8 шагов к раю

[dzury17]

Фандом: "Xena:Warrior Princess"
Автор: Dzury
Бета: senka1978
Пейринг: Габриэль/Зена
Рейтинг: R
Жанр: uber, alt
Саммари: по мотивам творчества «Канцлера Ги»
Размещение: только с ссылкой на rxwp.ru



8 шагов к раю.

1.

Вряд ли побывавший хоть раз в Клермоне мог узнать объездную дорогу, ведущую в город. Размытая дождем и разбитая временем, она хранила в себе следы тысяч ног. Еще недавно паломники со всей Европы, люди разных сословий - монахи и крестьяне, сеньоры и прелаты, стекались на высокогорье, чтобы услышать призыв Папы Урбана Второго к походу в Святую землю. Говорили, что епископ Пюи Адемар Монтейский приказал пробить вход в стене собора и заделать проем сразу по отбытии гостя, чтобы никто не дерзнул пройти там, где ступала нога викария Христа. Но и после людской поток не иссяк. Каждому хотелось прикоснуться к темной каменной кладке, из которой были сделаны два устремленных в небо шпиля. Они буквально вырастали из багрово - черной вулканической скалы, венчая терновым венцом город. Эхо тысячи голосов сотрясало неф, когда мужчины приносили свои обеты, в то время как тонкие девичьи пальчики вышивали на их одеждах алые кресты.
Но вот следы устремились вспять. Одних прогнала война, других нужда. То там, то здесь, среди кустов можжевельника и побитых дождем лоз винограда поблескивали пурпурные вулканические озерца, словно бронхи больного. Покрытая трещинами земля, да разбитая колея запечатлели портрет эпохи, а небо заволокло дымом от непрерывно горящих костров, и шпили собора терялись в кучевых облаках вместе с надеждой. В Клермонт пришла чума. Она пришла ночью в сутане клирика, в мгновение затушив все свечи, опустошив все дома, содрав плоть и зачернив кровь, только чтобы добраться до человеческого сердца.
А сердце стучало глухо и звонко, обгоняя мгновенья. Девочка, поплотней закутавшись в отцовский плащ, склонилась над братом. Он лежал на холодном полу крипты, только живот ходил ходуном. Запах плесени смешивался со сладковатым запахом смерти и разложения. Девочка вздрагивала каждый раз, когда полумрак «нижней» церкви пронзал писк летучих мышей, но больше ее пугали люди. Стоило закрыть глаза, и она представляла, как тянутся к ней руки, покрытые язвами, и полупустые глазницы безумцев неотрывно следят за ней, они хотят растерзать ее, наградить стигматами смерти.
Болезнь не сразу удавалось распознать. Она кружила последним осенним мотыльком над окраинами Клермонта, пока не набралась смелости сесть на церковный шпиль. Колокол ударил посреди ночи, поднимая волной тревогу. Чума… Шёпот в тишине. Когда она захватывала сознание больного, человек превращался в раба Красной Королевы и творил страшные вещи. Ее отец потратил собственное здоровье, чтобы изучить чертовку, приручить…
Стук в дверь, как стук по крышке гроба поднимал лекаря в очередной бой со смертью, он собирал микстуры и алхимические камни и плелся на другой конец города, зная, что этот поединок заранее проигран, все они обречены…
Уныние грех первейший.
Мертвых сжигали, только огонь не грели. Глядя на пламя, глаза ее домочадцев превращались в угли, тлели неистовой яростью на собственную судьбу.
- Скоро это случится с тобой, - шептал отец, сжимая иссохшими руками девичьи плечи. – Смотри. Смотри!
Но старый лекарь ошибся, дьявол пометил его. Легкое головокружение, мучительная судорога и кровь сочится молодым вином из всех пор на теле. Отец выбежал во двор, растирая ладонью кровь по лицу в улыбку. Он поднял глаза к небу, зрачки закатились, а в следующую секунду отец уже подпирал дверь поленом снаружи. И да, он смеялся, когда огонь саламандрой плясал на крыше, а потом сам бросился в пламя, только бы не отдать близких в свиту Красной смерти. Андреа удалось выбраться через обвалившуюся стену сарая и вытащить брата. Теперь он медленно умирал от чумы.
Допев колыбельную, девочка потерла захолодевшие ладони, из губ вырвалось облачко пара. Вот так душа покидает бренное тело. Вдруг над ними раздались шаги. Тяжелая обувь, недоступная беднякам и такая же редкая, как и жизнь в Клермонте. Она уже приготовилась к появлению ангелов, но разве божьи вестники могут так шуметь?
Двое мужчин, облаченных в туники с остроконечными капюшонами из грубой шерстяной ткани, в плащах до пят, под которыми угадывались ножны и кольчуга спускались в крипту. Восемь шагов вниз - восемь ступенек вверх, столько отделяло мир света от мира тьмы, но преодолеть эту грань труднее, чем взобраться по лестнице.
- Это оно, брат Генрих? - мужчина осветил себе дорогу факелом, отчего лицо показалось красным.
- Как знать. Сколько лет мы ищем чашу? И все впустую. Может, Отец Всевышний испытывает нашу веру, а может… - он споткнулся, взгляд глаз цвета темной охры вонзился в склеп, откинув со лба распущенные волосы, его спутник положил руку на ножны. - Чувствуешь?
- Да, плесень.
- Ты не меняешься, брат Конрад. – он покачал головой.
- Это комплемент?
- Скорее наблюдение одной скучающей особы, - парировал брат Генрих.
Мужчин, идущих через капеллу к саркофагу из белого мрамора, можно было принять за братьев: высокие, хорошо сложенные с мужественными очертаниями лиц, от них исходили силовые потоки, вихри замороженных до поры гнева, страсти и боли, но это как смотреть на отражения в разбитом зеркале. Зеркала – изобретение Дьявола.
- Тебя не страшит подземелье?
- Нет, - брат Конрад стер пыль с надгробия, читая на ощупь, выбитые на нем слова, точно слепой. - Я чувствую жизнь.
- Жизнь в мире смерти?
- И такое бывает, брат Генрих.
Девочка чихнула, и мужчины разом обернулись на звук. Теперь, когда огонь освещал рыцарей в достатке, она смогла разглядеть на них вставки из красной материи, верный знак крестоносцев.
- Эй, девочка, не бойся нас. – брат Конрад шагнул в ее сторону. - Мы не сделаем тебе худого.
- Вы больны?
- Нет, нет же!
- А мой брат болен.- прошептала она.- Уходите.
Мужчина ласково улыбнулся, почти нежно.
- Похвальное самопожертвование. Из тебя выйдет хороший слуга Господен.
Священник - подумала она, глядя на тонкую черную бородку, обрамляющую лицо, на рясу, подвязанную плетеным поясом и темно-синий плащ, с приподнятым воротником. Но помимо силы духа в нем чувствовалась неподдельная мужская сила. Широкий разлет бровей, орлиный нос и рука больше привыкшая ласкать рукоять меча, чем крест на груди. Он протянул ладонь и рывком поднял девочку с пола.
- Как тебя зовут, дитя?
- Андреа, - ответила она. – Ты поможешь моему брату?
- Я помолюсь за покой его бренной души. – сказал брат Конрад.
- Но он еще дышит.
- Да, но не все, что дышит живо. Пойдем, я научу тебя различать живое от мертвого, божье от человеческого.
Андреа посмотрела на бледное лицо брата, маска боли исказила его черты до старческого, только тело осталось не развитым, потом заглянула в глаза священника. Багряно – красные до темной терракоты, они были похожи на два обломка вулканической скалы, такие же острые и твердые, и в тоже время в них светился огонь. Андреа не могла им сопротивляться.

Кельн. Восемнадцать лет спустя.

Распогодилось. По небу королевским подарком растворился аквамарин. Только белые лепестки вишни снежили глаза четырех всадников, падали им на плечи и попоны. Было хорошо вернуться в город, стащить с себя пыльную одежду и растянуться на жесткой кровати в какой-нибудь таверне после стольких дней пути. Лошади в нетерпении пенили удила, а шпоры всадников снова впивались им в круп. Черный, белый, рыжий, пегий, как в детской считалочке выехали на центральную площадь Кельна. Впереди легат Рима, за ним маршал Майнрик и дож Лоренцо Виндичи, замыкал кавалькаду посланник. Говорили, что его лицо удалось видеть немногим и то перед смертью, это был знак уважения к мастерству соперника истинного дуэлянта. Еще говорили, что на руках посланника больше крови, чем было пролито в битве при Мюри, но доверять слухам не стоит, а выжившие после этой резни предпочитали хранить молчание и вообще перебраться подальше с французского юга.
Загудели колокола, знаменуя полдень. От Кельнского собора отделилась тень и легла стрелкой на Иерусалим, точно гигантские солнечные часы.
- Слышишь?
- Слышу, как у тебя в животе урчит.
Майнрик тряхнул рыжей головой, и капюшон снова скрыл его лицо. Людям на улице до синевы неба не было никакого интереса, они торопились по своим делам. Да и путники не спешили раскрыть свое инкогнито. Они оставили верных оруженосцев перевести дух в сторожевой башне на въезде в город. То, что довелось им увидеть, не могла уместить одна жизнь, а им еще предстояло немало.
Площадь заливало солнце. Силуэты исчезали в дверях церкви по размеру больше похожих на ворота Святого Петра. Припекало. Ветер с Рейна щипал прохожих, вырывая из тягучей дремы средневековья. Строители еще не убрали леса по восточной стене, где сиял золотом крест Господен, и те покачивались, грозя рухнуть. Притворно ленивый взгляд посланника скользил по лицам, не ведающих об опасности прохожих, но и ему пришлось задержаться, когда воздушный поток сорвал с головы одной из мирянок вдовий платок. Светлые пряди раскаленной лавой хлынули на плечи. Она вскинула голову, подчеркивая тонкий подбородок. Всадник на черной лошади натянул вожжи. Животное занесло, и процессия потеряла строй.
- Как же давно меня здесь не было, - подумал посланник, наслаждаясь этой греховной молодостью и преступной наивностью, облаченной в траур.
- Как же я устал, - сказал маршал Марки, утирая пот.
- Как же? – передразнила сойка, пролетев над головами четырех, закованных в броню всадников.
Юная дева, подобрав подол, уже взлетела по ступеням церкви, но ее дивный образ, выжженный солнцем на сетчатке глаз, еще долго оставался перед посланником. Он не заметил, как погрузился во тьму. Крутые своды Кельнского собора поглотили всадника на черной кобылице, а узорчатые рамы резали лучи солнца на цветные полоски – разбитые гербы сотен забытых семей. Своей высотой стены подчеркивали ничтожность человека, казалось, в них могли жить нефелимы. Дым и запах ладана серебряным драконом стелился за процессией, а небрежно свесившиеся кадила послушников нет - нет, да и позвякивали друг о друга, но их звон тонул в общем священнопении и громовых всхлипах органа.
На мраморном полу конские копыта оставляли насечки. Посланник ехал мимо рядов скамей, вытертых точно черная речная галька, не замечая ничего вокруг кроме ее тонкой спины, ловя каждый поворот головы, перемещение складок одежды вдоль гибкого тела при движении, полуулыбку. Прихожане уже не могли бороться с любопытством. Из глубины хоры ревуном поднялось их возмущение.
- Что он себе позволяет?
- Кто он?
- Эта женщина….
- Послушайте, послушайте, - за них заговорили колокола.
Но прежде, чем кто - то посмел остановить его, посланник соскочил с лошади и, поравнявшись со своей нимфой, протянул ей шелковый платок.
Ее лицо без изъяна залил румянец, а и без того зеленые глаза наполнились водой. Одета девушка была в простое, но чистое платье с потертой вышивкой на воротнике, умело прикрывавшей следы штопки. Она поклонилась, все еще не зная, как поступить. Отказывать рыцарю не хотелось, но и принимать не принадлежащую ей вещь было не в правилах Габриэль. Кроме того слухи быстрее колокольного звона уже облетели церковь и грозили прочими неприятностями на ближайшую неделю, пока город не сотрясет новый скандал.
- Боюсь, что вы ошиблись, господин, - вымолвила она, и собственный голос показался ей каким - то детским, словно и не жила последние два года на грани безумия.
На секунду тепло их ладоней разделял лишь тончайший шелк. А к ним уже бежали стражники. Что же ты стоишь, смотришь на меня и молчишь? Невольно она повторила свой жест, дотронувшись до груди крестоносца, вставив между темных пластин брони бутон оранжевой розы из своего букета. Омытые временем и кровью, пластины накалились.
- Посланник!
Его сознание, как корабль первосвященника перевернувшийся в шторм у берегов Сицилии, затуманилось, глаза, нежно смотрящие на Габриэль превратились в два гранитных камня. Стражники схватили его кобылу за удила, а испуганная им девушка осторожно пятилась назад. Только сейчас посланник понял, как далеко зашел в своей страсти, проехав вдоль внутренних хоров и галерей с примыкающим к ним венцом часовен к алтарю.
- С чем ты пожаловал ко мне? - архиепископ поставил чашу с кровью Господней и поднялся со своей кафедры, выложенной из черного камня в виде замочной скважины. - Ну же, я жду.
- Я видел белый дым. Он призвал тебя.
Слова мячиком отскакивали от стен, множась громовым эхом. Пока смысл об избрании нового Папы не достиг сердца последнего дурочка в Кельне.
- Благодарю тебя и Небо.
Рыцарь, дерзко нарушивший покой святого места поклонился, прижимая рыжий бутон к сердцу, ища ту, что пленила его, но серая людская масса уже поглотила девушку. Он бросил последний взгляд на алтарь и поспешил удалиться. Дикая зелень сада поглотила его, запахи прелой листвы и олеандра набросились, словно притаившиеся враги. В листве загомонили птицы.
Посланник обернулся, вытащил дуэльную дагу на четверть из ножен. Лезвие зеркальной поверхностью отразило васильковые глаза, они отливали холодным блеском. Зачарованно он смотрел на гарду в виде изогнутого треугольника, сужающегося к навершению рукоятки. Плоский, прямой, клинок с широким основанием украшала чеканка, Псалом мертвых, как называли его неверующие. Это оружие никогда не подводило своего хозяина.
Церковь была его домом. Ее фундамент напоминал крест. В восточной части располагались хоры, посвященные Деве Марии, а западной — святому Петру. Если пройти через разросшуюся омелу, то можно было попасть в большой внутренний двор, в центре которого располагался колодец. Предание гласило, что сам король Артур наполнил из него свой Грааль, а его рыцари глиняные кружки, но источник иссяк, сейчас узкие стены колодца служили последним пристанищам жертвам священной инквизиции.
- Тебе не мешало бы вспомнить об осторожности, - произнесла, отделившаяся от стены тень, – и приличиях…
- Справлюсь.
- Кто бы сомневался! А теперь послание?
Пергамент зашелестел в руке.

2.

Утро выдалось пасмурным.
Нагруженные поклажей телеги тянули к Нойсе. Дорога шла на подъем, так что плетущиеся за ними возы захлебывались в клубах пыли из-под копыт двух тощих кобылиц. Габриэль упросила отца взять ее на турнир. Для жителей Кельна он стал событием в серой размеренной жизни и способом заработать на прихотях вельмож. Палатки яркой ядовитой грибницей выросли на поляне: конюхи и оруженосцы пытались обрядить в попону норовистых жеребцов, украдкой начищали части доспехов, чтобы никто из соперников не уразумел их военных хитростей, а на вертелах коптилась свинина, приманивая весенних мошек и жадные до пиров взгляды.
Вчера вечером за обнесенным забором ристалищем встретились Рыцари четырех Стран: Прирейнского, Баварского, Швабского и Франконского турнирных обществ. Габриэль слышала эту история уже раз десять с замиранием сердца, как будто сражение разворачивается у нее перед глазами.
Генрих Светлейший маркграф Мейсена и Нидерлаузица гарцевал на своем скакуне, давая последние напутствия своим всадникам, и зрители на первых рядах могли разглядеть знаменитую ямочку на подбородке маркграфа и глаза, полные тоски по утраченной жизни. Для него победа и смерть шли рука об руку. Его шлем украшенный бурлетом и наметом, точно лавровый венок, сиял на солнце. Зубчатая кайма намета - намек на изрубленные сарацинскими саблями наметы крестоносцев, свидетельствовали о доблести и опыте рыцаря. Он поприветствовал трибуны, и дамы таяли перед взором этих темных охровых глаз.
Герольды протрубили о начале меле. Созданные из оруженосцев отряды в пять-семь человек столкнулись в потешной конной сшибке, преломились копья, оголились мечи. Группами и поодиночке они разили друг друга в слепой войне, секли воздух холодным железом, обагряя лица юной горячностью, пока не остался только один. Он стоял на земле в хаосе сражения, как хилый росток, а подле билась в конвульсиях его лошадь. Проворство и хитрость - два лика, которые начертала судьба на щите бедного бастарда.
Генрих Светлейший приподнялся в луке седла, когда из-за трибун появился Посланник. Он объехал ристалище по широкой дуге. Вступит ли он в сражение или так и останется немым судьей, дланью Божьей? Не дожидаясь ответа, оруженосец взял, воткнутый в землю меч и направил его на всадника. Не обращая внимания на мальчишескую горячность, рыцарь подъехал ближе и коснулся кончиком своего меча юного валлийца, вылетевшего последним из седла в своей группе.
- Твое имя, дамуазо?
- Джозеф, мой господин.
Оруженосец снял шлем и, склонив голову, попросил о снисхождении.
- Быстро же ты меняешь своих господ, Джозеф.
- Не чаще, чем наш архиепископ свои убеждения. – ответил валлиец, снискав смех публики и пару кокетливых обещаний.
- Что ж, - раздался глухой голос из-под шлема, - у тебя будет возможность показать свою отвагу и стать рыцарем. Завтра на закате.
- Я выиграю!
- Этот девиз уже занят.
Пришпорив лошадь, Посланник помчался к трибунам своего сюзерена. Солнце первого турнирного дня зашло за горизонт.
Торговля шла бойко, и когда последний каравай был преломлен, а лента украсила рукав молодой девицы, Габриэль вместе с подругой встала под дубом, сжимая атласный кусок, так что материя промокла в ее ладонях. Она бы не рассталась с ней даже за два су. Лента была нежно лазурного цвета, как мечта, и являлась залогом симпатии к благородному рыцарю, если такой найдется. Габриэль не хотела признаваться даже себе, что хотела увидеть своего таинственного незнакомца еще раз, узнать какие обеты он дал, под чьим флагом сражается.
Генрих Светлейший снова бросил вызов архиепископу Конраду фон Гохштадену, одному из немногих людей в сане не чуравшихся военных игрищ. Их противостояние растянулись на долгие годы, и удача ветреной птицей садилась то на одно, то на другое плечо, совершая перелет между мирами.
Два конных отряда во главе с капитанами выстроились не поле. Милесы, шевалье, риттеры и кабальеро – герои дальних и ближних земель, готовые помериться удалью в конной сшибке или джостре.
Габриэль смотрела на ристалище, где сгрудились, закованные в броню всадники, и если б не цветастые сюрко, натянутые поверх кольчуги, они напоминали бы большую свинцовую тучу. Солнце спряталось за облака: цвета померкли, а тени придали картинке выпуклость и глубину, на миг, показав Габриэль всю абсурдность происходящего под Кельном. Длинные плащи рыцарей, попоны с грифонами и львами, натянутые на круп и морды лошадей, изначально призванные хранить от тепловых ударов в Святой земле, стали признаком роскоши и родовитости, гибли под натиском копий и мечей, превращаясь в грязь и лоскуты, когда два отряда сшибались в лобовой атаке.
- Ты видишь его? – спросила Марта.
- Ты о ком?
- Да ладно тебе, все уже знают. – подруга заехала ей локтем в бок.
Габриэль облизала нижнюю губу, припекало. Мысль о том, что ей интересуется один из божьих вестников, смущала и рдела щеки молодой девушки, а после нравоучений матушки ей еще и завладело плохое предчувствие. «Вы не созданы друг для друга, -говорила Гекуба, - если б Боженька хотел, он бы сделал вас равными, а так… наши миры исключают существование таких отношений. Это принесет лишь беду».
- Хочешь сказать, он не участвует в меле? Что за рыцарь пропустит открытие турнира!
- Может он выступит позже или выбран в качестве судьи? - предположила Габриэль.
- Не знаю, - ответила Марта и достала из кармана фартука зеленое яблоко
- Посмотри туда!
Подруга выгнула длинную шею, откусив приличный кусок яблока, сок катился по подбородку.
- Да он у тебя просто красавчик!
Марта прыснула смехом, глядя на рыцаря в тонфхелме. Прямоугольный шлем с посеребренной крестовиной полностью закрывал лицо, оставляя узкие прорези для глаз. Единственным украшением шлема выступали страусиные перья. Под правой подмышкой он зажал копье, в левой руке удила, чуть ниже к луке седла был закреплен треугольный щит с разбитым на две части полем. В верхней половине, покрытой лазурью, изображена шестиугольная серебряная звезда, в нижней червленой пламенеющий меч, обращенный к земле. Венчала же щит голубая, подложенная серебром мантилья - символ божественного покровительства и чистоты.
Но этих геральдических тонкостей Габриэль не знала и знать не могла, с восхищением разглядывая своего рыцаря, потом повернулась голову к трибунам архиепископа Конрада фон Гохштадена. В его глазах, не было пощады. С проворством хищника он изучал поле боя. Под дикое ржание всадники врезались друг в друга, нанося рубящие и колющие удары, входили в воинский раж, забывая, насколько опасными могут быть простые человеческие эмоции, грозной сталь и слабой плоть. Длинные тени от деревьев легли на сражавшихся. Габриэль стало душно. Она намотала на руку атласную ленточку, так что костяшки пальцев побелели. Девушка понимала, ее рыцарь принадлежит к одному из католических орденов, они все кому- нибудь да принадлежали, такие времена. Ну почему он не мог выбрать менее мерзкого сеньора для своего служения?
- Я его боюсь. – призналась Габриэль своей подруге.
- Что же ты боишься?
- Любви. Отказа. Себя и его, – затараторила Габриэль, - того, что может случиться и того, что останется в голове. Мы не созданы друг для друга и никогда не будем.
- Но это не исключает возможность просто развлечься, - заметила Марта, опустошая кувшин с родниковой водой.
День перевалил за полдень и солнце припекало во всю. Воздух сгустился, отяжелев до предгрозового. Рыцари успели отобедать и залечить раны, большинство же перешло из разряда участников в зрителей, делая ставки на более удачливых соперников или дожидаясь своей участи в плену, подсчитывали выручку и, прикидывая, как бы не остаться после турнира в одном исподнем.
- Давай заберемся на этот сук, - предложила Марта, - оттуда будет лучше видно.
Озираясь, чтобы не быть уличенными в столь детском занятии, девушки поднялись наверх. В это время герольды вынесли два тяжелых щита: щит «мира» и щит «войны». Принявшему вызов, разрешалось выбрать на свое усмотрение оружие, каким рыцари будут сражаться в дальнейшем. Луч солнца двуручным мечем рассек синий щит, остановившись на черном, и Конрад фон Гохштаден не стал противиться выбору Неба, предпочтя боевые копья турнирным.
Пришло время для жуста. Копья наперевес. Пришло время узнать кто сильнее. Время правосудия стальной иглы, победы или позора. Всадники на полной скорости старались поразить копьем друг друга. В этой схватке критерий ценности удара – высота: в шлем - знатно, в шею - недурно, ниже пояса – низко, такие удары находились под запретом, нанесшие их выбывали из турнира, лишаясь доспехов и лошадей.
- А вот этот нравится мне куда больше, - сообщила на ушко Марта подруге.
- Бери, я разрешаю.
Молодой дамуазо ехал без шлема, демонстрируя публике открытую улыбку и копну светлых волос. Габриэль могла поклясться, что на его щеках еще не прошел юношеский пушок.
- Джозеф?
- О да! Такой милый. – промурлыкала подруга.
К своему удивлению Габриэль узнала в его противнике своего рыцаря. Он ехал с закрытым забралом, ничто не выдавало эмоций, даже глаза, сосредоточившись на щите противника, обратились в камень.
- Не надо…
Еще секунду назад лошади пенили удила.
Еще секунда - пропущенный удар сердца.
Шаг вперед или в никуда…
Укол шпоры заставил животных встать на дыбы и броситься во весь опор. В центре ристалища всадники столкнулись. Со звуком щелкающих пальцев лихо сломались о щит противника оба копья. Габриэль посмотрела украдкой на архиепископа, не его ли темная воля двигала их поступками, но лицо светлейшего оставалось непроницаемым.
Удержавшись в седле, всадники разъехались в противоположные стороны, на ходу поймали новые копья и, развернувшись, снова ринулись на врага. Публика на скамьях замерла, кое-кто даже встал в полный рост, желая запечатлеть столкновение.
На лету лошадь Джозефа копытом угодила в спрятанное в траве крысиное гнездо, грызуны кинулись прочь, пугая кобыл и впечатлительных особ. Посланник не замечал серых слуг дьявола, снующих в истоптанной трапе, все его внимание сосредоточилось на Джозефе. Его щит с изображением коронованного дракона выглядел дерзким и самодельным. Мальчишка явно нуждался в хорошей трепке. Вот если бы попасть в корону диковинного зверя – судьи сразу дадут десять очков.
Неожиданно лошадь под ним повело, наконечник копья сместился. Жалкое испуганное животное! С нечеловеческой силой посланник ударил в шлем соперника, наконечник обломился и застрял в прорезях для глаз. Проскакав до линии из флажков, рыцарь натянул удила. Голова медленно соображала, прокручивая образы минувшего заезда. Когда он развернулся, то уже знал - противник не поднимется с земли. В очередной раз благородство сыграло с рыцарем злую шутку.
Друзья - оруженосцы уже окружи Джозефа. Шлем слетел с его головы при падении, открыл зияющую рану. При ударе наконечник копья расщепился. Один из осколков попал в глаз юного дамуазо, но не обломок, боль разрывали красивое лицо. Глаз почти вытек, вися окровавленным сгустком плоти на тонкой ниточке, а зрачок еще двигался, изучая толпу собравшихся, пока не остановился на спешившемся рыцаре.
- Поднимите меня на коня, он должен мне последний заезд… - изо рта хлестала алая кровь, слишком алая, чтобы быть настоящей.
- Хватит, мой мальчик, - сказал Посланник и отвернулся от зияющей глазницы дамуазо, Джозеф будто смотрел ей насквозь, внутрь сущего и то, что видел, не нравилось ни пареньку, ни его убийце. – Да упокоится в Боге твоя душа.
Сломанное копье тяготила рыцаря. Никто уже не украсит его древко гирляндами цветов, никто не укорит его в случившейся трагедии, только он сам. Бросив обломок копья в траву, рыцарь шпорами направил кобылу к загону, но прежде, чем скрыться в конюшне, увидел Ее. Девушка из церкви сидела под увесистой кроной дуба на нижней ветке, наблюдая за дуэлью, точно лесная нимфа. Она была печальна и красива.
На ристалище выехала новая пара рыцарей. Габриэль спрыгнула на землю.
- Ты куда?
- В город, - ответила она.
- А как же турнир? – спросила Марта.
- Обойдется без меня.
Она зашагала в сторону Кельна. Когда Габриэль достигла городских окраин, дождь уже поливал каменные мостовые, смывая грязь и пот прошедшего дня. Теплые и крупные капли катились по светлым волосам и бледному лицу девушки, платье промокло насквозь. Прячась от непогоды, она зашла в церковь. Святая обитель выглядела опустевшей, все горожане от мала до велика собрались в Нойсе, только ладан медленно тлел в кадилах. В тот день под Кельном погибло 60 рыцарей: задохнулись от жара и пыли, были растоптаны под копытами своих же лошадей или сгорели в лихорадке от грязных ран. Гроза ярилась над ристалищем до утра.
Продолжение в комментария.