терний. Принцу предстоит пробиться сквозь заросли, чтобы разбудить девушку поцелуем. Мать Белоснежки роняет на снег капли крови и умирает, дав жизнь желанной дочери, белой, румяной и чернокудрой. Принцесса восседает на стеклянной горе, замкнутая в своей гордыне и красоте, отделенная от мира холодом и блеском стекла, а на коленях у нее лежат золотые яблоки. Она бросает их прекрасному юноше, а затем и спускается к нему.

Герда – воплощенное человеческое тепло. Ее мир – это розы в цвету, вишни, биение сердца любимого. Снежная королева уносит Кая в свой ледяной дворец, где он пребывает вне привычного круга жизни и любви, но Герда спасает его, возвращает в царство тепла, румяных лиц, круговерти времен года. Ледяные чертоги – обманная вечность, губительное бытие вне времени. Красавица, которую спасает портняжка, заточена в стеклянный гроб за то, что боялась супружества и мечтала о вечном счастье в веселом замке, рука об руку с возлюбленным братом. Злой маг погружает ее в сон, который подобен сну Белоснежки и Спящей красавицы и который, по словам Беттельхейма, возможно, символизирует сонливость и апатию девочек в пубертатный период. И спасает ее не брат, а супруг, которому она дарит поцелуй жизни.

Но в детские годы я ощущала все это совсем не так или не совсем так, хотя, наверное, могла бы объяснить «сакраментальное значение» поцелуя как вызволения из ледяных оков, за которым следует свадьба и то, что обозначается словами «жили долго и счастливо». Видимо, я уже тогда знала, что есть тайная доблесть, запретное наслаждение в том, чтобы обитать на ледяной горе или укрываться за стеклянными стенами. Мать Белоснежки умирает, но о ней, кажется, никто и не печалится. Ее смерть естественна, ведь она обычная женщина с обычной женской судьбой. Куда интереснее восседать в сиянии собственной красоты высоко-высоко над миром, держа на коленях золотые плоды. В этом было что-то волшебное, что-то особое, несовместимое с земной любовью, нисхождением и поцелуем, после которого девушку выдают замуж. Снежная королева не просто прекрасна, она умна и могущественна, она открывает Каю тайны красоты и чистой гармонии, а спасающая его, с благословения автора, Герда возвращает его в мир повседневного и обыденного. Андерсен изображает давно известный конфликт холодного разума и любящего сердца и целиком принимает сторону последнего, не забывая настойчиво проповедовать христианство. Вечность дивных ледяных кристаллов – не настоящее бессмертие. Только в молитве младенцу Иисусу, творимой Гердой, мы видим проблеск истинной вечности. Здесь Андерсен даже плутует: превращает прекрасные, геометрически совершенные снежинки в мерзких карликов и демонов, змей, ежей и злых медвежат – в колдовские твари вроде тех, что преследуют ленивую дочку в сказке про матушку Метелицу. Все это хорошо знакомо: наука и разум – зло, доброта – благо. Но разве обязательно противопоставлять их друг другу? В этом антагонизме, в опасном одиночестве девы, сидящей на сияющей скользкой вершине, я еще в детстве видела символ тревожившего меня конфликта между женской судьбой (поцелуем, супружеством, материнством и смертью) – и пугающим одиночеством мудрости, холодом искусства, стремящегося заключить в раму, саму жизнь.

Помимо символов дефлорации, жизни и смерти, образ искусства присутствует во всех вышеупомянутых сказках. Залюбовавшись черной оконной рамой, королева выводит по белому алый узор – теплой кровью по холодному снегу. Белоснежка – плод эстетического восприятия мира – и сама становится эстетическим объектом, помещенным в стеклянный ларец и столь прекрасным, что королевич решает никогда с ним не расставаться. Красотой одержима и злая мачеха – но красотой собственной, отраженной в зеркале. Между рамой черного дерева и снегом, на который упали капли крови, как будто нет стекла: королева умирает, ибо ничто не ограждает ее от мира. Мачеха гибнет, ступив в раскаленные туфли, потому что для нее весь мир – зеркало. Белоснежка, возможно, лишь промежуточная фигура: живая, но застывшая, она остается невредимой благодаря прозрачному стеклянному барьеру между ней и миром.

На наше представление о Белоснежке неизбежно повлиял конфетный образ диснеевской героини. Элисон Лури заметила как-то, что американские дети уже не могут представить себе сказочных героев вне рамок мультипликационной эстетики. У европейского же ребенка еще пока есть или, по крайней мере, недавно был шанс вообразить настоящую красоту– губительную, но совершенную. Диснеевская мачеха – воплощение кипучей и недоброй энергии, зеркало тоже наделено демонической властью, но вместо главной героини на экране появляется писклявая, бесцветная девчонка, и даже при помощи слащавых зверушек авторам не дано перекинуть мостик от сказки к мифу. (Прим. автора.)

Сердце Кая превращается в лед из-за засевшего в нем осколка зеркала, но вот повелительница холода Снежная королева знает истину: ее пытливый взгляд, пугавший Андерсена, обращен не на самое себя, а вовне. Даже в раннем детстве я не могла понять, что плохого видел автор в красоте снежинок и чем виноват разум. Грэм Грин писал, что у каждого художника в сердце – осколок льда. Я думаю, что лед и стекло, отъединяющие художников от мира, они воспринимают как двойственную материю, холодящую и животворную, спасающую и губительную. Когда я впервые – уже зрелым человеком – прочла «Стеклянный гроб», меня заворожило описание миниатюрного дворца, заключенного в прозрачный ларчик, – совершенного творения черных сил, образа «жиз-ни-пребывающей-в-смерти». Рукотворный мирок за стеклом вызывает восторг, какого не испытаешь, глядя на настоящий замок. В моей версии этой истории, изложенной в романе «Обладать», – портной убивает колдуна осколком льда (чего у Гриммов не было) и позже, уже будучи мужем знатной дамы, тоскует об оставленном ремесле. Эту сказку рассказывает моя героиня Кристабель Ла Мотт – женщина и поэт, которую преследует страх, что за человеческое счастье ей придется заплатить своим искусством и что потому ей, возможно, предстоит навсегда остаться одинокой златовласой ледяной девой на стеклянной скале...

Ни Кай, ни Белоснежка не умерли, они стали частью растительного мифа и ждут прихода весны. В этом смысле они схожи еще с одной загадочной литературной фигурой – королевой Гёрмионой из «Зимней сказки» Шекспира. Она умирает после рождения дочери, но в то же время – продолжает жить. Нам говорят, что она мертва, однако в конце пьесы она чудесным образом воскресает: оживает спрятанное в нише каменное изваяние. Почему-то оно видится мне беломраморным, хотя этого не может быть – в пьесе говорится, что статуя раскрашена. Это образ умершей женщины, сохраненный в произведении искусства, но в финале обретающий плоть. Когда король Леонт говорит о горячей крови, пульсирующей в холодном камне, читателю делается не по себе.

Леонт
Смотри:
Она ведь дышит! Разве в этих
жилах Не бьется кровь?
Поликсен
Прекрасное творенье!
Мне чудится улыбка на губах.
Леонт
Глаза блестят, какая мощь
искусства!

Когда Леонт хочет поцеловать статую – оживить, согласно символике мифа, – Паулина останавливает его, ведь румянец на каменных губах– всего лишь краска, искусная подделка:

Да что вы, государь!
Остановитесь! Ведь краска на губах ее свежа. Вы можете гармонию нарушить.

Мамиллий, сын Гермионы (которому принадлежит мысль, что зиме подходит грустная сказка), умирает от горя после мнимой смерти матери, разрешившейся дочерью – Утратой. Той самой Утратой, что тоскует о скороспелках (примулах),что в безбрачье вянут, не испытав лобзаний жарких Феба, Подобно многим девушкам..и о цветах, оброненных Прозерпиной с колесницы Дия, мчавшего ее в Аид. Утрата – часть утешающего мифа возрождения. Мамиллий умирает от скорби подлинной, необратимой смертью. Гермиона же остается загадкой. Отъединившись от жизни и ее опасностей, она сохраняет самое себя – ценой потери сына и подвергнув опасности дочь. В моей системе образов (вполне традиционной, ибо личные мифы рождаются из общих верований) окаменелый стан и алые уста Гермионы связаны с самым волнующим из известных нам бледных ликов: ликом Монеты из китсовского «Падения Гипериона». Монета олицетворяет Мнемозину, богиню памяти:

Я увидел бледный лик,
Не бренною заботой иссушенный,
Но выбеленный роковым недугом
Бессмертным – тот недуг не убивает,
Но вечно искажает естество.
Целительнице-смерти не под силу
Прервать его: всечасно приближаясь
К больному, все ж достичь его не может.
Белей снегов и лилий был тот лик –
Того белей, о чем я и помыслить не в силах.
О, когда б я мог бежать!

Монета, «слепая сумма» всего «внешнего», обращается к творческой натуре поэта. Как и Снежная королева, она неизменна, ибо существует вне привычного хода времени; ее недуг дает ей силу и мудрость.

Есть еще два взаимосвязанных женских образа, ассоциирующихся у меня с мудрыми девами из «Белоснежки» и «Снежной королевы», – это Доротея и Розамонда из романа «Миддлмарч» (1872) – роман английской писательницы Джордж Элиот. В начале повествования эти две девушки на выданье в каком-то смысле выступают как Белоснежка и Розочка. Доротея– воплощенная белизна, в ней есть что-то монашеское, в первой главе автор сравнивает ее (правда, иронически) с Пресвятой Девой. Она умна, интересуется новыми идеями, увлекается искусством. Розамонда – это Rosa Mundi, Роза Мира, еще одно имя Мадонны. Обратимся к сцене из 28-й главы – как ни парадоксально, одной из самых памятных, связанных с Доротеей. На дворе январь, только что окончилось ее несчастное свадебное путешествие в Рим. Дом мужа превратился для нее в тюрьму. Она стоит у окна, все вокруг бело от снега. Я приведу здесь большую цитату, чтобы показать, как изящно Элиот сплетает контрасты: красное и белое, огонь и лед, кровь и снег:

Мистер и миссис Кейсобон вернулись в Лоуик-Мэнор из свадебного путешествия в середине января. Когда они подъехали к крыльцу, шел легкий снег, и утром Доротея, пройдя из своей туалетной в зе-лено-голубой, уже известный нам будуар, взглянула в окно и увидела длинную аллею лип – их стволы на фоне белой земли казались совсем черными, а опушенные снегом ветви тянулись к свинцовому безжизненному небу. Дальняя равнина съежилась в белое однообразие под серым однообразием низко нависших неподвижных туч. Даже мебель в комнате как будто съежилась с тех пор, как она видела ее в последний раз: олень на гобелене казался призраком в призрачном зелено-голубом мире, а томики изящной словесности в книжном шкафу – имитациями, которые невозможно снять с полки. Сухие дубовые поленья, ярко пылавшие в камине, выглядели неуместным вторжением жизни и тепла – как и сама Доротея, которая вошла, держа в руках красные сафьяновые футляры с камеями для Селии.
После' утреннего умывания она вся словно сияла, как может сиять только юность. В уложенных узлом волосах и карих глазах прятался блеск, точно в глубине драгоценных камней, губы таили алый жар жизни, теплая белизна горла выделялась на иной белизне меха, который льнул к ее шее и опушал серо-голубую пелерину с нежностью, заимствованной у нее же, и эта одушевленная чистота соперничала в прелести с кристальной чистотой снега снаружи. Доротея положила футляры на столик у окна, но бессознательно продолжала их касаться, поглощенная созерцанием застывшей белизны, которая составляла весь ее видимый мир.

Домашние зовут Розамонду Рози, то есть Розочка. В 46-й главе она появляется в «вишневом платье, отделанном у выреза лебяжьим пухом». Она румяна, но в румянце нет тепла: Розамонда – лишь пародия на уютную, домашнюю Герду. Из сказочных образов она, наверное, чаще всего ассоциируется с русалкой, Мелюзиной или Лорелеей, – жестокой, лишенной души феей, утягивающей мужчин на дно. Согласно символизму «Белоснежки», она Не Розочка, а злая мачеха, один из самых ярких «зеркальных» женских образов, с которым и сравнивает ее автор в начале 27-й главы. Этот отрывок я тоже процитирую целиком:

Один из моих друзей, философ, который способен облагородить даже вашу безобразную мебель, озарив ее ясным светом науки, как-то сообщил мне следующий факт – не слишком значительный и в. то же время говорящий о многом. Ваша горничная, протирая трюмо или поднос из полированной стали, оставляет на их поверхности множество крохотных царапин, причем совершенно беспорядочных, но стоит поднести к ним свечу, и царапинки словно располагаются правильными ' концентрическими кругами с этим миниатюрным солнцем в центре. Разумеется, на самом деле царапины разбросаны на зеркале без всякой системы, и приятное впечатление правильных кругов создает свет вашей свечи, порождающей оптическую иллюзию. Все это аллегория. Царапины – события, а свеча – чей-нибудь эгоизм, например, эгоизм мисс Виней. У Розамонды имелось собственное провидение, которое любезно создало ее более очаровательной, чем другие девушки...

У румяной Розамонды сердце холодное, как стекло, а у Доротеи бледный лик, но пылкая душа. Моя знакомая, психоаналитик Инее Сордр, в таком же ключе трактует одну из дальнейших сцен романа, в которой Доротея, овдовевшая, но все еще не освободившаяся от тирании мужа, стоит у окна после бессонной ночи, принесшей ей непростое решение. Мимо идут мужчина «с узлом на плече», женщина с грудным ребенком, и ей хочется выйти из своего убежища, стать частью этой «трепещущей» жизни. Что она в конце концов и делает, разжав наконец хватку мертвого мужа, шагает навстречу Уиллу. И наконец обретает простое человеческое счастье: поцелуй принца, супружество, ребенка. Прощаясь со своей героиней, Элиот отзывается о ней неоднозначно: два важнейших поступка в жизни Доротеи (два ее замужества): «не блистали благоразумием.... но ее восприимчивая ко всему высокому натура не раз проявлялась в высоких порывах, хотя многие их не заметили».

Она счастлива, добра и полна жизни – читатель, наверное, отнес бы ее к «алым» девам, но автор судил иначе: наделив ее страстной и открытой натурой, изобразил девой «белой».

Потрясающий контраст между белым и алым мы находим в описании ее мучительного путешествия в Рим, где душа героини изнемогает от обилия впечатлений. Наивная провинциальная девочка знакома с историей «только в ее худосочном протестантском истолковании, а в искусстве не пошла дальше расписывания вееров» (в этом месте читатель явственно видит меж строк едкую усмешку Элиот). Перед взором Доротеи предстает белый, обескровленный мир:

Развалины и базилики, дворцы и каменные колоссы, ввергнутые в убогость настоящего, где все живое и дышащее словно погружено в трясину суеверий, отторгнутых от истинного благочестия, неясная, но жадная титаническая жизнь, глядящая и рвущаяся со стен и потолков, бесконечные ряды белых фигур, чьи мраморные глаза словно хранят смутный свет чуждого мира... Образы, неясные и в то же время исполненные жаркой силы, властно вторглись в ее юное восприятие и оставались живыми в ее памяти, даже когда она о них не думала, воскресая в странных ассоциациях на протяжении всей ее дальнейшей жизни.
Доротея глядит на эту чуждую, чудовищную белизну сквозь тревожную алую пелену «вывешенных к рождеству занавесей, алеющих повсюду, словно глаза были неспособны различать другие цвета.

Желая ввести красный цвет, автор даже путает время года, ибо красный – цвет Пасхи, цвет Страстей Господних и Воскрешения. Великолепие описаний – свидетельство тому, что Элиот не разделяет чувств героини. Мощь европейской культуры и истории, в отличие от «веерного» дамского рукоделия героини, потрясает ее, восхищает, вдохновляет к познанию, даже к подражанию.

Упомянутые в романе «белые фигуры, чьи мраморные глаза словно хранят смутный свет чуждого мира», ассоциируются у меня с Монетой Китса и с застывшими танцорами из его «Оды греческой вазе». Юношам и девушкам, пребывающим под темными сводами неизменного леса, в вечно девственном мраморе вазы – «нетронутой невесты тишины», суждено вечно любить друг друга, не целуя:

Ты упраздняешь нашу мысль как мысль,
О, вечности холодная эклога!
Когда других страданий полоса
Придет терзать другие поколенья,
Ты род людской не бросишь утешать...

Девочкой я находила тайное ободрение (и предостережение от холодности) в «ледяных» сказках. В студенческие годы я все пыталась разгадать сказанное Йейтсом:

Кто счастлив – тот в труде несовершенен.
Одно лишь можно выбрать на земле.
Кто труд избрал, тот не войдет уже
В чертог блаженств, ликующий во мгле.

Образы ледяных, окаменевших дев стали для меня символами совершенства в труде и отказа от насилия биологического цикла – крови, «поцелуя», роз, рождения, смерти и вечно голодного потомства. По крайней мере, так мне тогда казалось, хотя сама я, спустившись с горы, не спешила расставаться с яблоком. В этих сказках скрыта загадка, и каждый, кто пытается ее разгадать, вносит что-то свое, а они и принимают, и отторгают эти изменения.

@темы: "Аналитика", "OUaT"

---

Учимся писать драбблы

Оригинальное название: "Скамейка"
Фандом: Once Upon a Time / Однажды в сказке
Автор: Dzury
Размер: драббл, 933 cлова
Персонажи: Регина Миллс
Категория: джен
Рейтинг: G

Разноцветный мяч проскакал вдоль аллеи, увлекая за собой. Осень скупилась на краски, а солнце на тепло.
Она бросила взгляд на торчащий из-за кустов фасад средней школы Сторибрука. Часы на городской ратуше пробили полдень. Вот-вот толпа школьников проштурмует большие деревянные двери с намерением захватить игровую площадку, откуда уже доносился смех и детские голоса. На секунду женщина испугалась, что занятия закончились, и она опоздала. С замиранием сердца Регина высматривала каштановую макушку Генри, предвкушая встречу и опасаясь столкнуться с Мэри Маргарет. Мисс Бланшард на правах классной руководительницы не отпускала мальчика ни на шаг, как когда-то сама Регина. Но события последних месяцев заставили ее пересмотреть взгляды на свободу сына и задуматься о собственном заточении в тюрьме без стен где-то в штате Мэн.
Она и в страшном сне не могла представить, что будет шпионить за своим мальчиком. Раньше ее «Мерседес» въезжал во двор, точно в час как по часам. Открывалась передняя дверь и, запыхавшийся Генри, снимая на бегу ранец, нырял из школьного холла в теплый салон автомобиля. Регина поворачивалась к сыну, откидывая со лба влажную после физкультуры челку, спрашивала как дела. А шины шуршали по асфальту, требуя сохранить интимность этого процесса, не вмешиваться.
Сейчас «Мерседес» стоял на подъездной дорожке к дому, облепленный мокрой листвой и сломанный, как и ее жизнь. Регина подняла воротник пальто. Каблуки застучали по мокрому асфальту, и от разлетающихся во все стороны брызг, показалось, что снова идет дождь.
Она посмотрела на затянутое облаками небо – еще один серый день в Сторибруке. Иногда ей так и хотелось промотать его, точно кинопленку или сделать раскадровку, начиная с утреннего разносчика газет. Он норовил обойти дом по Маффлин стрит 108 как можно дальше, и Регине приходилось подбирать «Daily Mirror» с соседской лужайки, всякий раз озираясь на проезжающие мимо машины, словно газетной воровке. А заканчивая огнями патрульной машины на перекрестке, отсвечивающими прямо в окно ее спальни по нечетным числам, когда на вечернее дежурство заступала Эмма Свон. Три круга по кольцевой без сирен и визга тормозов, чтобы не разбудить спящий город. Глупое опасение шерифа, который давно уже пробудил Сторибрук от многолетней дремы.
Регина опустилась на скамейку. С присущей ей скрупулезностью бывший мэр знала, чем сейчас заняты жители ее города, однако так и не сумела найти себе место и роль в этом черно-белом кино.
Разноцветный мяч, отражаясь в лужах, снова убежал к скамейке. Мальчик и девочка в одинаковых шапочках никак не могли поделить игрушку, пиная из одного угла детской площадки в другой. Регина остановила носком сапога катящийся мяч. Дети были либо на домашнем обучении, либо чуть младше Генри.
Мальчик остановился, испуганно глядя на брюнетку, как будто та своим каблуком сейчас проткнет и сдует его мяч. Даже улыбка не разрешила его опасений. Трясущимися руками он поднял мяч и прижал к курточке, и Регина живо представила, расплывающееся пятно грязи.
- Майкл! – окликнула его, сидящая на той же скамейке женщина, - где твои манеры?
- Извините, мэм, - произнес мальчик.
Регина вздрогнула. Женщина сидела настолько тихо, что до сей поры, Миллс не сомневалась в своем уединении. Нет, никто не мог пройти мимо нее, скорее экс мэр настолько погрузилась в свои мысли, что села на первую попавшуюся скамейку, не заметив, что та занята. Впрочем, в крошечном сквере большинство лавочек были мокрыми, и только эту подсушили, нежданно выглянувшие из-за облаков солнечные лучи.
- Разве юные джентльмены так ходят?
Майкл бросил мяч девочке, застегнул верхнюю пуговицу клетчатой рубашки и попытался отряхнуться, потом, расправив плечи, поплелся обратно на детскую площадку. Было видно, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не побежать.
Регина перевела взгляд на женщину: миловидные черты, маленькие и аккуратные, как она сама, волосы собраны в элегантный пучок и убраны под шляпку. Теплая улыбка скользила по ее губам, не задерживаясь, когда она смотрела на играющих детей.
Регина изогнула бровь:
- Ваши?
- Нет, - вкрадчиво ответила соседка. – Я - няня.
От порыва зябкого октябрьского ветра лацканы пальто затрепетали. «Няня» натянула перчатки, а Регина вцепилась в чугунный переплет скамейки еще крепче. Тот час металл сковал ее ладонь мертвым рукопожатием. Они так и сидели: два темных силуэта на фоне сквера, чуждые свету и тьме.
- Хороший мальчик, светлый, – рассеянно произнесла Регина. – Сколько ему?
- Почти одиннадцать.
От очередного порыва ветра с дерева упала капля дождя прямо Регине на щеку.
- Как Генри, - произнесла она, понимая, что последние одиннадцать лет до возвращения родной матери была ему просто няней, а теперь в ее услугах не нуждались.
- Они с Джейн одногодки, - сообщила сидящая рядом женщина.
- Чудные дети.
Регина попыталась вспомнить их родителей, кто они и чем занимались, раз вынуждены были оставить своих детей под присмотром горничной. Но не смогла, что ее несколько озадачило. Регина Миллс знала все о каждом жителе Сторибрука. Неужели пара месяцев вынужденного простоя сделала брешь в памяти бывшего мэра? Она поежилась. Ветер иззубренным лезвием прошелся по вылинявшему газону.
- Слышите?
- Что?
Регина захлопала глазами, глядя в пустоту. Мокрые ресницы слипались.
- Ветер, - произнесла няня.
- … усиливается.
- И это тоже...
- Как вас зовут? - спросила Регина, стараясь разобрать в его завываниях школьный звонок, но так ничего и не расслышала, а тишина тяготила.
- Мэри, - ответила женщина, и волна ярости многослойной вуалью легла на лицо Регины, искажая правильные черты. – Мэри Поппинс.
Ветер снова нагнал тучи. В прорехах облаков солнце поплавком исчезало и появлялось, словно кто-то удил сказочную рыбу. Она повернулась сказать няне, что в такую погоду нужно пить дома горячий какао, а не гонять мяч по лужам – но няни нигде не было видно. Только большой зонт приткнулся к спинке скамейки. Регина раскрыла его, прячась от мелкого и на удивление теплого дождя.
Хлопнули большие деревянные двери, и на улицу пулей вылетели дети. Они прыгали по лужам под присмотром своей классной руководительницы, и радовались окончанию уроков. Даже межсезонье не могло стереть с лица Генри счастье.

Конец.

@темы: "фанфики", "OUaT"

---

The Snow Queen

Оригинальное название: The Snow Queen
Русское название: Снежная Королева
Фандом: Once Upon a Time / Однажды в сказке
Автор: Ryaninthesky
Перевод: Jordan MoonFire, Dzury
Размер: макси
Пейринг/Персонажи: Эмма Свон/Регина Миллс
Категория: фемслэш
Рейтинг: R-13
Краткое содержание: Генри теряется в пещере. Пытаясь найти его, Эмма и Регина попадают в сказочную страну. Фик отчасти перекликается со сказкой "Снежная Королева" Г. Х. Андерсена.
Данный текст связан Авторским соглашением, и его последующие публикации возможны только со ссылкой на форум RXWP


Глава 7. Что происходило в чертогах Снежной Королевы и что случилось потом

Часть 2



XxXx



- Эмма!

Не в состоянии больше притворяться, когда бездыханное тело блондинки рухнуло на ледяной пол, Регина рванулась к ней. Она рассеянно бросила огненный шар в сторону Снежной Королевы – но та просто отмахнулась от него, как от назойливого насекомого.

Именно им и ощущала себя Регина в данный момент, если реально оценивать силы.

- Генри! – отчаянно крикнула она, пытаясь то ли привлечь, наконец, его внимание, то ли предупредить – но внезапная волна магической энергии отшвырнула ее в сторону. Лед, казалось, ожил – расколовшись, он протянулся свергающими щупальцами к ее щиколоткам и запястьям, тут же сомкнувшись в кандалы и пришпиливая Регину к стене.

- Больше никаких лишних движений. - Сухой, морозный голос Снежной Королевы был полностью лишен эмоций. Совершенно гладкое и бесстрастное лицо ничуть не уступало окружившему их со всех сторон льду. Регина почувствовала нестерпимое желание разрушить это мнимое совершенство, вцепиться в него голыми руками и увидеть, как оно раскалывается, усеивая пол мириадами ледяных игл.

- Неужели ты действительно полагала, что сможешь так легко отделаться, Регина Миллс? Ты, которая лучше других должна бы знать, что всякое волшебство имеет свою цену.

- Но я уже заплатила ее! Пожалуйста... отпусти его.

- Ты убила собственного отца, это правда. Но то был всего лишь задаток. Ты еще не привыкла, что так всегда бывает, когда заключаешь сделки с Ним? Приходится отдавать гораздо больше, чем планируешь. Магические силы должны оставаться в равновесии. Иначе этот мир – а, быть может, и тот – будут разрушены. Неужели ты так наивна, что всерьез рассчитывала, будто сможешь забрать с собой сотни людей и раствориться в воздухе, заплатив за это всего-навсего одной жизнью?

- Тогда оставь в покое Эмму и моего сына – они здесь ни при чем, - зарычала Регина. - Возьми меня. Если такова цена, я заплачу ее.

- Было предначертано, что проклятье падет со смертью Спасителя. Когда ты накладывала его, ты сама обрекла ее на смерть. Во всем должен быть баланс.

- Тогда к чему все эти игры? Почему нельзя было сразу перенести нас сюда? Зачем все эти разбойники, ведьмы, драконы и сердца? Зачем все это, черт тебя подери?

- Историю нельзя открыть сразу на последней странице, словно книгу – даже если кому-то этого очень хочется. Вы обе были нужны мне. Но она еще не готова была назваться Спасителем. Она должна была пройти через испытания. А ты должна была вновь обрести то, от чего однажды отказалась. Теперь круг замкнулся. И мы можем покончить с этим.

Регина бессильно застонала, мысленно переместившись в то время, когда проклятье еще не было наложено. Когда она готова была отдать все, лишь бы ребенок Белоснежки не стал для нее угрозой. Когда она, не задумываясь, убила бы Эмму собственными руками.

Она знала, что те времена никогда не вернутся. Двадцать восемь лет изменили ее. Благодаря Генри она вновь поняла, что значит любить другого человека. А благодаря Эмме...

- Что ты собираешься делать?

- Ты заплатила за наложение проклятья кровью. А теперь, когда оно разрушено, твоя собственная кровь должна исцелить этот мир.

- Ты убьешь меня?

- Да.

- А Генри?

- Я не настолько безжалостна. Мальчик сейчас заколдован. Он даже не знает, что вы здесь. Он не увидит, как ты умрешь. Я отошлю его в тот мир невредимым.

Регина позволила себе вздохнуть с облегчением. Пусть она утратила сына почти год назад, но Генри будет жить. А Эмма умер... Эмма ушла. И проклятье было разрушено.

- Я согласна.

- Тогда приготовься.

Регина в последний раз посмотрела на своего сына. Он все еще перелистывал страницы книги, его губы безмолвно шевелились, повторяя слова.

- Генри. Мой малыш. Я бы так хотела, чтобы ты услышал. Чтобы ты всегда помнил, – она улыбнулась сквозь проступившие слезы, - что бы кто ни говорил: я тебя люблю.

Мальчик вдруг замер, его ресницы задрожали. И одна единственная слеза скатилась по его щеке. Так холодно было во дворце Снежной Королевы, что она тут же застыла в воздухе, словно алмаз отразив упавший на нее свет, и, едва долетев до пола, разбилась на мельчайшие ледяные осколки.

- Мама?

- Генри! – вскрикнула Регина, - Нет, пожалуйста, не дай ему увидеть. Пусть он забудет!


- Забудет что? Мам, что происходит? – он огляделся и, заметив Эмму, недвижно распростертую на полу, выронил свою книгу и бросился к ней. Регина попыталась проглотить заглушающие слова слезы:
- Пожалуйста...

Но Снежная Королева не сдвинулась с места. Она внимательно смотрела на Регину, будто оценивая ее.

- Должна признать, я не верила, что ты на это способна.

- Ч-что?

- Твоя любовь к сыну разрушила мои чары. Любовь матери к своему ребенку чище, чем чувства между влюбленными. Похоже, ты действительно смогла кое-чему научиться в своем уединении. - Она взмахнула рукой, и ледяные кандалы, удерживающие Регину, исчезли, заставляя ее рухнуть на пол. Неподалеку от тронного возвышения в воздухе вдруг образовался сводчатый проход. Его поверхность дрожала и мерцала, словно мираж.

- Быть может, ты действительно заслужила второй шанс.

Ее слова будто током ударили Регину.

- Ты... отпускаешь нас?

- Там, где ненависть разрушала, любовь способна исцелить. Не стану лгать тебе, это будет трудно. И ты будешь страдать. Но ты можешь попытаться.

И она растворилась во внезапно налетевшем снежном вихре, оставляя Регину и Генри в одиночестве в ледяном зале.



XxXx


- Мама, мама! Эмма никак не очнется. Ты должна помочь ей. Пожалуйста! – Генри отчаянно тряс безжизненное тело шерифа, будто пытаясь втряхнуть в него жизнь.

- Я не могу, Генри. Ее больше нет с нами.

- Нет! Ты ДОЛЖНА что-то сделать! – тяжелые слезы заструились по его лицу. Регина опустилась рядом и взяла его за руку.

- Я ничего не могу сделать, малыш. У некоторых сказок просто нет счастливого конца.

Мальчик внезапно вскочил на ноги и уставился на нее. Сказки. Счастливый конец. Вот оно!

- Ты должна поцеловать ее!

- Что?

«Честное слово, ну почему взрослые иногда бывают такими глупыми»

- В сказках поцелуй истинной любви всегда возвращает избранника к жизни! Неужели ты не понимаешь? Эмма – твоя истинная любовь!

- Генри, но... она не... Я не ее истинная любовь. Это невозможно.

- Мам, ну почему бы тебе просто не попробовать? – Генри едва не топнул ногой от огорчения, – Просто попытайся. Всего один раз. Ну, пожалуйста. Обещаю, если не сработает, я...

Вздохнув, Регина отбросила с его лица мягкие каштановые волосы. Лица, так похожего на лицо его матери. Эммы. Ради него Регина готова была попытаться совершить невозможное.

Медленно наклонившись над Эммой, будто бы перспектива, что все это сработает, пугала ее еще больше, чем неудачная попытка, Регина осторожно прикоснулась губами к ее холодным губам. Ничего не произошло. Ни магической вспышки, ни дыхания жизни. Рыдания застряли у Регины в горле, ее рука еще крепче сжала плечо сына.

- Генри, я... – «Мне так жаль», - хотела она сказать, - «Так жаль, что я не смогла...»

Она продолжала стоять на коленях рядом с безжизненным телом Эммы. Генри уткнулся лицом в ее плечо.

- Ничего, мам. Я понимаю. – Мальчик изо всех сил пытался сдержать слезы. Он знал, что сейчас очень важно быть сильным. Ради своей мамы. Что за сказочный герой из него выйдет, если он сейчас расплачется прямо у нее на глазах?

- Эй, – глухой кашель вдруг нарушил тишину. – Кто-то умер?

Две пары одинаково расширившихся и покрасневших карих глаз уставились на Эмму. Слишком живую для трупа, хоть и выглядящую крайне потрепанно. Эмму, которая вдруг поняла по их взглядам, что, возможно, сейчас не самое лучшее время для шуток.

- Черт, да кто умер-то?

Сдавленный стон вырвался из горла Регины, и она закусила собственную руку в попытке сдержать зашкаливающие эмоции. Это было... невозможно. Она просто не могла подумать о таком... Брюнетка бессильно качнулась в сторону, когда понимание обрушилось на нее вперемешку с облегчением.

Но это была правда. Эмма сидела на земле, живая и здоровая, обнимая прижавшегося к ней, крайне смущенного, но до ужаса счастливого десятилетнего мальчика. И, кажется, за все долгие годы своей жизни Регина не видела ничего более прекрасного.

- Ты умерла, Эмма! – воскликнул Генри. – Ты умерла, но мама спасла тебя. Она вернула тебя к жизни!

- Дай Эмме перевести дыхание, дорогой, - попыталась одернуть его Регина. Но это, конечно, было бесполезно – Генри вцепился в блондинку так, что его было не оторвать клещами. И Королева совершенно не могла его винить.

- Я умерла? Но как...

Все-таки отлипнув от нее на несколько мгновений, Генри с детской непосредственностью наградил Эмму взглядом, в котором легко читалось все, что он думает о ее умственных способностях.

- Поцелуй истинной любви. Самая могущественная магия на свете.

Зеленые глаза тут же взметнулись в поисках карих, но женщина напротив не встретила их, опустив едва заметно зардевшееся лицо.

- Регина... ты...

- Полагаю, да. И ты тоже...?

Красноречиво прижав руку к груди и убедившись, что сердце все еще бьется, Эмма криво ухмыльнулась:

- Ну, похоже на то. А что случилось со Снежной Королевой?

- Она дала мне второй шанс. И отпустила... домой. – Регина кивнула на мерцающую арку рядом с троном. Эмма недоверчиво вздернула бровь. Это, очевидно, была не вся история – и шериф была полна решимости вытянуть из Регины остальное, как только они доберутся домой.

- Эмма, ты должна знать. Проклятие разрушено. Когда мы вернемся, все в Сторибруке будут помнить, кто они. И кто я...

- Не волнуйся, мам, мы не дадим тебя в обиду! – вклинился в разговор Генри, - Эмма же Спаситель. Она обо всем позаботится.

Рассмеявшись, Эмма с трудом поднялась на ноги и, протянув руку, взъерошила его волосы:

- Точно, малыш. Спасать твою маму – похоже, моя судьба.

Она притянула к себе Регину, которая все еще дрожала и, похоже, была в полном шоке от случившегося.

Мертва. Эмма была по-настоящему мертва. И она вернула ее к жизни поцелуем истинной любви. Как в чертовой детской сказке. Эмма подумала, что шок, наверно, был вполне правильной реакцией сейчас. Наклонившись к еще вздрагивающей в ее руках женщине, она прошептала ей на ухо.

- Эй, все будет хорошо. Я в порядке.

- Я думала... Я думала, тебя больше нет.

- Ну, ты же меня знаешь. От меня не так-то просто избавиться.

Регина, наконец, слегка усмехнулась.

- Хм, а как насчет всех тех мест, где ты не особо задерживалась раньше?

- Вот черт, неужели мне никогда не избавиться от этих твоих насмешек? – Она обняла Регину еще крепче, глубоко вдыхая запах ее волос, растворяясь в давно забытом ощущении комфорта и тепла, разливающегося внутри. Она не искала этого. Это подкралось к ней незаметно. Длинными промозглыми ночами, когда они пытались защититься от холода под одним одеялом. Длинными днями пути, сдобренными колкостями, которые постепенно переросли в дружеские поддразнивания, а затем в нечто большее. Нечто, чему она не могла подобрать название. До этого момента.

- Просто тебя там не было.

- Ммм?

- Везде, где я была, и откуда тут же уезжала. Там не было тебя. Поэтому я никогда и нигде надолго не задерживалась.

Подняв голову, вздохнув и устало улыбнувшись, Регина мягко поцеловала ее в щеку. Все эти чувства, которых она так долго была лишена, и которые теперь бурлили внутри... К ним еще нужно было привыкнуть.

- Генри, возьми свою книгу. Мы уходим.

Мальчик с разбега запрыгнул на ледяной помост и поднял лежащую у трона старую книгу сказок. Он сдул с потрепанной обложки несколько налипших на нее ледяных кристаллов. Тисненые золотом буквы мерцали в неясном свете. «Однажды в сказке». Больше не было чистых страниц, тайны которых еще нужно было разгадать. Не было непрочитанных историй. Он выучил наизусть каждое слово в книге, пытаясь найти в ней хоть что-то про путь домой – но так и не нашел. Обернувшись, Генри увидел, как обе его мамы смотрят на него, крепко обнимая друг друга. Он подумал, неужели Снежная Королева обманула его. Но нет. На самом деле, нет. Ведь кое-что он действительно нашел. Пусть и не совсем то, что искал. И пусть сказки в книге были правдой, но теперь они закончились. Теперь у Генри была своя собственная сказка. Со Злой Королевой и Спасителем. С истинной любовью и даже драконами. А главное, на этот раз он и сам смог побыть героем – пусть ненадолго, но все же настоящим. А о чем еще может мечтать мальчишка, которому даже не исполнилось одиннадцать?

Генри сделал шаг к трону Снежной Королевы и положил на него книгу. Аккуратно поправил ее, чтобы она лежала ровно – так же, как он складывал дома журналы комиксов. Не осталось ничего, о чем эта книга должна была рассказать ему.

Он больше в ней не нуждался.


XxXx


- Просто, чтобы мы друг друга правильно поняли. Все это не значит, что ты мне нравишься. – Удивительно, но в словах не было обычной колкости – хотя, может, ее просто смягчила полуулыбка, затаившаяся в уголках рта Королевы. Эмма, которая никогда не была сильна в подобных тонкостях, широко ухмыльнулась. Они были в шаге от своего мира. Мира, где их, скорее всего, встретит разъяренная толпа сказочных персонажей, жаждущих казнить Злую Королеву. И еще Эмме придется объясняться с родителями, которые оставили ее двадцать восемь лет назад, чтобы спасти от проклятья той самой женщины, в которую она прямо сейчас была по уши влюблена.

Но каким-то образом – положив одну руку на плечи своему сыну, а другой крепко обнимая свою истинную любовь – она почувствовала, что все эти проблемы ничего не значат. Может быть, так действовало волшебство внезапно обретенной семьи.

Словно возвращение домой после долгой разлуки.

Поэтому она еще раз ухмыльнулась и глубоко поцеловала женщину рядом, растворяясь в магии, заструившейся по коже от этого поцелуя. И поняла, что это всегда было между ними. Даже когда они не могли находиться в одной комнате дольше пяти минут, не пытаясь задеть друг друга.

- Ну и отлично. Потому что ты мне тоже не нравишься.

Внезапно мысль о предначертанной ей судьбе показалась не такой уж ужасной.

Конец

@темы: "OUaT", "Swan Queen", "фанфики", "фемслэш"