фанфики по Утене

Фэндом: Revolutionary Girl Utena
Автор / переводчик: Death Quaker / Dzury
Название: Reaching
Пейринг: Juri/Shiori
Рейтинг: R-13
Жанр: фемслэш, POV.
Саммари:
От автора: существует множество фанфиков о Дзюри и Сиори, но еще один не помешает, правда? Эта пара дуэлянтов очень притягательна своими сложными взаимоотношениями. И да, в первую очередь, я хотела решить две задачи: объяснить для себя поведение Сиори и вспомнить, что значит быть шестнадцатилетней.
Увидеть мир глазами Сиори полными страха и разочарования, воспринимать происходящее иррациональным и взбалмошным мышлением этой девочки показалось весьма заманчивым. И я бесконечно рада, что мне уже никогда не будет шестнадцать))
Этот рассказ начинается с 29 серии и заканчивает последней 39, точнее чуть приоткрывает завесу того, чем могла бы закончиться история. Поэтому, внимание! Рассказ содержит спойлеры для тех, кто не видел всего сериала. Я честно не рекомендую читать этот фик, если вы не посмотрели эти серии, иначе многие вещи потеряют в нем всякий смысл (контактная информация [email protected])
Дисклеймер: все права не мои. Текс взят -
www.deathquaker.org/utena/shiori.html


Сатисфакция


Часть 1. Слова.

There's a torture that I've dreamt of where your lips stay sealed forever
There's a time that I have dreamt of where you talk to me and it draws us back together
There's a threat that I will share this and you'll add it to your load as it defects
I'm looking out my window so I catalogue the sights I see that
You are looking way ahead and never turn to look at me
I will write down every detail read them to you make you see
Is it me that scares you off, or just some ghost of which I'm reminiscent?
Will there ever be a day that you'll tell me why your past stays present

"Baggage" by Sarah Pinsker

Странно, как это просто и одновременно сложно простить человека, когда он мертв или находится очень далеко. Даже, если он причинил тебе страдания, боль от его утраты нестерпима.
Ухаживая за Рукой, я разрывала себя изнутри, и часть меня глупая и наивная часть, надеялась, что ему не все равно. Думаю, он сделал это для нее, или для себя, может ради обоих…а я получила то, что заслужила. Рука показал мое истинное лицо, и за это я буду ему благодарна, несмотря на всю боль, что приносит собственное отражение. Не люблю смотреть в зеркала…
Интересно, если б я умерла или находилась очень далеко, она бы простила меня? Когда я вернулась в академию Отори, шанс оставался, стоило только проявить терпение. Но этому не суждено было случиться. Почему? Знание не помогает проникнуть в суть вещей.
Помню, как нашла ее медальон, дальше воспоминания стираются. Наверное, я запаниковала. Меня накрыла волна ярких ощущений: радость, гнев, похоть, страх, много страха. А еще чье-то злорадство. Была ли той девушкой Дзюри? Она хотела уничтожить власть чудес, потому что… забыла. Я хотела уничтожить надежду, которую та хранила в медальоне с моей фотографией, потому что хотела уничтожить свои надежды. Я была напугана и больна.
Болезненные воспоминания. Так или иначе, Дзюри получила обратно свое сокровище. Жаль, что я не помню слова, с какими возвращала этот злосчастный медальон.
После того, как Рука порвал со мной, Дзюри недолго его носила. Возможно, они сошлись вместе в поединке, и что-то произошло, раз такая, как Арисугава – сан проиграла дуэль. А ведь она ее проиграла, иначе б воспользовалась обретенной силой чудес. Кроме того, Анфи Химения и Утена Тензе все еще были вместе, а ведь всем известно, что Анфи остается с победителем. Это странно, действительно странно.
Дзюри перестала носить медальон вскоре после этого. Может из-за меня. Разве это не прекрасно? Разве я не чувствую себя прекрасно?
Интересно, что бы случилось, победи Дзюри на дуэли, как воспользовалась силой чудес?
Я верю в чудеса, но их нельзя обрести дурацким дуэльным мечом.
Легкий бриз развевает волосы, проходит сквозь меня, мурашки порхают по всему телу. Солнце садится, медленно высасывая тепло из этого места. Я бы сидела на дереве вечно. Ноги затекли, в животе пустота свернулась ледяным комком и тянет к низу. Дрожу, как лист на ветру.
Ветви серого вяза шепчут о несбыточном. Тонкие ильмы тянутся верхушками своих крон к небу, словно тоскуя о том, чего не могут коснуться. Они кажутся такими хрупкими против ветра, но все равно стоят в бесплодных усилиях противостоять ему. А когда их макушки обретают солидную пышность, осень срывает покровы. Воздушные потоки подхватывают лилово – желтую листву в свой водоворот, бросают под ноги и в танце уносят прочь, пока та вконец не пожухла.
Эхом стаккато их нагоняют шаги. Я поднимаю глаза и вздыхаю: трепет и облегчение – она идет ко мне уверенным быстрым шагом. Нет, нет, она не видит меня. Голова опущена и поглощена в свои мыслями. Редкий момент, когда маска снята.
Дзюри всегда носит маску, то каменное выражение способно обратить в соляную статую любого дурака, рискнувшего встать на ее пути. Единственное, что отражается на ее лице – это ледяное презрение. Раньше, когда мы еще оставались друзьями, она редко прибегала к ней, разве что проучить хулигана или назойливого учителя. Теперь это ее неотъемлемый атрибут, как будто не достаточно одной фехтовальной маски. Улыбки, которыми она одаривает Микки Каору или Утену Тензе только усугубляют это чувство. Я завидую их способности пробить защиту капитана фехтовальной команды и знаю, почему она стала носить эту маску, ну, по крайней мере, одну из причин.
Арисугава-сан ослеплена мной. И всякий раз при встрече хмурится так, словно вынуждена нести неподъемный груз. Но что ее тяготит?
Глубоко в душе я хочу, чтобы Дзюри стала собой и хоть на минуту почувствовала себя прежней, а не тем символом непогрешимости, силы и уверенности, какой кажется всем. Стоит подойти к ней и маска станет второй коже. Но я должна…
Призываю все свое мужество. Спрыгнув с дерева, прижимаю к груди сумочку, словно щит, способный оградить от ее ледяных молний и иду за девушкой. Она не оборачивается, но шаги сбиваются. Врезавшись в нее, я тут же отпрянула, боясь, что маска снова окажется на ее лице, и придется говорить с ледяным ангелом.
До общежития мы идем вместе шаг в шаг, когда Дзюри поворачивает голову, ровна настолько, чтобы понять, она обращается ко мне и говорит все тем же прохладным тоном, какой использует для знакомых или врагов.
- Есть какая – то причина, по которой ты преследуешь меня, Сиори?
Все, что я хотела сказать, рассыпалось от ее взгляда, от моего страха: извинения, соболезнования, обвинения – все. Никогда не боялась капитана, но теперь, как и остальные раболепно смотрю в эти льдистые глаза, и я заслуживаю ее гнев больше, чем кто-либо. Часть меня ненавидит себя за этот страх, а другая Дзюри, за то, что заставляет меня бояться. Но я не могу сердиться на Арисугава-сан, ни сейчас, ни потом, я уже потеряла так много.
- Рука был твоим другом. Мне жаль. – произношу запинаясь.
Это неделя была тяжелой для всех, и если она смогла держать себя для занятий, то и я смогу.
Мы останавливаемся и смотрим друг на друга. Обоюдное действие рождает маленькое чудо, и я понимаю, что маски нет, а муреновые глаза мерцают от спрятанных слез, которые обязательно пролились бы, будь Дзюри нормальной девушкой. Но это старые слезы, не проходящие. Странно, но мне нравится видеть ее такой беззащитной и человечной, а не бездушной статуей с грацией пантеры. Ее лицо обретает мягкость, и я представляю красивую и гордую девушку, с какой была близка несколько лет назад, девушку, которая дарила свое тепло и уют. Она моргнула. Интересно, что Дзюри видит в моем лице? Я готова расплакаться за нее.
- Благодарю. – шепчет она, легко кланяясь и кривя губы.
Затем маска возвращается, глаза становятся тверже и холодней малахита. Она отворачивается и медленно удаляется. Я за ней.
- Это все, что ты хотела, Сиори?
Нет, конечно, нет. Но когда ты заботилась о том, чего я хотела, думаю про себя, любуюсь ее прямой спиной и арктически теплым голосом. Сердце рвется ласточкой вместе с новой волной гнева, захлестнувшей внезапно. Я стараюсь сдержаться, но гнев ищет путь на свободу. Часть меня, которая хочет быть рядом с ней и часть, которая ненавидит, снова противостоят друг другу.
- Почему Дзюри-сан… почему ты пришла ко мне в ту ночь?
Она склонила голову.
- Если я правильно поняла вопрос… потому что я волновалась.
Сердце стучит с перебоями, внутреннее противостояние истощает и на лице разливается румянец смущения и гнева.
- Я была… не в себе. Мне очень жаль. Пожалуйста, скажи мне.
- Я уже сказала, что беспокоилась. Думала, тебе захочется с кем-нибудь поговорить.
Хочется верить, но Дзюри по-прежнему не смотрела в глаза, и эти металлические нотки в голосе…
- И почему ты становишься моей подругой только, когда я беспомощна?
Попытка усмирить гнев, гордость и отчаяние, заставляет мой голос колебаться от рычания до писка – она уходит в тишине.
Гнев побеждает, рвется наружу, как река по порогам, опасно журча.
- Не смей уходить от меня еще раз, Дзюри! – кричу, дивясь силе и неистовству собственного голоса.
Не позволю, чтобы она ушла. Я так устала от людей, уходящих от меня, бросая в темноте и мнимом покое. Я много чего не заслужила в жизни, но имею право понять: «почему?»
Девушка не останавливается, и желание удержать ее поднимает в душе цунами. Хватаю за руку и разворачиваю лицом к себе.
- Что, черт возьми, с тобой. Дзюри? Я пыталась начать все сначала, а ты отвергла меня. Тогда я сблизилась с другим, и вдруг ты бегаешь за мной как.. наседка или… бывший любовник! Ты способна действовать, только когда моя обороноспособность слаба, ждала моего падения, когда я буду слабой и жалкой, чтобы взять под свое крыло, а иначе относишься как к грязи! Почему? Почему я должна быть беспомощной, чтобы ты меня любила?
Дзюри оставила попытки вырваться. Ее глаза пойманы моими. В них мрак и безнадежность, и я гадаю, чувствует ли она ненависть или обиду, а может и то и другое. Внутренний голос умоляет, вопит, чтобы я заткнулась, что я уничтожаю последнюю надежду возобновить наши отношения, но маска ложится на лицо Дзюри: челюсть сжата, ни единой эмоции на мой ураган эмоций.
- Неужели, ты так жалка и слаба, что тебе необходим кто-то еще слабее, чтобы на него опереться? Или ты просто ищите кого подоверчивее, чтобы соблазнить?
В моих глазах вспыхивает бирюзовое пламя.
- Как ты можешь так говорить?
- Как я могу что? Ты та, чей образ я носила в этом чертовом медальоне три года!
В уголках ее глаз блестят слезы, и я вдруг понимаю, что смогу сорвать с нее эту маску. Вихрь чувств заглушает последние доводы разума, вырывается из моих губ с невиданной разрушительной силой.
- Ты хотела меня, но никогда не говорила об этом… Тебе было стыдно: стыдно за свою похоть и стыдно, что это я, та девочка, которая достойна лишь жалости. И вместо того, чтобы раскрыть свои чувства (не дай Бог, я отвечу взаимностью), ты просто закрылась и стала отстраняться. Я же думала, что невольно встала на пути, мешая вам с Рукой, и сделала все, чтобы причинить боль, отняв единственного человека, о котором ты по-настоящему заботилась. А то, что ты называешь «заботой»… Я была вещью для тебя, домашним животным, и когда выказала признаки неповиновения, ты отправила меня за дверь. Ты бросила меня, Дзюри! - почти ничего не вижу перед собой: ярость и слезы, пламя и лед в моих глазах. Пламя топит лед. – И как наивная девочка я вернулась к тебе, признав собственные ошибки, чтобы начать все сначала, но ты отвергла Меня снова. Попытки исправить прошлое причиняют лишь боль в настоящем. Так иди же ты к дьяволу, Дзюри! Ты эгоистичная сука!
Задерживаю дыхание, дивясь тому, что смогла сказать это вслух.
- Эгоистичная? – только и произносит она, приподняв одну бровь.
Этого достаточно: легкий финт против каскада яростных ударов. Рука - сэмпай насмехается в моем воображении. Кто из нас более эгоистичен? Логика поднимает слабый голос в глубине сознания. Стараюсь найти слова, но оказываюсь в плену ее черт: на недвижимых глаза зрачки сужаются и расширяются, рот приоткрыт, словно ей не хватает воздуха. Дзюри изо всех сил пыталась вернуть маску равнодушия, но это не так легко, и часть меня все еще радовалась тому, что реальная Арисугава – сан стоит передо мной. Как странно… она почти так же прекрасна в своем отчаяние, как если бы улыбалась.
- Если б я сказала тебе… о своих чувствах… ты бы ответила взаимность?
- О каких чувствах?
- Я, - ее губы дрожат, слова приходят, словно их достают изнутри без анестезии, – я была влюблена в тебя.
Желудок и сердце поменялись местами, а может и целые миры.
- Я… не знаю Дзюри-сан, - стараюсь отвечать честно, - но если ты действительно любила, как говоришь, то по крайне мере попытались бы.
Она молчит - разговор окончен. Пришла моя очередь быть трусом и бежать. От дерзкой храбрости не осталось и следа.
- Ты можешь злиться на меня за что хочешь. Можешь ненавидеть. У тебя на это есть миллион причин, и все они хороши. Но помни – Ты отвергли меня первой.
Из последних сил я разворачиваюсь и иду в сторону общежития. Горячие слезы катятся по щекам и превращаются в лед на ветру. Ненавижу себя за то, что сказала, что не должна была говорить, и за то, что это было правдой, каждое чертово слово. А ее слова пульсируют у меня в голове:
Я была влюблена в тебя…
Я была влюблена в тебя…
Я была влюблена в тебя…

@темы: "творчество", "Утена"

---

8 шагов к раю

Фандом: "Xena:Warrior Princess"
Автор: Dzury
Бета: senka1978
Пейринг: Габриэль/Зена
Рейтинг: R
Жанр: uber, alt
Саммари: по мотивам творчества «Канцлера Ги»
Размещение: только с ссылкой на rxwp.ru



8 шагов к раю.

1.

Вряд ли побывавший хоть раз в Клермоне мог узнать объездную дорогу, ведущую в город. Размытая дождем и разбитая временем, она хранила в себе следы тысяч ног. Еще недавно паломники со всей Европы, люди разных сословий - монахи и крестьяне, сеньоры и прелаты, стекались на высокогорье, чтобы услышать призыв Папы Урбана Второго к походу в Святую землю. Говорили, что епископ Пюи Адемар Монтейский приказал пробить вход в стене собора и заделать проем сразу по отбытии гостя, чтобы никто не дерзнул пройти там, где ступала нога викария Христа. Но и после людской поток не иссяк. Каждому хотелось прикоснуться к темной каменной кладке, из которой были сделаны два устремленных в небо шпиля. Они буквально вырастали из багрово - черной вулканической скалы, венчая терновым венцом город. Эхо тысячи голосов сотрясало неф, когда мужчины приносили свои обеты, в то время как тонкие девичьи пальчики вышивали на их одеждах алые кресты.
Но вот следы устремились вспять. Одних прогнала война, других нужда. То там, то здесь, среди кустов можжевельника и побитых дождем лоз винограда поблескивали пурпурные вулканические озерца, словно бронхи больного. Покрытая трещинами земля, да разбитая колея запечатлели портрет эпохи, а небо заволокло дымом от непрерывно горящих костров, и шпили собора терялись в кучевых облаках вместе с надеждой. В Клермонт пришла чума. Она пришла ночью в сутане клирика, в мгновение затушив все свечи, опустошив все дома, содрав плоть и зачернив кровь, только чтобы добраться до человеческого сердца.
А сердце стучало глухо и звонко, обгоняя мгновенья. Девочка, поплотней закутавшись в отцовский плащ, склонилась над братом. Он лежал на холодном полу крипты, только живот ходил ходуном. Запах плесени смешивался со сладковатым запахом смерти и разложения. Девочка вздрагивала каждый раз, когда полумрак «нижней» церкви пронзал писк летучих мышей, но больше ее пугали люди. Стоило закрыть глаза, и она представляла, как тянутся к ней руки, покрытые язвами, и полупустые глазницы безумцев неотрывно следят за ней, они хотят растерзать ее, наградить стигматами смерти.
Болезнь не сразу удавалось распознать. Она кружила последним осенним мотыльком над окраинами Клермонта, пока не набралась смелости сесть на церковный шпиль. Колокол ударил посреди ночи, поднимая волной тревогу. Чума… Шёпот в тишине. Когда она захватывала сознание больного, человек превращался в раба Красной Королевы и творил страшные вещи. Ее отец потратил собственное здоровье, чтобы изучить чертовку, приручить…
Стук в дверь, как стук по крышке гроба поднимал лекаря в очередной бой со смертью, он собирал микстуры и алхимические камни и плелся на другой конец города, зная, что этот поединок заранее проигран, все они обречены…
Уныние грех первейший.
Мертвых сжигали, только огонь не грели. Глядя на пламя, глаза ее домочадцев превращались в угли, тлели неистовой яростью на собственную судьбу.
- Скоро это случится с тобой, - шептал отец, сжимая иссохшими руками девичьи плечи. – Смотри. Смотри!
Но старый лекарь ошибся, дьявол пометил его. Легкое головокружение, мучительная судорога и кровь сочится молодым вином из всех пор на теле. Отец выбежал во двор, растирая ладонью кровь по лицу в улыбку. Он поднял глаза к небу, зрачки закатились, а в следующую секунду отец уже подпирал дверь поленом снаружи. И да, он смеялся, когда огонь саламандрой плясал на крыше, а потом сам бросился в пламя, только бы не отдать близких в свиту Красной смерти. Андреа удалось выбраться через обвалившуюся стену сарая и вытащить брата. Теперь он медленно умирал от чумы.
Допев колыбельную, девочка потерла захолодевшие ладони, из губ вырвалось облачко пара. Вот так душа покидает бренное тело. Вдруг над ними раздались шаги. Тяжелая обувь, недоступная беднякам и такая же редкая, как и жизнь в Клермонте. Она уже приготовилась к появлению ангелов, но разве божьи вестники могут так шуметь?
Двое мужчин, облаченных в туники с остроконечными капюшонами из грубой шерстяной ткани, в плащах до пят, под которыми угадывались ножны и кольчуга спускались в крипту. Восемь шагов вниз - восемь ступенек вверх, столько отделяло мир света от мира тьмы, но преодолеть эту грань труднее, чем взобраться по лестнице.
- Это оно, брат Генрих? - мужчина осветил себе дорогу факелом, отчего лицо показалось красным.
- Как знать. Сколько лет мы ищем чашу? И все впустую. Может, Отец Всевышний испытывает нашу веру, а может… - он споткнулся, взгляд глаз цвета темной охры вонзился в склеп, откинув со лба распущенные волосы, его спутник положил руку на ножны. - Чувствуешь?
- Да, плесень.
- Ты не меняешься, брат Конрад. – он покачал головой.
- Это комплемент?
- Скорее наблюдение одной скучающей особы, - парировал брат Генрих.
Мужчин, идущих через капеллу к саркофагу из белого мрамора, можно было принять за братьев: высокие, хорошо сложенные с мужественными очертаниями лиц, от них исходили силовые потоки, вихри замороженных до поры гнева, страсти и боли, но это как смотреть на отражения в разбитом зеркале. Зеркала – изобретение Дьявола.
- Тебя не страшит подземелье?
- Нет, - брат Конрад стер пыль с надгробия, читая на ощупь, выбитые на нем слова, точно слепой. - Я чувствую жизнь.
- Жизнь в мире смерти?
- И такое бывает, брат Генрих.
Девочка чихнула, и мужчины разом обернулись на звук. Теперь, когда огонь освещал рыцарей в достатке, она смогла разглядеть на них вставки из красной материи, верный знак крестоносцев.
- Эй, девочка, не бойся нас. – брат Конрад шагнул в ее сторону. - Мы не сделаем тебе худого.
- Вы больны?
- Нет, нет же!
- А мой брат болен.- прошептала она.- Уходите.
Мужчина ласково улыбнулся, почти нежно.
- Похвальное самопожертвование. Из тебя выйдет хороший слуга Господен.
Священник - подумала она, глядя на тонкую черную бородку, обрамляющую лицо, на рясу, подвязанную плетеным поясом и темно-синий плащ, с приподнятым воротником. Но помимо силы духа в нем чувствовалась неподдельная мужская сила. Широкий разлет бровей, орлиный нос и рука больше привыкшая ласкать рукоять меча, чем крест на груди. Он протянул ладонь и рывком поднял девочку с пола.
- Как тебя зовут, дитя?
- Андреа, - ответила она. – Ты поможешь моему брату?
- Я помолюсь за покой его бренной души. – сказал брат Конрад.
- Но он еще дышит.
- Да, но не все, что дышит живо. Пойдем, я научу тебя различать живое от мертвого, божье от человеческого.
Андреа посмотрела на бледное лицо брата, маска боли исказила его черты до старческого, только тело осталось не развитым, потом заглянула в глаза священника. Багряно – красные до темной терракоты, они были похожи на два обломка вулканической скалы, такие же острые и твердые, и в тоже время в них светился огонь. Андреа не могла им сопротивляться.

Кельн. Восемнадцать лет спустя.

Распогодилось. По небу королевским подарком растворился аквамарин. Только белые лепестки вишни снежили глаза четырех всадников, падали им на плечи и попоны. Было хорошо вернуться в город, стащить с себя пыльную одежду и растянуться на жесткой кровати в какой-нибудь таверне после стольких дней пути. Лошади в нетерпении пенили удила, а шпоры всадников снова впивались им в круп. Черный, белый, рыжий, пегий, как в детской считалочке выехали на центральную площадь Кельна. Впереди легат Рима, за ним маршал Майнрик и дож Лоренцо Виндичи, замыкал кавалькаду посланник. Говорили, что его лицо удалось видеть немногим и то перед смертью, это был знак уважения к мастерству соперника истинного дуэлянта. Еще говорили, что на руках посланника больше крови, чем было пролито в битве при Мюри, но доверять слухам не стоит, а выжившие после этой резни предпочитали хранить молчание и вообще перебраться подальше с французского юга.
Загудели колокола, знаменуя полдень. От Кельнского собора отделилась тень и легла стрелкой на Иерусалим, точно гигантские солнечные часы.
- Слышишь?
- Слышу, как у тебя в животе урчит.
Майнрик тряхнул рыжей головой, и капюшон снова скрыл его лицо. Людям на улице до синевы неба не было никакого интереса, они торопились по своим делам. Да и путники не спешили раскрыть свое инкогнито. Они оставили верных оруженосцев перевести дух в сторожевой башне на въезде в город. То, что довелось им увидеть, не могла уместить одна жизнь, а им еще предстояло немало.
Площадь заливало солнце. Силуэты исчезали в дверях церкви по размеру больше похожих на ворота Святого Петра. Припекало. Ветер с Рейна щипал прохожих, вырывая из тягучей дремы средневековья. Строители еще не убрали леса по восточной стене, где сиял золотом крест Господен, и те покачивались, грозя рухнуть. Притворно ленивый взгляд посланника скользил по лицам, не ведающих об опасности прохожих, но и ему пришлось задержаться, когда воздушный поток сорвал с головы одной из мирянок вдовий платок. Светлые пряди раскаленной лавой хлынули на плечи. Она вскинула голову, подчеркивая тонкий подбородок. Всадник на черной лошади натянул вожжи. Животное занесло, и процессия потеряла строй.
- Как же давно меня здесь не было, - подумал посланник, наслаждаясь этой греховной молодостью и преступной наивностью, облаченной в траур.
- Как же я устал, - сказал маршал Марки, утирая пот.
- Как же? – передразнила сойка, пролетев над головами четырех, закованных в броню всадников.
Юная дева, подобрав подол, уже взлетела по ступеням церкви, но ее дивный образ, выжженный солнцем на сетчатке глаз, еще долго оставался перед посланником. Он не заметил, как погрузился во тьму. Крутые своды Кельнского собора поглотили всадника на черной кобылице, а узорчатые рамы резали лучи солнца на цветные полоски – разбитые гербы сотен забытых семей. Своей высотой стены подчеркивали ничтожность человека, казалось, в них могли жить нефелимы. Дым и запах ладана серебряным драконом стелился за процессией, а небрежно свесившиеся кадила послушников нет - нет, да и позвякивали друг о друга, но их звон тонул в общем священнопении и громовых всхлипах органа.
На мраморном полу конские копыта оставляли насечки. Посланник ехал мимо рядов скамей, вытертых точно черная речная галька, не замечая ничего вокруг кроме ее тонкой спины, ловя каждый поворот головы, перемещение складок одежды вдоль гибкого тела при движении, полуулыбку. Прихожане уже не могли бороться с любопытством. Из глубины хоры ревуном поднялось их возмущение.
- Что он себе позволяет?
- Кто он?
- Эта женщина….
- Послушайте, послушайте, - за них заговорили колокола.
Но прежде, чем кто - то посмел остановить его, посланник соскочил с лошади и, поравнявшись со своей нимфой, протянул ей шелковый платок.
Ее лицо без изъяна залил румянец, а и без того зеленые глаза наполнились водой. Одета девушка была в простое, но чистое платье с потертой вышивкой на воротнике, умело прикрывавшей следы штопки. Она поклонилась, все еще не зная, как поступить. Отказывать рыцарю не хотелось, но и принимать не принадлежащую ей вещь было не в правилах Габриэль. Кроме того слухи быстрее колокольного звона уже облетели церковь и грозили прочими неприятностями на ближайшую неделю, пока город не сотрясет новый скандал.
- Боюсь, что вы ошиблись, господин, - вымолвила она, и собственный голос показался ей каким - то детским, словно и не жила последние два года на грани безумия.
На секунду тепло их ладоней разделял лишь тончайший шелк. А к ним уже бежали стражники. Что же ты стоишь, смотришь на меня и молчишь? Невольно она повторила свой жест, дотронувшись до груди крестоносца, вставив между темных пластин брони бутон оранжевой розы из своего букета. Омытые временем и кровью, пластины накалились.
- Посланник!
Его сознание, как корабль первосвященника перевернувшийся в шторм у берегов Сицилии, затуманилось, глаза, нежно смотрящие на Габриэль превратились в два гранитных камня. Стражники схватили его кобылу за удила, а испуганная им девушка осторожно пятилась назад. Только сейчас посланник понял, как далеко зашел в своей страсти, проехав вдоль внутренних хоров и галерей с примыкающим к ним венцом часовен к алтарю.
- С чем ты пожаловал ко мне? - архиепископ поставил чашу с кровью Господней и поднялся со своей кафедры, выложенной из черного камня в виде замочной скважины. - Ну же, я жду.
- Я видел белый дым. Он призвал тебя.
Слова мячиком отскакивали от стен, множась громовым эхом. Пока смысл об избрании нового Папы не достиг сердца последнего дурочка в Кельне.
- Благодарю тебя и Небо.
Рыцарь, дерзко нарушивший покой святого места поклонился, прижимая рыжий бутон к сердцу, ища ту, что пленила его, но серая людская масса уже поглотила девушку. Он бросил последний взгляд на алтарь и поспешил удалиться. Дикая зелень сада поглотила его, запахи прелой листвы и олеандра набросились, словно притаившиеся враги. В листве загомонили птицы.
Посланник обернулся, вытащил дуэльную дагу на четверть из ножен. Лезвие зеркальной поверхностью отразило васильковые глаза, они отливали холодным блеском. Зачарованно он смотрел на гарду в виде изогнутого треугольника, сужающегося к навершению рукоятки. Плоский, прямой, клинок с широким основанием украшала чеканка, Псалом мертвых, как называли его неверующие. Это оружие никогда не подводило своего хозяина.
Церковь была его домом. Ее фундамент напоминал крест. В восточной части располагались хоры, посвященные Деве Марии, а западной — святому Петру. Если пройти через разросшуюся омелу, то можно было попасть в большой внутренний двор, в центре которого располагался колодец. Предание гласило, что сам король Артур наполнил из него свой Грааль, а его рыцари глиняные кружки, но источник иссяк, сейчас узкие стены колодца служили последним пристанищам жертвам священной инквизиции.
- Тебе не мешало бы вспомнить об осторожности, - произнесла, отделившаяся от стены тень, – и приличиях…
- Справлюсь.
- Кто бы сомневался! А теперь послание?
Пергамент зашелестел в руке.

2.

Утро выдалось пасмурным.
Нагруженные поклажей телеги тянули к Нойсе. Дорога шла на подъем, так что плетущиеся за ними возы захлебывались в клубах пыли из-под копыт двух тощих кобылиц. Габриэль упросила отца взять ее на турнир. Для жителей Кельна он стал событием в серой размеренной жизни и способом заработать на прихотях вельмож. Палатки яркой ядовитой грибницей выросли на поляне: конюхи и оруженосцы пытались обрядить в попону норовистых жеребцов, украдкой начищали части доспехов, чтобы никто из соперников не уразумел их военных хитростей, а на вертелах коптилась свинина, приманивая весенних мошек и жадные до пиров взгляды.
Вчера вечером за обнесенным забором ристалищем встретились Рыцари четырех Стран: Прирейнского, Баварского, Швабского и Франконского турнирных обществ. Габриэль слышала эту история уже раз десять с замиранием сердца, как будто сражение разворачивается у нее перед глазами.
Генрих Светлейший маркграф Мейсена и Нидерлаузица гарцевал на своем скакуне, давая последние напутствия своим всадникам, и зрители на первых рядах могли разглядеть знаменитую ямочку на подбородке маркграфа и глаза, полные тоски по утраченной жизни. Для него победа и смерть шли рука об руку. Его шлем украшенный бурлетом и наметом, точно лавровый венок, сиял на солнце. Зубчатая кайма намета - намек на изрубленные сарацинскими саблями наметы крестоносцев, свидетельствовали о доблести и опыте рыцаря. Он поприветствовал трибуны, и дамы таяли перед взором этих темных охровых глаз.
Герольды протрубили о начале меле. Созданные из оруженосцев отряды в пять-семь человек столкнулись в потешной конной сшибке, преломились копья, оголились мечи. Группами и поодиночке они разили друг друга в слепой войне, секли воздух холодным железом, обагряя лица юной горячностью, пока не остался только один. Он стоял на земле в хаосе сражения, как хилый росток, а подле билась в конвульсиях его лошадь. Проворство и хитрость - два лика, которые начертала судьба на щите бедного бастарда.
Генрих Светлейший приподнялся в луке седла, когда из-за трибун появился Посланник. Он объехал ристалище по широкой дуге. Вступит ли он в сражение или так и останется немым судьей, дланью Божьей? Не дожидаясь ответа, оруженосец взял, воткнутый в землю меч и направил его на всадника. Не обращая внимания на мальчишескую горячность, рыцарь подъехал ближе и коснулся кончиком своего меча юного валлийца, вылетевшего последним из седла в своей группе.
- Твое имя, дамуазо?
- Джозеф, мой господин.
Оруженосец снял шлем и, склонив голову, попросил о снисхождении.
- Быстро же ты меняешь своих господ, Джозеф.
- Не чаще, чем наш архиепископ свои убеждения. – ответил валлиец, снискав смех публики и пару кокетливых обещаний.
- Что ж, - раздался глухой голос из-под шлема, - у тебя будет возможность показать свою отвагу и стать рыцарем. Завтра на закате.
- Я выиграю!
- Этот девиз уже занят.
Пришпорив лошадь, Посланник помчался к трибунам своего сюзерена. Солнце первого турнирного дня зашло за горизонт.
Торговля шла бойко, и когда последний каравай был преломлен, а лента украсила рукав молодой девицы, Габриэль вместе с подругой встала под дубом, сжимая атласный кусок, так что материя промокла в ее ладонях. Она бы не рассталась с ней даже за два су. Лента была нежно лазурного цвета, как мечта, и являлась залогом симпатии к благородному рыцарю, если такой найдется. Габриэль не хотела признаваться даже себе, что хотела увидеть своего таинственного незнакомца еще раз, узнать какие обеты он дал, под чьим флагом сражается.
Генрих Светлейший снова бросил вызов архиепископу Конраду фон Гохштадену, одному из немногих людей в сане не чуравшихся военных игрищ. Их противостояние растянулись на долгие годы, и удача ветреной птицей садилась то на одно, то на другое плечо, совершая перелет между мирами.
Два конных отряда во главе с капитанами выстроились не поле. Милесы, шевалье, риттеры и кабальеро – герои дальних и ближних земель, готовые помериться удалью в конной сшибке или джостре.
Габриэль смотрела на ристалище, где сгрудились, закованные в броню всадники, и если б не цветастые сюрко, натянутые поверх кольчуги, они напоминали бы большую свинцовую тучу. Солнце спряталось за облака: цвета померкли, а тени придали картинке выпуклость и глубину, на миг, показав Габриэль всю абсурдность происходящего под Кельном. Длинные плащи рыцарей, попоны с грифонами и львами, натянутые на круп и морды лошадей, изначально призванные хранить от тепловых ударов в Святой земле, стали признаком роскоши и родовитости, гибли под натиском копий и мечей, превращаясь в грязь и лоскуты, когда два отряда сшибались в лобовой атаке.
- Ты видишь его? – спросила Марта.
- Ты о ком?
- Да ладно тебе, все уже знают. – подруга заехала ей локтем в бок.
Габриэль облизала нижнюю губу, припекало. Мысль о том, что ей интересуется один из божьих вестников, смущала и рдела щеки молодой девушки, а после нравоучений матушки ей еще и завладело плохое предчувствие. «Вы не созданы друг для друга, -говорила Гекуба, - если б Боженька хотел, он бы сделал вас равными, а так… наши миры исключают существование таких отношений. Это принесет лишь беду».
- Хочешь сказать, он не участвует в меле? Что за рыцарь пропустит открытие турнира!
- Может он выступит позже или выбран в качестве судьи? - предположила Габриэль.
- Не знаю, - ответила Марта и достала из кармана фартука зеленое яблоко
- Посмотри туда!
Подруга выгнула длинную шею, откусив приличный кусок яблока, сок катился по подбородку.
- Да он у тебя просто красавчик!
Марта прыснула смехом, глядя на рыцаря в тонфхелме. Прямоугольный шлем с посеребренной крестовиной полностью закрывал лицо, оставляя узкие прорези для глаз. Единственным украшением шлема выступали страусиные перья. Под правой подмышкой он зажал копье, в левой руке удила, чуть ниже к луке седла был закреплен треугольный щит с разбитым на две части полем. В верхней половине, покрытой лазурью, изображена шестиугольная серебряная звезда, в нижней червленой пламенеющий меч, обращенный к земле. Венчала же щит голубая, подложенная серебром мантилья - символ божественного покровительства и чистоты.
Но этих геральдических тонкостей Габриэль не знала и знать не могла, с восхищением разглядывая своего рыцаря, потом повернулась голову к трибунам архиепископа Конрада фон Гохштадена. В его глазах, не было пощады. С проворством хищника он изучал поле боя. Под дикое ржание всадники врезались друг в друга, нанося рубящие и колющие удары, входили в воинский раж, забывая, насколько опасными могут быть простые человеческие эмоции, грозной сталь и слабой плоть. Длинные тени от деревьев легли на сражавшихся. Габриэль стало душно. Она намотала на руку атласную ленточку, так что костяшки пальцев побелели. Девушка понимала, ее рыцарь принадлежит к одному из католических орденов, они все кому- нибудь да принадлежали, такие времена. Ну почему он не мог выбрать менее мерзкого сеньора для своего служения?
- Я его боюсь. – призналась Габриэль своей подруге.
- Что же ты боишься?
- Любви. Отказа. Себя и его, – затараторила Габриэль, - того, что может случиться и того, что останется в голове. Мы не созданы друг для друга и никогда не будем.
- Но это не исключает возможность просто развлечься, - заметила Марта, опустошая кувшин с родниковой водой.
День перевалил за полдень и солнце припекало во всю. Воздух сгустился, отяжелев до предгрозового. Рыцари успели отобедать и залечить раны, большинство же перешло из разряда участников в зрителей, делая ставки на более удачливых соперников или дожидаясь своей участи в плену, подсчитывали выручку и, прикидывая, как бы не остаться после турнира в одном исподнем.
- Давай заберемся на этот сук, - предложила Марта, - оттуда будет лучше видно.
Озираясь, чтобы не быть уличенными в столь детском занятии, девушки поднялись наверх. В это время герольды вынесли два тяжелых щита: щит «мира» и щит «войны». Принявшему вызов, разрешалось выбрать на свое усмотрение оружие, каким рыцари будут сражаться в дальнейшем. Луч солнца двуручным мечем рассек синий щит, остановившись на черном, и Конрад фон Гохштаден не стал противиться выбору Неба, предпочтя боевые копья турнирным.
Пришло время для жуста. Копья наперевес. Пришло время узнать кто сильнее. Время правосудия стальной иглы, победы или позора. Всадники на полной скорости старались поразить копьем друг друга. В этой схватке критерий ценности удара – высота: в шлем - знатно, в шею - недурно, ниже пояса – низко, такие удары находились под запретом, нанесшие их выбывали из турнира, лишаясь доспехов и лошадей.
- А вот этот нравится мне куда больше, - сообщила на ушко Марта подруге.
- Бери, я разрешаю.
Молодой дамуазо ехал без шлема, демонстрируя публике открытую улыбку и копну светлых волос. Габриэль могла поклясться, что на его щеках еще не прошел юношеский пушок.
- Джозеф?
- О да! Такой милый. – промурлыкала подруга.
К своему удивлению Габриэль узнала в его противнике своего рыцаря. Он ехал с закрытым забралом, ничто не выдавало эмоций, даже глаза, сосредоточившись на щите противника, обратились в камень.
- Не надо…
Еще секунду назад лошади пенили удила.
Еще секунда - пропущенный удар сердца.
Шаг вперед или в никуда…
Укол шпоры заставил животных встать на дыбы и броситься во весь опор. В центре ристалища всадники столкнулись. Со звуком щелкающих пальцев лихо сломались о щит противника оба копья. Габриэль посмотрела украдкой на архиепископа, не его ли темная воля двигала их поступками, но лицо светлейшего оставалось непроницаемым.
Удержавшись в седле, всадники разъехались в противоположные стороны, на ходу поймали новые копья и, развернувшись, снова ринулись на врага. Публика на скамьях замерла, кое-кто даже встал в полный рост, желая запечатлеть столкновение.
На лету лошадь Джозефа копытом угодила в спрятанное в траве крысиное гнездо, грызуны кинулись прочь, пугая кобыл и впечатлительных особ. Посланник не замечал серых слуг дьявола, снующих в истоптанной трапе, все его внимание сосредоточилось на Джозефе. Его щит с изображением коронованного дракона выглядел дерзким и самодельным. Мальчишка явно нуждался в хорошей трепке. Вот если бы попасть в корону диковинного зверя – судьи сразу дадут десять очков.
Неожиданно лошадь под ним повело, наконечник копья сместился. Жалкое испуганное животное! С нечеловеческой силой посланник ударил в шлем соперника, наконечник обломился и застрял в прорезях для глаз. Проскакав до линии из флажков, рыцарь натянул удила. Голова медленно соображала, прокручивая образы минувшего заезда. Когда он развернулся, то уже знал - противник не поднимется с земли. В очередной раз благородство сыграло с рыцарем злую шутку.
Друзья - оруженосцы уже окружи Джозефа. Шлем слетел с его головы при падении, открыл зияющую рану. При ударе наконечник копья расщепился. Один из осколков попал в глаз юного дамуазо, но не обломок, боль разрывали красивое лицо. Глаз почти вытек, вися окровавленным сгустком плоти на тонкой ниточке, а зрачок еще двигался, изучая толпу собравшихся, пока не остановился на спешившемся рыцаре.
- Поднимите меня на коня, он должен мне последний заезд… - изо рта хлестала алая кровь, слишком алая, чтобы быть настоящей.
- Хватит, мой мальчик, - сказал Посланник и отвернулся от зияющей глазницы дамуазо, Джозеф будто смотрел ей насквозь, внутрь сущего и то, что видел, не нравилось ни пареньку, ни его убийце. – Да упокоится в Боге твоя душа.
Сломанное копье тяготила рыцаря. Никто уже не украсит его древко гирляндами цветов, никто не укорит его в случившейся трагедии, только он сам. Бросив обломок копья в траву, рыцарь шпорами направил кобылу к загону, но прежде, чем скрыться в конюшне, увидел Ее. Девушка из церкви сидела под увесистой кроной дуба на нижней ветке, наблюдая за дуэлью, точно лесная нимфа. Она была печальна и красива.
На ристалище выехала новая пара рыцарей. Габриэль спрыгнула на землю.
- Ты куда?
- В город, - ответила она.
- А как же турнир? – спросила Марта.
- Обойдется без меня.
Она зашагала в сторону Кельна. Когда Габриэль достигла городских окраин, дождь уже поливал каменные мостовые, смывая грязь и пот прошедшего дня. Теплые и крупные капли катились по светлым волосам и бледному лицу девушки, платье промокло насквозь. Прячась от непогоды, она зашла в церковь. Святая обитель выглядела опустевшей, все горожане от мала до велика собрались в Нойсе, только ладан медленно тлел в кадилах. В тот день под Кельном погибло 60 рыцарей: задохнулись от жара и пыли, были растоптаны под копытами своих же лошадей или сгорели в лихорадке от грязных ран. Гроза ярилась над ристалищем до утра.
Продолжение в комментария.

@темы: "творчество"

---

Корона Черного солнца

Корона черного солнца.

Фандом: "Xena:Warrior Princess"
Автор: Dzury
Бета: senka1978
Email: [email protected]
Пейринг: Габриэль/Зена
Рейтинг: R
Дисклеймер: взято отсюда - rxwp.ru/include/phpBB/viewtopic.php?f=12&t=1236...
Саммари: Говорят слюда - слезы богов. Но воины молчаливы, и некому упрекнуть бардов в их беспардонном красноречии. Когда-то здесь жил злой господин и десятки народов знали его как Черного Властелина. Его армии наводили ужас на землю к югу и западу, а сам он так жаждал войны, что не расставался с двадцатикилограммовой броней. Солдаты правили страной, как теперь мошенники. Сама же крепость называлась Гарнизоном и пятьдесят его лейтенантов вездесущими воронами несли дозоры на заре Железной эпохи...

1.

Темная южная ночь обрушилась на них внезапно, срезав верхушки древк и стреножив лошадей. Лишь алый глаз Мелькора, да пентакли костров не давали миру окончательно погрузиться во мрак.
Девушка скинула одеяло и села на кровать, спасаясь от духоты. И первые раскаты грома не заставили себя ждать. В который раз она задумалась над тем, что правит миром: случай или судьба? И тут же фыркнула. Мама права, говоря, что Грецию как дворовые псы стерегут двенадцать Богов - Олимпийцев. Вот и сейчас ее сон о жестокой и бессмысленной битве привлек самого могучего из них Бога Громовержца. Сон о тысячной армии, возвращающейся с востока через их деревню и поглотившей ту в свой омертвелый гнилой мир, плоть - в броню. Семь ночей подряд он держал ее тонкую шею пятерней ужаса, пресекая любой крик о помощи. На этот раз к звукам горнов и ржанию лошадей добавились запахи железа и сандала. Солдаты как вереск росли в сумраке, превращая любимый край в дикие земли, а крики ломали диапазон игривой змейкой. Она жалили в самое сердце.
Дверь резко распахнулась.
- Габриэль, быстрее!
Лила бросилась к кровати, разбудить сестру, и Габриэль запоздало поняла, что все это время простояла босой у окна, наблюдая, как закованные в ночь всадники крушат их деревню.
- Отец не смог договориться.
Габриэль только кивнула. Люди Завоевателя не заключают сделок. Они уверены - мир принадлежат им, а потому берут то, что хотят в пользу или во вред. И горе тем, кто встанет на их пути. Два обоза с продовольствием для армии все, что удалось собрать жителям Потейдии после суровой зимы теперь лежали перевернутыми на площади, а перекрещенные в полете стрелы оставили на повозках горящее клеймо Зены. Они встретились глазами, и в следующую минуту холодная рука вытащила Габриэль из спальни, шаль сползла, обнажая девичьи плечи, и путалась под ногами, а тесная рубашка стала еще теснее от прерывистого дыхания. Она не услышала - почувствовала, как за спиной хлопнула дверь, тяжелые сапоги и взгляд. Сколько?.. Лила всхлипнула, больно стукнувшись о кухонный стол ногой, и уже ей пришлось тащить за собой сестру, молясь о том, чтобы та не оглядывалась, не видела, как от разбитой лампы по дому растекается пламя, бежит за ними по пятам. Сколько вещей… Стало тесно, даже страх сжался до комка в горле.
- Стоять!
Кто-то потянул за шаль, и та порвалась, оставляя сестру в руках солдат вместе с изъеденным куском платка. Он напоминал тину, отчего из глубины поднялся нечеловеческий рык злобы и отчаянья, и неизвестная ранее тоска пробежалась по хребту плеткой.
- Лиила!
- Куда спешите, красавицы? - и смех скрипучей дверной пружиной, впускающий внутрь холод. - Где же ваше гостеприимство?
Она бросилась к сестре, но высокий наемник с треугольным лицом, удерживая ее за руки, потащил в противоположную сторону. Ноги оторвались от земли, превращая ощущение полета в падение.
- Нет. Пожалуйста. Не надо.
Конюшня. Ее страх передался животным. От поднявшегося солнца стало еще темнее, и из темноты всплыло омертвелое лицо жениха: солдаты уйдут, как только набьют свои карманы, исчерпав похоть и жажду крови. Пердикус призывал сельчан оказать сопротивление утомленной в сражениях армии Завоевателя, не рассчитывая на милость немилосердной. Но его красноречие иссякло вместе с фонтаном крови, когда сталь ударила о броню, срезав кусты диких роз. Цветы сиротливо опали, обрамив голову несостоявшегося жениха. Тут же белые лепестки окрасились багрянцем, превращая свадебный венок в прощальный. В ушах Габриэль все еще стоял свист, с которым смерть преодолевала преграды на своем пути, он напоминал вздох облегчения.
- Отпусти.
- Так и быть.
Габриель не ожидала, что напирающий сзади мужчина послушается, и когда тот ослабил хватку, потеряла равновесие. Припав на одно колено, она подобрала подол, и посмотрело в лицо наемника, заросшее вплоть до глаз. А глаза цвета корицы, о которой ей лишь доводилось слышать от заезжих торговец: пряные, чужие. Такими же были его кожаные доспехи и ножны. Непроизвольно девушка подалась назад, щеки вспыхнули, грозя перекинуться пламенем на стог сена в углу, и наемник, рывком поднял ее на ноги. Габриэль крикнула, разжала кулачки и бросила ему в лицо высохшую траву. Трава пахла смертью, кружилась между ними золотыми бабочками.
- Это все, что ты можешь? - оскалился наемник, прижимая ее к столбу.
Его рука вцепилась в подбородок, словно желая расколоть челюсть молодой девушки как орех, и приподняла головку, не давая зеленым глазам жертвы уйти от своего мучителя.
- Можешь кричать. - слова сажей оседали на ухе. - Солдаты Завоевателя любят, когда их громко приветствуют.
Что-то уткнулось ей в бедро, и Габриэль обожгла холодная твердость металла. Короткий меч с легкостью вышел из ножен, а когда мужчина навалился на девушку, с такой же легкостью проник под доспехи, разя прямо в брюхо. Глаза расширились то ли от боли, то ли от неожиданной перемены ролей. Наемник сделал жадный вдох, но воздух налился ядом, разрывая легкие на черно-красные стяги Завоевателя, голова упала на грудь. Тяжело. Габриэль вытащила меч, и мужчина медленно опустился на пол. Теперь их уже ничего не связывало вместе. А кровь подбиралась к босым ногам - от мертвого к живому, орошая земляной пол, но всходы медлили появиться.
Так ее и нашли, стоящей на коленях в луже крови, на груди алым сердцем отпечаток чужой раны, рубашка изорвана. Девушка почти не дышала, опершись лбом об эфес огромного меча, глаза прикрыты, будто таким способом она могла стать для всех незаметной. Не сработало. Как только взгляды солдат опустился на распластавшегося у нее ног наемника, удар сапогом выбил у Габриэль опору, рот наполнился кровью.
- Ты ответишь за это! Убийство солдата армии Завоевателя карается смертью, и клянусь Герой, прежде чем костлявая возьмет тебя, ты пожалеешь, что отказалась развлечься с ним.
- Что ее ждет?
- Крест. Посмотрим, как смело эта стерва примет распятие.
Габриэль узнала голос друга отца. Правильно, кто-то должен был уцелеть. Почему-то ей стало все равно кто еще из деревни. Она смотрела на свои руки с запекшейся кровью, хотела вытереть о подол, но ее уже обхватили с двух сторон, подталкивая к выходу. Еще было светло или уже? Поток времени остановился где-то между одиннадцатым и двенадцатым биением сердца, погружая в вечное ничто сомнений и страхов. Даже животные в конюшне затихли, молча сопережевая неотвратимому. Солнце же бесстрастно констатировало следы разрушений, ярости и горя. От едкого дыма заслезились глаза. Неужели я действительно убила? А в трактире уже разгоралась новая драка, стены опаленного храма грозили треснуть от черной музыки колоколов, кузнеца от молота, там и тут с узких сельских улиц живые убирали мертвых. И только Аид ведал, какой большой костер их ждет сегодня.
- Что она натворила?
Ее конвоиры остановились, и Габриэль оказалась на земле, а чья-то мозолистая рука держала за шею, как за холку норовистого жеребца.
- Она убила одного из наших.
- Вот как. Значит ты убийца?
Это прямое обращение, первое после ругательств солдат оставило на ментальном теле Габриэль отметину не хуже той, что в теле ее насильника. Рука конвоира не позволила девушке рассмотреть всадника на золотистой лошади, лишь кирасу с изображением тигра: черное серебро, красная медь - дикий и древний символ Завоевателя, рискнувшего и покорившего полмира.
- Отвечай!
Солдат пнул Габриэль. И она захлебнулась в пыли, а внутри все сжалось, отчего она не могла вымолвить ни слова, даже если бы от этого зависела ее жизнь.
- На убийцу можно положиться, - казалось, всадник что-то обдумывает. - У меня к тебе есть предложение. Сделаешь, что я скажу - вернешься в свою деревню невредимой.
- Но она должна…
Что-то посвистело у нее над головой, и тут же блеснуло в руке всадника лунным диском, на секунду затмив даже солнце, а стоящий справа солдат упал в грязь.
- Кто-то еще смеет оспаривать мои слова?
- Никак нет, моя госпожа.
Габриэль больше не чувствовала, сдавливающих плечи рук, и эта мнимая свобода позволила разглядеть нависшего над ней спасителя. Черные волосы выбивались из-под шлема, синие точно самое жгучее пламя глаза поедали мир, а осанка поймавшего стрелу придавала всаднику вид человека, не приемлющего отказа.
- Я не понимаю.
- Вот видишь, ты уже говоришь. Значит, мы договоримся.

Сжимая двуручный меч, Габриэль шла через лагерь, а за ней черными воронами неотрывно следовали два гвардейца. Меч был простым и тяжелым, только на эфесе вкрапления золота и серебра: звезды и голубки воинского рая усмиряли страх, но в девичьей душе царила мгла. Лагерь Завоевателя был обширным. Девушка с трудом пробиралась сквозь строй глаз воинов: наемники и истинные греки, целая орда народов - все они молчаливым упреком провожали Габриэль к ее зловещей синекуре. Само явление девы с пшеничными волосами в белом платье, какое только могли найти слуги для хрупкой сельской девушки, претило аскетичному армейскому быту. Платье напоминало римскую тогу, подвязанную черным ремешком, и доходило ей до колен, отчего девушка еще больше чувствовала свою незащищенность.
Земля под ногами превратилась в месиво, когда они подошли к самому большому шатру, от которого разило ядом и лекарствами. Копейщики расступились, пропуская процессию внутрь. Кто я для них: яд или лекарство? Габриэль хотелось обхватить голову, массируя виски от нестерпимой боли, но вместо этого, она лишь откинула со лба прядь, стараясь не дышать, не думать. И ее накрыли предсмертные звуки, фуриями витавшие над лазаретом. Раненые, а их было больше всего лежали на скамьях и просто в повал на сырой земле, тянули свои окровавленные конечности к снующим между проходами лекарям. Были здесь и те, кто подорвал здоровье в изнурительном походе на Восток, страдал язвами, обморожениями и желудочными расстройствами. Габриэль шла по бесконечному как жизнь лазарету, и магия войны расползалась по швам.
- Это она?
- Да, - послышался за спиной глухой голос гвардейца.
И лекарь, за свое мастерство возведенный в ранг демиурга, отшатнулся. Пожилой, но все еще крепкий, со следами боевых шрамов на руках, он выглядел удрученным, и… казалось, боялся юной девушки. Нет, не меня, поправила себя Габриэль, того, что я должна сделать.
- Тавидиус, можно начинать.
Шершавая рука легла на ее руку, сжимающую эфес меча. Девушка увидела перед собой обезображенной муками лицо молодого солдата. Он просил одними глазами, и эта невыразимая просьба ускоряла биение сердец обоих, а тело, закованное в доспехи, дорожной картой битв увлекало за собой. Габриэль занесла двуручный меч, и его тяжесть чуть не увлекла девушку на раненого. В последний момент ее подхватил, приставленный для охраны гвардеец. Действуй быстрее, или запах разложения доконает тебя, конечно, если ты не хочешь грохнуться в обморок на глазах у этих наемников. Все, что тебе надо, это пережить этот день.
И Габриэль ударила. Лезвие меча плавно вошло, расширяя уже кровоточащую рану на груди солдата, а в ее голове проносились легенды и сказанья о великих воинах Греции своей славой и доблестью заслуживших место в Пантеоне, все те истории, что слышала маленькая девочка, забившаяся под лавку в трактире. Они были такими далекими и соблазнительными, что хотелось стать частью этих легенд или хотя бы пересказывать их как бродячие барды и менестрели. Никто не одобрял ее стремлений, а сейчас Габриэль казалось, что за ее спиной восстали герои минувшего: Тесей, Кадм, Ахилл, что это руки Ареса толкают лезвие так, что острие меча царапает о лавку и ей уже никогда не упиваться этими историями, потому что она стала заложницей своей.
И как легко лезвие вошло в грудь несчастного, также трудно ей было вытащить клинок из охолодевшей плоти. Упираясь коленом в скамейку, она вытащила меч, отчего обезображенные, почерневшие края раны казались еще более устрашающими.
- Хорошо, что Завоеватель ввела такой обычай. Никогда бы не отважился отправлять на тот свет своих земляков, даже если это во благо.
- Милость Завоевателя безгранична.
Гвардеец протянул Габриэль платок, и та с отвращением вытерла руки и лезвие от крови. Она не просилась быть жнецом смерти, даже не знала, что есть такая обязанность. Мало кто задумывается, что становится с молодыми и здоровыми воинами после сражения, когда тело и душа изранена настолько, что ни один врачеватель от Эгейского моря до Адриатического не может починить эти сломанные механизмы, а жизнь болезненно просачивается на грязные простыни. Требуется милосердие остановить эту пытку, и, прежде всего милосердие к оставшимся невредимыми, чтобы никто и ничто не колебала их целостность духа и военной отваги. И только варвар дикий и чужой мог взяться за такую миссию. После его могли отдать на откуп толпы плакальщиц или отпустить с кричащей в ночи памятью восвояси, но это после. Дьявольская синекура.
- Ты должна закрыть ему глаза.
И Габриэль провела всей пятерней посмертной маске, ее снова шатало. Тишина опечатала двери лазарета, тишина, какую она всегда боялась услышать, заменяя несносной болтовней любую паузу в доме. Тишина значит, что от тебя отвернулись.
Солнце еще было в зените, когда они покинули лагерь и вышли в поле. Казалось, кровавое половодье разлилось от края до края и сквозь этот морок прорастают зеленые побеги овса. Ветер причесывал их щербатым гребнем. И вороны черными флажками обозначали место соприкосновения жизни и смерти, с недовольным клекотом поднимались в небо и кружили, высматривая копья и алебарды, на которые могут сесть, расправив свое королевское оперенье, с ненавистью следили за той, кто отбирала у них скорбное пиршество, еще живую сладкую плоть. И по всему полю огненными початками росли стрелы. Габриэль устала, руки отяжелели, словно металл перетек в них, сделав неделимым продолжением клинка. Столько же их было? Десятки и сотни, чьи души мотыльками отлетали в вечность. А капли медленно катились по ложбинке кровостока к острию клинка.
С опытом пришло мастерство. Меч с легкостью взламывал панцири ратников, точно переливающийся на солнце хитон из кож и меди. Неуловимое движение. Вздох. И пустота, свернувшаяся в глазах. С каждой новой смертью Габриэль отдавала частичку себя, пока от самой земли не отделилась прохлада, и вечер не пронесся на колеснице по звездному небу, нефритовому звездному небу, такому же прекрасному, как глаза всадника, издали наблюдавшего за Габриэль, отчего девушке хотелось скрыться в кустах, разродясь отвращением к себе, дышать загнанной ланью и смердеть шакалом. Ей казалось, что под доспехами Завоевателя кроется такая же пустота, что одно дуновение ветра превратит в прах тело, а на душе, как на истлевшем свитке проступят черные пятна болезни, которой в будущем суждено пожрать полсредиземноморья.
Закат окрасил одежду багрянцев, а волосы, ниспадающие на глаза, такие же каменные как малахит, превратились в лаву. Когда все было кончено, Габриэль отвели в шатер полководца, где та смыла с себя грязь и кровь бесконечного дня. Свежее платье не спасало от дрожи в плечах, и один из гвардейцев накинул на нее армейский плащ, другой вложил в руки девушки зачехленный в ножны меч.
- Ты его заслужила.
Габриэль медленно оглядела лагерь.
- Я думала Завоеватель…
- Госпожа еще в деревни, утрясает какие-то дела перед выступлением. Поторопись, может, еще встретишь ее там.
Девушка кивнула, мол, так и будет. В серой мгле набегающих облаков она шла по вытоптанной табунной тропе к дому.
- Будет дождь.
Габриэль вздрогнула и посмотрела на нищенку у забора. Раньше она знала всех жителей деревни, но скорбь исказила их лица. Одни встречали ее молчаливым осуждением, другие громко выражали отвращение, а за горизонтом мерились силами первые раскаты грома. Когда она дошла до центральной площади, собралась уже целая толпа, почти все уцелевшие жители Потейдии, от которых не могло утаиться, какой ценой девушка купила свою жизнь и свободу. Но больше всего их пугал ее взгляд пустой и безнадежный.
- Предателю - расплату!
- Сжечь! Нечестивое дитя!
- На костер.
Только сейчас Габриэль заметила, как потемнело на улице, поднятые огненными кубками факелы, и сложенные колодцем вязанки хвороста. А в центре высоченный столб, с прикрепленной к подножию тенью рисовал на земле время темных веков. Люди не могли покарать армию Завоевателя за учиненные бесчинства, но могли добраться до нее. Пролитая кровь требовала отмщения, ярость - простора. Братья Ариус и Беруний под руководством единственного уцелевшего старейшины схватили и потащили ее к столбу. Нечленораздельные попытки объясниться тонули в общем гвалте. Вот она пустота: ни страха, ни раскаянья. Душа барда гуляла где-то по полям с мойрами, осталась только выхолощенная стойкость воина, но и она таяла от пламени, шипела в дыму отсыревшими ветками. А на пепельном от погребальных костров небе уже вздымалась сухая гроза, словно эмблема какого-то непобедимого войска. Ей же хотелось влаги и слез.
- Что же ты натворила, дочка.
- Отец?
Она всматривалась в толпу, ища среди людской массы Лилу и мать, но не нашла. Хорошо. Голова опустилась на плечи. Габриэль упала бы на острие веток, если бы не была надежно привязана к столбу. Ее легкие раздирала горечь брошенной в костер полыни, а сердце билось в грудную клетку, как погребенный заживо в крышку гроба.
- Развлекаетесь? - Из тьмы переулка вышли дозорные. - Похоже, вы не вняли урока, преподнесенного Завоевателем.
- Отвяжись. Даже Завоеватель не может отказать в праве на справедливый суд.
- Вот как? - через стену дыма Габриэль видела, как толпа теряет форму, распадается. - А мне казалось, что только я в Греции имею право судить своих подданных. - Солдатский сапог выбил из костра горящую ветку, от которой чуть не вспыхнуло платье юной ведьмы. - Сначала крест, потом костер. Ты просто напрашиваешься на неприятности, зеленоглазая?
Завоеватель поравнялась с Габриэль, и жар костра опалил лица. Высокая, даже, несмотря на жертвенный помост, на который возвели селянку. Их глаза встретились, а когда пустота наполнилась смехом Королевы воинов, Габриэль поняла: что бы не случилось, она никогда больше не будет одинока. Меч чиркнул о каменную мостовую, распарывая врезавшиеся в запястья веревки. Поленья под ногами заходили ходуном, и Габриэль потеряла опору.
- Мало кто может поклясться, что убил больше моих солдат, чем ты сегодня. Но это не повод расстаться с жизнь так рано. - она протянула девушке руку в черной бархатной перчатке. - Кроме того, я дала слово.
Ей все еще нужен жнец смерти, но кто будет ее банши? - пронеслось в голове. Габриэль взяла предложенную руку, и Завоеватель помогла ей сойти с костра. Опаленные ноги встретили твердую землю, колени подломились от боли, и Зене ничего не оставалось, как подхватить девушку за талию, чтобы та не рухнула на глазах у односельчан.
- Спасибо.
- Советую расходиться, представление окончено.- одной рукой она придерживала девушку, другой обвела мечом полукруг. - Тебе, конечно, решать, но после такого не стала бы я оставаться здесь просить ночлега.
- Как же, останешься тут…
Габриэль не договорила. Что тут скажешь, если и так все ясно. В ночной акварели лагерь Завоевателя казался тихим. Люди на взгорье зябко жались к вертелам, где коптился толи кролик, толи местный тушканчик, коротали за разговором предутреннюю вахту. Девушка отсела подальше от терзавшего душу пламени спиной к родной и такой потерянной деревни. Что принесет ей жизнь в чужом стане? С болью, пронзающих плоть стрел, слезы прокладывали себе дорогу наружу и высыхали под напором ветра, не достигнув опущенного подбородка:

Я пел о богах и пел о героях, о звоне клинков и кровавых битвах;
Покуда сокол мой был со мною, мне клёкот его заменял молитвы…
Ах, видеть бы мне глазами сокола, и в воздух бы мне на крыльях сокола,
В той чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около...

Стань моей душою, птица, дай на время ветер в крылья,
Каждую ночь полёт мне снится - холодные фьорды, миля за милей;
Шёлком - твои рукава, королевна, белым вереском - вышиты горы,
Знаю, что там никогда я не был, а если и был, то себе на горе;
Мне бы вспомнить, что случилось не с тобой и не со мною,
Я мечусь, как палый лист, и нет моей душе покоя;
Ты платишь за песню полной луною, как иные платят звонкой монетой;
В дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны и пьянее лета...

«Мельница» - «Королевна».

2.

Утро флейтой пастуха вспорхнуло над ухом, вспугнув предрассветную дрему. Дорогу от Амфиполиса заволокло туманом. Прячется, даже сейчас этот город - призрак прячется от меня, а память злой собакой гложет пятки, лает в след - не возвращайся!
Всадник смотрел вдаль, а мимо маршировали когорты стрелков, меченосцев, копейщиков, отчего казалось, что город на холме распят и поднят на их ржавое острие. Но Зене был необходим этот крюк. Долгий поход на Восток негативно сказался ни только на ее спине, но и на ее поданных, раскрепостив дух и прогнав из сознания страх перед Завоевателем. И ничто не могло так укрепить их преданность, как нарочитая демонстрация мощи. Что ж Цезарю не получить эти земли перезревшим яблоком прямо в руки. Лучший способ уйти от господства, это принять его. Так живет Рим. Так рабы управляют своими хозяевами, а гетеры сенатом. Власть дает ощущение постоянства, а постоянство зависимости и ты уже не замечаешь, как меняются роли. Зена натянула поводья, бросая лошадь за кавалькадой ратников, а впереди от рассвета до заката расстилались оливковые рощи прямой дорогой на Коринф…
Она обогнала, кряхтящие от поклажи телеги. Невольно взгляд Завоевателя задержался на светло русых волосах девушки рядом с возницей, и кривая улыбка размягчила обветренное лицо. Ее солдаты часто привозили из походов редкие вещицы для похвальбы и навара на шумном городском рынке. И в маленькой сельской деревушке на краю карты не нашлось трофея лучше, чем эта девушка, хотя Зена еще не нашла ей предназначение. Габриэль тоже не удавалось обрести свое место в лагере Завоевателя. Обязанность, понесенная ей в утро кометы Мелькора, стала одновременно проклятием и даром судьбы, отвратив многих от общения с юной гречанкой, но и ослабив назойливое внимание, преследующее женщину в военном походе. Первое время она провела в лазарете под опекой Тавидиус, перенимая его знания и вздрагивая всякий раз, когда смерть на цыпочках пробегала за спиной. Иногда она помогала на кухне разделывать дичь и варить похлебку, убеждая себя, что ей становится дурно не от густого жара углей и перетреска веток в кострище, а от запахов, витавших над котлом.
- Смотри!
Кряжистый копьеносец вытащил из костра палку потолще и стал размахивать на манер палицы. Головешка дымилась и вспыхивала, встречаясь с пряным южным ветром, а в народившейся темноте огненный танец оставлял резкие отточенные мазки на сетчатке глаз.
- Менелак у нас прям факир, - сказал повар, и одобренный товарищами парень ухватил еще одно полено.
- Эй, Габриэль, разве это не ответ на твою загадку про мотылька и свечу? Огонь горяч и светел и опасен для тех, кто не умеет с ним обращаться.
Жонглируя дымящимися булавами, он кружил над маленькой блондинкой.
- Это была любовь.
- Так и я о том же, - сказал Менелак, подмигивая. - Может, расскажешь мне эту историю еще раз сегодня вечерком.
Габриэль отпрянула, толи от жадных до плоти огней, толи от исходящего от мужчины жара и врезалась в стену из кожи. Кожи!? Она протянула руку, медленно исследуя переплетения продубленных и байковых кож, то, как ходят под ними мускулы. А Менелак отчего-то растерял свою ловкость вместе с «горящими булавами», которые раскатили в разные стороны. Ей не требовалось оборачиваться, чтобы распознать в застывших глазах копейщика присутствие Завоевателя.
- Скучаешь?
Ледяные глаза Зены могли сковать любого, а по-кошачьи ленивый баритон навевал сном томление ночи. Габриэль потупила взор, пока остальные участники мизансцены вспоминали о срочных делах и разбредались по лагерю. Зене пришлось взять девушку за плечи, чтобы отвлечь от разглядывания своих сапог.
- Ты должна научиться защищать себя. Кроме того, нельзя, чтобы меч лежал без дела.
Габриэль повела плечами, скидывая обжигающие ладони.
- Вы хотите сделать меня солдатом?
- Нет. У тебя слишком красивое тело, чтобы уродовать его в бою.
Она не собиралась смущать молодую девушку или следить за ней. Ничтожное благородство! Ты не обязана отвечать за все происходящее в радиусе мили от твоей тени. Но ведь это ты стала причиной изгнания Габриэль, пытаясь через нее сломить волю целой деревни. И почему такие, как ты всегда стремятся к таким, как она, тьма к свету, а невинность к пороку? Спастись или погубить? Забавно, еще одна характеристика огня. Зена решила положить конец внутреннему противостоянию голосов и раздавила сапогом дымящуюся головешку.
- Жду тебя на рассвете у своей палатки. Потом будешь тренироваться с Маркусом.
- Да, моя госпожа.
Габриэль поклонилась. Ну вот, завтра ее ждет спарринг с Завоевателем. Она находилась в лагере уже больше недели, пытаясь найти достойное место для жительницы покоренной деревни, но чем бы не занималась, сталкивалась с этой женщиной снова и снова. Конечно, это был Ее лагерь, Ее поход. Только чем объяснить взгляд всадника, сопровождавшего их от Амфиполиса. Зена первой отвела глаза от сидящей в телеге девушки.
- Тавидиус, у тебя ось лопнула.
Старик не успел перегнуться через повозку, а всадника на золотой лошади уже съело облако пыли. От ряда к ряду разносились команды, мобилизируя войско на длинный переход.
- Скоро ты увидишь Коринф.
Она только кивнула, высматривая в редутах шлейф черных волос и гребень на шлеме Завоевателя.
Они въехал в Коринф поздно вечером, что не могло ни расстроить Габриэль. За время похода ей довелось увидеть несколько крупных деревень и городов и, к счастью, ни одному из них не выпала участь Потейдии, но столицу Греции ей хотелось увидеть во всей красе. Гул и давку базарной площади, пестроту магазинчиков на узких и кривых улицах, проверив молву, что с высоты близлежащих холмов их переплетение ни что иное, как переплетение человеческих тел, оставшееся на совести древних строителей. Спящий город был по-своему красив, но Габриэль настолько устала после трудного перехода, что без задних ног уснула на тюфяке в одной из клетушек дворца. Возвращение Завоевателя вызвало много хлопот и пересуд, а потому на маленькую блондинку, появившуюся с ней вместе в Коринфе не сразу обратили внимание.

- Ваше превосходительство!
Зена приподняли бровь, точно палач свое топорище, осматривая с головы до ног ворвавшихся в тронный зал. Файдон, ее придворный смотритель тащил за собой маленькую блондинку, о которой она уже успела забыть из-за приготовлений к встрече с послами. Что ж, по крайней мере, у них еще есть головы, чтобы распрощаться с ними.
- Ты что-то хотел?
- Эта недостойная посмела примерить на себя те прекрасные наряды, что вы привезли из Китая.
- Ну, Файдон, тут тебе придется смириться. Ей эти сари идут куда лучше, чем тебе.
Чувствовалось, что сегодня здесь должно произойти что-то значительное. Габриэль еще ни разу не приходилось находиться в такой огромной комнате, чьи стены были затянуты гобелены, изображения множились в широких полосах зеркал, которые источали мерное холодное сияние. На одном из них застыла в молниеносной атаке женщина обликом и статью напоминающая амазонку. Действие плавно перетекало на другой гобелен, где армия Королевы Воинов диким вепрем пробиралась через девственный лес. И ничто не могло разминуть судьбы увлеченных друг другом воительниц. Сайен - сорвалось с языка имя незнакомки и потухло вместе с пламенем минувших сражений. Габриэль заметила темные пятна, окропившие гобелен, с ужасом сознавая какой ценой они попали во дворец Завоевателя, и посмотрела на нее, ожидая немого подтверждения или хотя бы синь ограненного неба в глазах хозяйки Коринфа, но та внимательно разглядывала цветастое сари, и девушка поспешила объясниться.
- Они были в телеге, на которой я ехала, и солдаты по ошибке внесли их в мою комнату, а раз у меня не было ничего, во что переодеться, я решила…
Поднятием руки Завоеватель остановила поток слов маленькой женщины.
- Обсудим твой гардероб позже.
Зал наполнился жужжанием, будто тысячей невидимых глазу ос. Зена даже не пыталась присесть на трон, пожимая руки, принимая лживые авансы и дары послов, пытавшихся определить настроение и политику соседа после визита Завоевателя в Поднебесную. Маленькая передышка перед встречей с римским посланником. И она использовала ее, разводя гостей на сторонников и противников по разные стороны зала, смешивая и пропуская по часовой стрелке через свое сердце. Сердце чернело.
- Протектор Греции.
- Здесь меня называют иначе.
Посланник был ниже ее с агрессивными аристократическими чертами лица и редеющей шевелюрой. Стройный, Зена сказала бы даже тощий, к своему удивлению отмечая, что ее представление об удачливом политике совпала с реальностью.
- Кассий, вот уж не думала.
- Цезарь ждал вас в Риме.
- Цезарь слишком нетерпелив. Кроме того, мне уже доводилось бывать в Риме. Между нами. Ничего впечатляющего.
Зена с благодарностью приняла у слуги кубок вина и сделала большой глоток. Рим - белый город, высеченный из погребальных камней. Попытка покорить его привела на арену Колизея, где ни смерть, ни победа не имели никакого значения. Она хорошо помнила выцветшие на солнце глаза Цезаря, хищно наблюдающие за схваткой из своей ложи; чувствовала под ногами песок, казалось, он въелся под кожу и отравлял существование долгие годы. Тогда Зена стала протектором Греции и вассалом Рима.
- И все же не стоит лишний раз сеять сомнения у сената, не напрасно ли он даровал Греции такую широкую автономия. Ваша миссия на Востоке…
- Таскать каштаны из огня для Цезаря? - Зена подняла правую бровь, нависнув над посланником. - Моя победа - это победа Цезаря, но мое поражение - это лишь мое поражение.
- Да. Конечно. - Кассий слегка подался назад, нервно сцепив руки и крутя большими пальцами, чем выдавал в себе колдуна или кукольника. - Благодаря такой политике Греции долгое время удавалось жить…
- Свободно?
- Архаично. Но последние зимы для Империи были тяжелыми. Войны в Галлии, освоение Альбиона, внутренние распри потребовали от провинций определенных затрат. Будет странным, если Грецию обойдут новые налоги.
- Ха! Римлянам стоит меньше тратить на свои игрушки.
- Римлянина не пристало учить женщине, для которой война - развлечение!
- Что ж, - сказала Зена, - я могу предложить вам другую занимательную игру, которую привезла из Китая. И если вы проиграете, Рим обойдется без греческих податей.
- А если я выиграю.
- Вы проиграете.
Она пригубила вино кислое и такое темное, что напоминало теплую венозную кровь юного центуриона, растекшуюся по мраморным плитам внутреннего дворика. Молниеносность удара оставила зачарованными, собравшихся по периметру придворных и слуг, а Кассия в задумчивости. Тепло выпитого обволокло желудок, и Зена облизала губы, одарив зрителей хищной улыбкой.
- Ваш ход.
Янтарные глаза сокола наполнились тьмой, как будто он высмотрел саму смерть, витавшую над битым полем, и впитал яд отчаянья. От бесконечных полей и гор снежной страны его хранила воля хозяйки и алая лента на левой лапке, впрочем, ястреб на нагрудной пластине Кассия тоже был недвижим. Одни желваки да острый как лезвие нос полководца выражали перемену настроения сражающихся, отчего казалось, что Кассий уподобился собственной статуе.
- Конь Д-2.
Ты просчиталась, щелкнуло в голове Зене, когда птица попыталась разбить клювом мраморный бортик. Не потому ли римская тога так похожа на саван, что Смерть тоже играет за белых?
- Ваша пешка под ударом.
Габриэль не сомневалась, что Завоеватель предпочтет спасти слона, чем застывшую в двух шагах у кромки поля пешку, но Зена выбрала разменную комбинацию. Игра по-восточному изящная и опасная называлась «шахматы» и шла уже второй час, заставляя обливаться потом под перекрестными взглядами двух властелинов. Мышцы затекли от неподвижности. Сейчас Габриэль предпочла бы разделить судьбу греческих солдат на поле боя, чем быть безвольной фигурой на шахматной доске, предугадывая, когда же хозяин отдаст тебя в жертву или заставит взять чужую жизнь. И если на поле боя ты мог сдаться на милость более сильного, то за трусость на черно - белом поле тебя ждала стрела в спину, ибо ничто не являлось существенным кроме общей стратегии, даже жизнь самой королевы стоила меньше, чем победа в игре. Также и в реальной политике, размышляла Габриэль, а ее сари алыми лепестками мака обтекало утомленное тело.
64 фигуры выстроились на доске. Римляне, облаченные в белые тоги, стремительно выдвинулись к центру пол, Завоеватель же молниеносными атаками пытался выбить их со своих позиций, углубиться в тыл врага гамбит за гамбитом. Теперь их осталось только 23, и пешке правого края не раз пришлось встретить на своем пути не лишенных доблести противников.
- Пешка на Д3!
Габриэль сделала глубокий вдох и шагнула на чужую клетку. Невидимые лучи судеб пересеклись лишь раз. Лошадь встала на дыбы. И тяжелая алебарда просвистела над головой. Ее голову спасло лишь то, что Габриэль поскользнулась на мокром мраморном полу патио. Содранные колени не в счет. Она чувствовала страх животного и гнев седока, вынужденного маневрировать в куцем пространстве клетки, и собственный страх быть растоптанной этой громадой. А еще Габриэль ощущала на себе глаза Завоевателя, следящие за этой мини-битвой, будь то наиважнейшее сражение ее жизни. Но для нее каждое сражение было последним. Девушка не желала сдаваться даже, когда римлянин вторым ударом алебарды сломал ее меч. Все еще распластавшись под лошадью, она ткнула обломком наугад, разрезая упряжь, и всадник упал с лошади. При падения из седельной сумки выпал кинжал. Габриэль вытянулась во всю длину тела, хватая эту бесценную находку. В следующую секунду внутренний дворик наполнился гулом, а Завоеватель вскочила со своего кресла, кровь прилили к коже. Казалось, сейчас она перепрыгнет через балкон, спеша остановить занесенную алебарду, восстановившего равновесие римлянина…
Мрамор треснул левее от нее, там, где только что лежала девушка. Габриэль из последних сил перевернулась и встала, разводя два лезвия в стороны. Ее противник тоже был на пределе. Вцепившись в длинное древко алебарды, он пытался вытеснить черную пешку из своей клетки, что грозило неминуемо смертью от притаившихся на балконах лучников, но та, пользуясь кинжалом и обломком как короткими мечами легко уворачивалась от этих ударом, уменьшая дистанцию между ними, пока не оказалась в доверительной зоне римлянина. Габриэль не хотела его убивать. Ранить, заставить сдаться - да. Металл пропел о металл. И Зена вцепилась в бортик балкона, когда лезвия поймали древко алебарды, девушка прогнулась под ее весов, и, собрав последние силы, обрушила противника навзничь. Падение эхом пронеслось по всему дворцу. Маска слетела с его лица, открыв гладкие почти женственные черты центуриона. Лицо было очень бледным, таким и должны быть лица белых шахматных фигур, подумала Габриэль, зеркальным ударом сводя мечи внизу его живота. Брызнула кровь.
Глупая игра. Габриэль медленно выпрямилась и, развернувшись, встретилась взглядом с Завоевателем. Зена только кивнула. Внутри все по-другому, и минуты бездействия сменяются отчаянной схваткой за жизнь. Девушка улыбнулась от мысли, как быстро свыклась с этим. Сейчас Кассий сделает свой ход, и один из его безликих центурионов займет чужую клетку, вызывая на смертельную битву своего оппонента, и если победит - черную фигуру унесут могильщики, а если проиграет - его место займет другой, а противника пленят до завершения партии ждать, как триумфатор распорядится судьбой всех фигур, оставшихся в игре и за ее пределами. Фигуры. Вот они кто…
Зена в тайне любовалась своим последним трофеем. Девушка обладала кошачьей грацией и интуицией, позволявшей ей стойко принимать любую ситуацию. Сначала она думала, что поспешила, отправив на арену плохо обученного бойца, теперь же жалела потерять талант, которому еще суждено раскрыться. Каждый, кому доводилось сражаться сегодня во внутреннем дворике Завоевателя, обладал своей индивидуальностью, но Габриэль просто источала внутренний магнетизм, который притягивал как черных, так и белых. Ее тонкое сари, распоротое по бокам для удобства, обтекало девичью фигуру, переливаясь всеми цветами радуги, но один цвет все же преобладал. Цвет крови. Зена улыбнулась. Маленькой гибкой девушки куда больше подходили два коротких меча, чем двуручный, превращая бой в танец, а ее в бабочку. Отчего-то в груди кольнуло. Слишком много она отдала Цезарю, чтобы подарить победу и в этой партии.
- Пешка на Н-6.
Габриэль замерла в одном шаге от того, чтобы стать королевой Если бы она могла обернуться, то заметила, как стягивается вокруг короля черная рать, но тот с животной страстью и дерзостью вырвался из их каре, проведя короткую рокировку. А через два хода в ее пространство вторгся огромный коренастый мечник с окраин Империи, играющих за ладью. Габриэль еще не услышала объявление глашатая, а секира соединила по касательной небо и землю.
- Ладья бьет черную пешку. Пешка…
Габриэль подобралась, вбирая мощную атаку центуриона с бойницами вместо глаз. Ни одного изъяна. Доспехи спеленали его туловище, как новорожденного бабка, а широкие весла рук отбрасывали любую надежду подобраться к нему достаточно близко. Обломок меча встретил очередной рубящий удар, и сломался окончательно, а из рук стальной розой выпал эфес. Другой клинок чиркнул по подбородку противника, высекая капельку рубиновой крови. И тут же Габриэль сделала шаг назад, но и там гравитационное поле усталости было неумолимо. Тяжело. Она запрокинула голову, ловя замедленные от собственного страха действия своего соперника, за которым серой тенью вырастал силуэт Кассия. Полководцу с трудом удавалось оставаться в пространстве своей клетки. Энергетика захлестнула его. Зена тоже обнажила свой меч, заняв место черной королевы. Внутри все по-другому.
Появление Завоевателя на шахматном поле стоило Габриэль рассеченного предплечья. Она задыхалась. В следующую секунду секира срезала невидимый нимб, венчавший ауру юной воительницы, и та поскользнулась, упав навзничь. Ресницы вспорхнули не в силах остановить, возвращающийся по касательной удар, и она уже попрощалась с жизнью, когда сокол запустил когти в атлетично сложенного мечника. Кровь брызнула из глаз, заливая лицо и ворот нательной рубахи. Клекот сокола тиканьем часов рос в хаосе боли. Габриэль еще удивилась, что может понимать птичий язык, и как сама жаждет опереться на воздух, поднимаясь в полет. Спикировавший с балкона Завоевателя хищник увернулся от секиры, оставив росчерком на мраморном полу патио несколько серо - коричневых перьев. Зачем я это делаю? Зачем ты встаешь, подбирая меч? Два раба без видимых ошейников и кандалов жадно глотали пьянящий воздух битвы.
- Добей!
Габриэль вложила в удар остаток сил, выполняя, безличный приказ Кассия. Голова центуриона дернулась, разрывая края раны еще больше. Но прежде, она могла поклясться, что хрустнули шейные позвонки римлянина. Хрустнули тонким льдом, и потекла холодная мутная кровь. Габриэль опустилась перед великаном на колени. В этой последней битве пешке случайно удалось победить ладью, но это ничего не значит, ведь черная пешка бита. Плечи дрогнули. Габриэль поднялась и отдала свое оружие. Беззащитная с ним, она вдвойне казалась потерянной, и позволила людям Кассия увести себя за пределы шахматного поля, дожидаться с результатом в партии собственной участи. Римский полководец проводил ее задумчивой улыбкой.
- Шах королю.
Завоеватель, перешла в наступление. Для нее это был всего лишь эпизод в игре, которую она непременно выиграет. Зена сделала выпад, рассекая воздух на молекулы. Разорванное цветастое сари, что дикий цветок, выглядывало из-за чертополоха римских копий на самой периферии зрения, и если она проиграет, то потеряет его навсегда. Отчего затея утереть нос зарвавшемуся аристократу переросла в настоящее сражение? Потерять что-то стоящее, на это Зена не была готова. А Габриэль определенно была чем-то, еще и потому что до сих пор оставалась загадкой для хозяйки Коринфа
- Гарде королеве.
Ты забываешь об опасности. Человеческая память подобна сосуду, наполнив до краев одним, ты проливаешь другое, чувства и восприятия смешиваются, бродят, становясь кислой хмельной брагой, от которой ты забываешь все. И Зена забыла количество ран на собственном теле, сколько смертей притянул ее боевой клич. Шрамы паутиной стягивали сотни жизней вокруг двух полководцев, мужчины и женщины, пока на шахматной доске не осталось четырех фигур, а в мире более заклятых врагов, чем эти два антипода. Время шло к закату.



Продолжение в комментариях.

@темы: "творчество"